CC BY
170
Т. В. Андреева
АЛЕКСАНДР I И МИФОЛОГЕМА «ВСЕЕВРОПЕЙСКОГО ЗАГОВОРА РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ»
Согласно классическому историографическому положению, на рубеже второго и третьего десятилетий александровского царствования под влиянием революций в Центральной и Южной Европе, восстания Семеновского полка в России, а также под воздействием политической идеологии «первого министра Европы», австрийского канцлера князя К. Меттерниха произошел резкий поворот в правительственном курсе1. Наиболее яркое выражение кризис официального либерализма нашел в смене позиции Александра I по отношению к тайным обществам. Навязанный К. Меттернихом всему европейскому сообществу образ врага в виде единого, невидимого конспиративного центра в Париже, мифологема «всеевропейского заговора революционеров» определялись основными факторами, способствовавшими решению императора о закрытии всех тайных обществ в России. В этой связи возникают два важнейших вопроса: 1) существовала ли правительственная политика по отношению к конспиративному движению, 2) являлась ли она «свободной» или была подчинена общим государственным задачам, обладала самостоятельностью или формировалась всякий раз под влиянием новых изменившихся обстоятельств?
После великой победы над Наполеоном Александр I, желавший сохранить гегемонию России в Европе, понимал, что в новых исторических условиях это возможно только при использовании (конечно, разумном, взвешенном и непреувеличенном) конституционных принципов как на международной арене, так и «дома». После Венского конгресса, который подвел военные и геополитические итоги наполеоновских войн, получила оформление и идеологическая составляющая победы — идея создания «единой Европы». 26 сентября 1815 г. тремя монархами союзных государств — Александром I, Францем I, Фридрихом-Вильгельмом III — был подписан акт Священного союза, к которому позже присоединился британский принц-регент, будущий король Георг IV. В основе данного документа, отразившего общие для лидеров Европы ценностные установки, лежали следующие политические идеи: во-первых, необратимость эволюционного процесса и невозможность возврата к феодально-абсолютистским порядкам до 1789 г.; во-вторых, сохранение политической стабильности на континенте путем приспособления либерально-конституционных принципов к существовавшим социально-политическим институтам; в-третьих, борьба с любого рода революционными движениями, приводящими к дестабилизации и социальным потрясениям; в-четвертых, объединение народов Европы на основе христианской веры, т. е. формирование «единого народа христианского»2.
Для российского императора как создателя Священного союза, который смотрел на себя, по словам австрийского дипломата Ф. Гетца, «как на основателя Европейской федерации и хотел бы, чтобы на него смотрели как на ее вождя»3, политическая философия Союза прежде всего ставила вопрос о конституционной дипломатии в Европе. Введение конституционной хартии во Франции и предоставление конституции Польше стали наиболее ярким ее выражением. Вместе с тем, идеи, заложенные в акте Священного союза, предусматривали
© Т. В. Андреева, 2008
реализацию умеренных социально-политических реформ «сверху» в России, а также способствовали лояльному отношению верховной власти к нелегальным общественным объединениям внутри страны. Речь идет о ложах классического масонства, стремившихся к объединению «христианской нации»4, а также ранних тайных политических обществах, главной задачей деятельности которых было поставлено способствование проведению правительственной конституционной реформы мирным просветительским путем.
Однако уже на первом конгрессе Священного союза в прусском городе Ахене (29 сентября — 22 ноября 1818 г.) вопрос о борьбе с революционными движениями оказался приоритетным. Через три года деятельности Союза два наиболее авторитетных политика посленаполеоновской эпохи Александр I и К. Меттерних видели в нем общеевропейский монархический инструмент, способный противостоять международной солидарности тайных обществ, которые, по их мнению, все более превращались в дестабилизирующий фактор формирующейся системы «европейского равновесия». Это находило подтверждение в полученной Александром I в 1818 г. секретной информации о деятельности «Тайного общества» в России и планах цареубийства, вынашивавшихся его членами. «По некоторым доводам я должен полагать, что Государю еще в 1818-м году в Москве после Богоявления сделались известными замыслы и вызов Якушкина на цареубийство», — записал Николай I на полях рукописи первоначального текста книги М. А. Корфа5. В это же время накал социально-политических противоречий, не характерный для Британии, поразил туманный Альбион. В августе 1819 г. вспыхнули уличные беспорядки в Манчестере, для разгона которых были применены войска, что привело к человеческим жертвам. Через год был раскрыт заговор радикалов в английском парламенте, которые намеревались расправиться с кабинетом министров. Еще в 1817 г. вспыхнули студенческие волнения в Пруссии. 23 марта
1819 г. они завершились убийством в Мангейме студентом К. Зандом известного русского литератора и дипломата А. Ф. Коцебу, слывшего реакционером и тайным агентом России. 13 февраля 1820 г. рабочим Лувелем был убит Шарль-Фердинанд, герцог Беррийский, сын будущего короля Франции Карла X. По словам находившегося в это время во Франции С. П. Трубецкого, «убийство Дюка де Берри» в общественном мнении представлялось как начало мощных социальных потрясений: «все журналы наполнены рассуждениями о его смерти, и французы во всем видят погибель и разрушение»6.
Однако не только французские обыватели, но и политические лидеры Европы усматривали в этих событиях зловещее проявление широкого общественного движения, направленного на разрушение всех институтов власти. По словам К. Меттерниха, еще летом 1820 г. Александр Павлович признался ему: «С 1814 года я ошибался насчет общественного духа; то, что я считал истинным, сегодня я нахожу ложным. Я наделал много зла, я постараюсь снова творить добро»7. Во время открытия очередного Польского сейма 15 августа 1820 г. Александр I говорил, что «гений зла стремится расширить свою пагубную власть; он уже витает над частью Европы, и уже наделал злодеяний и катастроф»8. Самим К. Меттернихом индивидуальные теракты были восприняты как реализация «обширнейшего плана восстания», как происки европейского либерализма, который «направляет убийц». Случившиеся трагедии были использованы канцлером как весомый аргумент для убеждения германских государей во вреде конституционализма, а монархов-союзников — в существовании международного либерально-революционного заговора с руководящим центром в Париже9.
Поэтому не удивительно, что еще на Ахенском конгрессе главы пяти держав — России, Австрии, Пруссии, Англии, Франции — подписали секретный протокол о принципе
вмешательства союзников во внутренние дела любого европейского государства в случае возникновения там революционной ситуации10. Упоминавшийся Ф. Гентц подчеркивал, что монархи-союзники и дипломаты «заставили замолчать все остальные соображения перед высшею обязанностью предохранить власть от крушения, избавив народы от их собственных заблуждений. Не вступая в излишние договоры, они заключили тесное соглашение относительно того, как держаться во время шторма»11.
Между тем революционный шторм все более набирал силу. Революции в Испании, Португалии, антиавстрийское восстание в Неаполитанском королевстве и освободительная война в Греции стали поводом к проведению союзнических конференций в Карлсбаде (15 ноября 1819 г. — 15 мая 1820 г.) и Вене (15 мая 1820 г.). Эскалация революционных тенденций в Европе поставила перед союзниками вопрос о необходимости созыва нового конгресса. Он начал свою работу в силезском городке Троппау (10 октября — 29 ноября 1820 г.) и завершился в Лайбахе (Любляне) (11 января — 2 мая 1821 г.)12. Южно-европейские военные революции, греческое восстание еще более утвердили в сознании монархов-союзников концепцию тайного общества как политического заговора революционеров. На конгрессе были подписаны новые секретные протоколы, которые санкционировали право военного вмешательства во внутренние дела тех государств, социально-политическая обстановка в которых могла быть квалифицирована как революционная угроза субъектам Союза. Однако для интервенции требовался официальный «призыв о помощи» правительств этих стран13.
Главным на Лайбахском конгрессе стал итальянский вопрос. Речь шла о неаполитанской революции, под влиянием которой 9 марта 1821 г. король Виктор-Эммануил I отрекся от престола, а его преемник Карл-Феликс обратился за помощью к союзническим правительствам. В силу этого на конгрессе был поставлен вопрос об отправке на подавление итальянских «бунтовщиков» союзных войск. Причем Александр I чтобы отвлечь российскую армию от внутренних проблем после семеновской истории и «натянуть ослабевшие струны военной дисциплины»14 был намерен отправить в Италию генерала А. С. Ермолова со стотысячной русской армией, но ограничился отправкой столичной гвардии. Нежелание российского офицерства вести войну против неаполитанцев и непонимание «жертвенности» российского правительства в широких кругах дворянства, вероятно, остановили императора. «Неизбежность пожертвовать, чтобы вести войну, будет непонятна простым смертным, не понимающим необходимости войны, и произведет дурное впечатление», — предостерегал находившегося в Лайбахе начальника Главного штаба П. М. Волконского командир Гвардейского корпуса И. В. Васильчиков15. В результате, дойдя только до Прибалтики, столичные гвардейские полки стали возвращаться в Петербург16. Протест английского парламента и интересы Австрии, стремившейся не к коллективной интервенции, а к индивидуальной, внутренней акции, также способствовали тому, что 23 марта 1821 г. Неаполь был занят австрийскими войсками.
Между тем либерализм, ранее отождествляемый с социальным прогрессом, в европейском политическом пространстве все больше становился синонимом революционности, а либеральные идеи теперь уже казались монархам-союзникам разрушительными для законного порядка и государственных институтов власти. О том, что российский император пребывает в одиночестве в европейском «оркестре», напоминал Александру I статс-секретарь Министерства иностранных дел И. А. Каподистриа в своей депеше из Берна еще в начале ноября 1820 г.: «Монархи настоящего времени могут царствовать, лишь руководствуясь свободными идеями. По несчастию, Вы один, Государь, убеждены в этой великой истине»17. Однако дипломат «опоздал», поскольку к этому времени самому
российскому императору стали очевидны несостоятельность и несвоевременность его утопичной идеи создания единого европейского «евангельского государства», основанного на началах умеренного либерализма, единстве конституционных принципов и подчинении интересов каждого народа интересам всей Европы.
Задевавший геополитические интересы Австрии и Англии вопрос об освободительном движении в Греции против турецкого владычества стал предметом пристального внимания субъектов Священного союза на конгрессе в Ганновере (20-29 октября 1821 г.), но без участия России, надо думать, — намеренного. Ведь греческий вопрос являлся наиболее болезненным для российского императора. Греков и русских связывали традиционные исторические узы и общность веры, на стороне греческих повстанцев были симпатии российского общества, а во главе восстания стоял генерал русской службы и бывший адъютант царя А. К. Ипсиланти. Противником принципа союзнического вмешательства во внутренние дела европейских государств выступал упоминавшийся уже И. А. Каподистриа, с 1816 г. фактически руководивший деятельностью российского МИД (совместно с К. В. Нессельроде). Еще на конгрессе в Троппау он пытался доказать Александру I вредные последствия австрийской интервенции в Неаполе, а в Лайбахе подталкивал императора к содействию греческим повстанцам18. Несоответствие либерального мировоззрения И. А. Каподистрии, негативно относившегося к Священному союзу как инструменту борьбы с национальноосвободительным движением в Европе, становившимся все более консервативными взглядам Александра I привело к тому, что дипломат был удален с политической арены. Вначале он был отправлен в бессрочный отпуск, а после объяснения с царем в августе 1822 г. И. А. Каподистриа покинул Россию и вскоре оказался в Греции19.
Итогом ганноверского форума стало единодушное англо-австрийское стремление удержать Российскую империю от войны с Турцией. Так и произошло: с осени 1822 г. Александр I перестал оказывать поддержку восставшим грекам, более того, вмешиваться в «греческое дело». В результате А. К. Ипсиланти лишился российской поддержки, что привело к поражению восстания. Греция была отдана под власть Турции, и в ней вернулось к власти «законное правительство». Однако, на наш взгляд, это не было следствием субъективного фактора, т. е. давления на императора «хитроумного и обольстительного» К. Меттерниха, а явилось итогом осознания Александром I объективных задач государственной политики. Восстание греков против турецкого владычества и их упования на помощь россиян поставили российскую верховную власть перед альтернативой: либо помочь единоверцам и тем самым содействовать революции против «законной» власти, еще более дестабилизировать социально-политическую обстановку в Европе, усилить «парижский главный комитет» революционеров либо отказать грекам в помощи и тем самым ослабить влияние России на Востоке. Александр I выбрал второй путь20, который вполне отвечал антиреволюционной политической идеологии Священного союза: «Если мы ответим туркам войною, парижский главный комитет восторжествует, и ни одно правительство не останется на ногах. Я не намерен предоставить свободу врагам порядка»21. Таким образом, греческое восстание еще более увеличило пропасть, существовавшую между либеральными «мечтами» Александра I и революционной реальностью.
Веронский, последний конгресс Священного союза (20 октября — 14 декабря 1822 г.), был посвящен испанским делам. Ведь вторая испанская революция, начавшаяся в январе
1820 г., завершилась подписанием Фердинандом VII 9 марта того же года декрета о восстановлении Кадисской конституции 1812 г. Но прошло два года, и Александр I первым стал настаивать на отправке союзных войск или французской армии в Испанию на защиту
абсолютистских институтов власти. Этому способствовали не только просьбы о помощи испанского короля22, но, прежде всего, изменение позиции российского императора в отношении испанской революции. По мнению Александра I, в новых исторических условиях главными целями Священного союза должны стать социально-политическая стабилизация и укрепление союза абсолютистских режимов в Европе — российского, австрийского, прусского. По дороге в Верону царь писал австрийскому канцлеру: «Союз находится в полной своей силе. Никогда еще единение трех монархов, лежащее в его основании, не было более тесным»23. На самом конгрессе в разговоре с Р.-Ф. Шатобрианом, участвовавшим в форуме в ранге полномочного представителя Франции, российский император будто бы сказал: «Больше не может существовать английской, французской, русской, прусской, австрийской политики, есть лишь общая политика, которая должна для блага всех разделяться и народами и государями. Я должен был первым показать свою приверженность принципам, на которых я основал союз. Случай представился: греческое восстание. Ничто, казалось бы, не могло более быть в моих интересах, в интересах моего народа, в соответствии с мнением моей страны, чем религиозная война против Турции, но я заметил в волнениях, которые происходили на Пелопонессе, знак революции. Итак, я остался в стороне»24. В Вероне 19 ноября 1822 г союзные государства, кроме Англии, подписали соглашение, обязывающее их в случае объявления Испанией войны кому-либо из них действовать совместными силами. Однако занятым внутренними делами представителям испанских кортесов было не до ведения войн. Тем не менее «заслугами» Шатобриана 7 апреля 1823 г стотысячная французская армия вторглась в пределы Испании, а осенью того же года в стране была восстановлена абсолютная монархия. 1 октября 1827 г Фердинанд VII объявил конституционные декреты не имеющими законной силы.
Итак, с 1820 г Священный союз превратился преимущественно в военно-политический инструмент реставрации абсолютистских режимов и борьбы против реального революционноосвободительного движения и мнимого, невидимого «парижского центра» революционеров. При этом сам «первый европейский либерал и защитник всех конституций» — российский император пошел на восстановление «законной» власти в Неаполе насильственным путем, т. е. согласился на австрийскую интервенцию в итальянское государство, отказал в помощи грекам-единоверцам, первым выступил в защиту Фердинанда II и очень скоро умерил свои аболиционистские устремления в отношении Польши.
1 августа 1822 г. был опубликован знаменитый рескрипт Александра I министру внутренних дел графу В. П. Кочубею о закрытии всех тайных обществ в России25. Этот законодательный акт стал своего рода российским «аутодафе», подтверждавшим верность России антиреволюционному направлению Священного союза. Поэтому не удивительно, что «новая эра в уме императора Александра» связывалась многими современниками с теми решениями, которые были приняты на трех важнейших конгрессах по борьбе с революционной угрозой26. «С Тропаусского конгресса... мы, русские, главные виновники восстановления общего мира, были заподозрены нашим же собственным правительством в опасных и разрушительных замыслах. Европа бунтовала, меняла династии и формы правления, а нас за это наказывали», — с сарказмом вспоминали это время К. Д. Кавелин и Б. Н. Чичерин27.
Что же это было — «прозрение», «эволюция политики российского императора от абстрактного либерализма к реакции»28 под влиянием политической идеологии К. Меттерниха и страх перед революционной парадигмой, как считают многие исследователи? С нашей точки зрения, происходило прагматическое изменение Александром I тактики укрепления российской абсолютистской государственности. Ведь до начала 1820-х гг. официальное
благоприятствование общественной активности, политическому развитию дворянства, достаточно свободному проявлению общественного мнения, находившему выражение и в деятельности тайных обществ, в том числе политических, было подчинено задачам конституционного «строительства». Необходимость соответствия политико-правовых преобразований уровню просвещения, прежде всего дворянства, важность идеологической подготовки реформ, формирования прогрессивного общественного мнения определяли правительственную поддержку многочисленных легальных общественных объединений, а также неприменение репрессивных мер в отношении нелегальных союзов различных типов и видов. Безусловно, Александр I был знаком с сочинениями аббата О. Баррюэля «Волтерианцы, или история о якобинцах...» и «Записки о якобинцах...», в которых впервые была сформулирована концепция тайного общества как «всеевропейского заговора революционеров». В переводе они были изданы в России еще до Отечественной войны 1812 года. В 1808-1810 гг. с критикой тайных обществ как инструмента разрушения всех государственных и общественных институтов во Всеподданнейших письмах к императору обращались М. Л. Магницкий и Ж. де Местр. Однако до эпохи европейских революций император не использовал мифологему в своей политической практике. Александр Павлович, информированный о существовании российского «Тайного общества» и греческой «Этерии» еще с 1817-1818 гг., не только не преследовал их адептов, но даже предпринимал меры по сохранению тайны деятельности союзов, поскольку это было в интересах российской политики. Теми же соображениями политической выгоды, а не страхом перед «призраком» революции объясняется тот факт, что российский император вначале весьма скептически отнесся к усилению революционного движения в Испании в 1808-1812 гг.29
Только на рубеже 1820-х гг., после восстания Семеновского полка, Александр I, уже чувствуя вокруг себя «дыхание» революции, все более убеждался в том, что адаптация либерально-конституционных принципов к европейским и российским реалиям не способствовала социально-политической стабильности, а наоборот, приводила к усилению антигосударственных и антиобщественных начал. Пацифистская утопия Священного союза оказалась неосуществимой, а «взрыв» революционного движения в Центральной и Южной Европе продемонстрировал Александру I противоречие, существующее между консервативной законностью, в которой он видел опору сильной, почти абсолютистской власти, и политической свободой, к которой призывали идеологи либерализма и он сам. При этом военные революции в Европе не только подорвали веру императора в возможности конституционной дипломатии, основанной на внешнеполитическом компромиссе и направленной на создание христианско-конституционной Европы в рамках Священного союза, но и продемонстрировали разрушительный итог развития европейской политической конспирации. В новых исторических условиях, когда, согласно данным секретных спецслужб, все революционные выступления в Европе были подготовлены членами конспиративных объединений, сама модель тайного общества уже не казалась Александру I существенным фактором реформаторского процесса. Считая, что и Россия стоит на пороге революции, император уже не заводил разговора о реформах и их идеологической подготовке, более того, он все более ограничивал формы общественной активности, начал преследование «либералистов», создал разветвленную сеть тайной полиции в гвардии и армии.
Что же касается К. Меттерниха, то, с нашей точки зрения, под влиянием мемуаристики александровской поры в исторической литературе преувеличено влияние австрийского канцлера на Александра I. Причем сам К. Меттерних приложил немало усилий, чтобы утвердить эту мысль в общественном сознании Европы. «Я нашел императора якобинцем,
я сделал из него ультра; теперь остается только сделать из него тирана», — будто бы хвастался австрийский канцлер российскому послу в Австрии Поццо ди Борго30.
Прежде всего следует подчеркнуть неоправданность историографической традиции о влиянии К. Меттерниха на позицию российского императора в отношении семеновской истории. Вероятно, это было обусловлено легендой, чрезвычайно популярной в обществе в 1820-х гг., что именно австрийский дипломат уверил царя, что это дело рук российский инсургентов. Между тем Александр I узнал о военном «мятеже» в российской столице в самом начале работы Троппаусского конгресса из Всеподданнейшего донесения генерал-адъютанта И. В. Васильчикова от 19 октября 1820 г., полученного им уже 28 октября того же года. Австрийское посольство в Петербурге также отправило своего курьера с этим известием в Троппау, и К. Меттерних был извещен о восстании Семеновского полка, но позже царя, 3 ноября. Причем австрийский канцлер имел на этот счет точку зрения, отличную от мнения императора. Об этом свидетельствует запись в его дневнике от этого же числа: «Царь полагает, что должна быть какая-нибудь причина для того, чтобы три тысячи русских солдат решились на поступок, так мало согласующийся с народным характером. Он доходит до того, что воображает, что никто иной, как радикалы утроили все это, чтобы застращать его, и принудить вернуться в Петербург; я не разделяю его мнения... Я не верю этому, было бы чересчур, если бы в России радикалы могли распоряжаться целым полком; но это доказывает, насколько изменился император»31.
По мнению пермского историка П. Ю. Рахшмира, наибольшее влияние на «прозрение» Александра I оказал меморандум, или «Кредо», К. Меттерниха. Действительно, в письме российскому императору от 15 декабря 1820 г. с приложенным эссе князь подчеркивал, что обратился к созданию данного документа, поскольку как государственный деятель почувствовал, что « охваченному безумием миру следует противопоставить другой мир, мир мудрости, разума, справедливости и упорядоченности». Как считал австрийский канцлер, Французская революция и южно-европейские революции в своем основании имели либерально-просветительские идеи и принципы, несущие разрушение и ниспровергающие традиционные ценности законного порядка и общественного спокойствия. Причем носителями, распространителями этих идей, разносчиками «моральной гангрены» являются « тайные общества или секты», выступающие « как орудия этого зла». Направлявшим же их центром К. Меттерних называл Францию и конкретно Париж. Членами этих «сект», как указывал князь, чаще всего являются « средние классы»: «служащие, писатели и журналисты, адвокаты и преподаватели», т. е. интеллектуальная часть европейского общества, стремившаяся в неконституционных государствах к конституции, а в Англии к парламентской монархии32. В силу этого, именно под влиянием К. Меттерниха, как считает П. Ю. Рахшмир, Александр I бросил на произвол судьбы греков-единоверцев. В своем «Кредо-2» от 6 мая 1821 г. князь стремился убедить царя, что греческое восстание — ответвление южно-европейского революционного процесса и составная часть «грандиозного плана общеевропейского заговора» революционеров33.
Между тем это было не совсем так. Российский император получил первое известие о восстании греческих патриотов под руководством А. К. Ипсиланти уже 24 февраля 1821 г. в Лайбахе, т. е. еще до получения меттерниховского «Кредо-2». В этой связи Александр I писал князю А. Н. Голицыну: «Нет никаких сомнений, что побуждение к этому возмущению было дано тем же самым центральным распорядительным комитетом [Comité Central Directeur] из Парижа с намерением устроить диверсию в пользу Неаполя, и помешать нам разрушить одну из этих синагог Сатаны, устроенную с единственной целью:
проповедовать и распространять антихристианское учение. Ипсиланти сам пишет в письме, обращенном ко мне, что принадлежит к секретному обществу, основанному для освобождения и возрождения Греции. Но все эти тайные общества примыкают к парижскому центральному комитету. Революция в Пьемонте имеет ту же цель — устроить еще один очаг, чтобы проповедовать ту же доктрину и парализовать воздействие христианских начал, исповедуемых Священным союзом»34.
С точки зрения А. Зорина, использование Александром I словосочетания «синагог Сатаны» в данном контексте свидетельствовало о знакомстве российского императора с письмом от 1806 г. из Флоренции аббату О. А. де Баррюэлю от некоего капитана Симо-нини, в котором указывалось, что следовало подчеркнуть роль евреев в «описанном им заговоре от Мани до Французской революции». Подтверждением этого факта является, как указал исследователь, копия письма Симонини, сохранившаяся в ОР РНБ, в фонде
Н. К. Шильдера, который имел доступ к бумагам царя35. По мнению В. Г. Сироткина, даже сам акт создания Священного союза во многом был обусловлен тем, что в политическом мировоззрении российского императора «старые идеи аббата Баррюэля были модернизированы» тезисами парижского адвоката Николы Бергасса и баварского философа-мистика Франца Баадера, писавших в 1814-1815 гг. о существовании во Франции « главного очага» революционной пропаганды36.
Таким образом, баррюэлевская теория тайного общества как заговора, получившая новое звучание в политических меморандумах К. Меттерниха, просто попала на благодатную почву. При этом сами революционные события в большей степени, чем меттер-ниховское «давление», утверждали императора в мысли о наличии «всеевропейского заговора революционеров». Факт существования некой интернациональной организации заговорщиков-революционеров, т. е. международного центра в Париже, стремящегося к разрушению всех институтов власти и христианства и имевшего филиалы в разных странах, с точки зрения императора, находил подтверждение, прежде всего, в доносе М. К. Грибовского. Александр I, получив записку М. К. Грибовского еще на конгрессе в Лайбахе, подчеркивал в письме князю А. Н. Голицыну: «Наша политика основывается на началах Священного союза со всеми кабинетами, как ключ к хранилищу, которое не удалось побороть ни революционным либералам, ни радикалам, ни международным карбонариям. Прошу не сомневаться, что все эти люди соединились в один общий заговор, разбившись на отдельные группы и общества, о действиях которых у меня все документы налицо, и мне известно, что они действуют солидарно»37.
Все же следует признать, что из политических меморандумов К. Меттерниха российским императором была воспринята важнейшая мысль о том, что проведение реформаторской политики в периоды социально-политической нестабильности чревато опасными последствиями. В своем « Кредо-1» К. Меттерних подчеркивал: «Существует общее правило поведения индивидов и государств. Это правило гласит: “Нельзя и помышлять о том, чтобы проводить реформы во время возбуждения страстей; мудрость подсказывает, что в подобные моменты следует ограничиваться сохранением”». Для противодействия «всеобщему разрушению» и защиты государственности, как считал австрийский канцлер, необходимо сохранить существующие социально-политические институты и «избегать нововведений». Кроме этого, по мнению опытного политика, в подобных ситуациях нельзя демонстрировать неуверенность и слабость, нельзя уступать тем «партиям», «которые стремятся к разрушению всякой власти, кроме собственной, уступки. лишь поощряют их притязания на власть»38.
Итак, отвечая на поставленные в начале работы вопросы, можно сформулировать следующие выводы:
1. Правительственная позиция в отношении общественных организаций, в том числе тайных обществ, являлась составной частью общего правительственного курса. С 1801 до начала 1820-х гг. он был направлен на подготовку политико-правовой реформы и совершенствование с этой целью государственного управления, а также на поиски путей решения крестьянского вопроса. В начале 1820-х гг. в обстановке социально-политической нестабильности в Европе Александр I приостанавливает реформаторский процесс, и как следствие — происходит ужесточение политики верховной власти в отношении конспиративных общественных объединений.
2. В мотивационном обосновании изменения позиции Александра I по отношению к конспиративному движению присутствовали внешне- и внутриполитические составляющие. Однако мифологему «всеевропейского заговора революционеров» российский император в своей политической практике стал использовать достаточно поздно и весьма выборочно. В принятии официального решения о закрытии тайных обществ в России доминирующим оказывался внутриполитический фактор, связанный с новой политической концепцией власти.
3. Жесткая подчиненность вопроса о социальной активности в форме легальных и нелегальных объединений различных типов официальному курсу, реформаторским поискам верховной власти, направленным лишь на модернизацию абсолютизма, делали его зависимым как от стратегической цели государственной политики, так и от внутри-и внешнеполитической конъюнктуры. В результате внимание Александра I в 1801-1820 гг. к общественному развитию, формированию прогрессивного общественного мнения оказывалось лишь тактикой укрепления российской абсолютистской государственности и не являлось «свободной», постоянной и последовательной линией правительственной политики, направленной на создание сильного общества.
1 Пыпин А. Н. Времена реакции (1820-1830) // Вестник Европы. СПб., 1869. Отд. V. Декабрь. С. 740-777; Надлер В. К. Меттерних и Европейская реакция. Харьков, 1882; Шильдер Н. К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование: В 4 т. СПб., 1898. Т. 4. С. 460^72; Леонтьев К. К. Восток, Россия и славянство // Леонтьев К. Н. Собр. соч: В 6 т. М., 1912. Т 6. С. 211-216; Николай Михайлович, вел. кн. Император Александр I: Опыт исторического исследования: В 2 т. СПб., 1912. Т. 1. С. 210-260; Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 339-342; Жуковская Т. Н. Правительство и общество при Александре I. Петрозаводск, 2002. С. 197; Рахшмир П. Ю. Князь Меттерних: человек и политик. Пермь, 2005. С. 194-208.
2 Внешняя политика России XIX и начала XX века: Документы Российского министерства иностранных дел: Серия первая: В 8 т. М., 1972. Т. 8. Май 1814 — ноябрь 1815 гг. С. 504-505, 518; об основных идеях Священного союза см.: Надлер В. К. Император Александр I и идея Священного союза: В 5 т. Рига, 1886; Пресняков А. Е. Идеология Священного союза // Анналы. Пг., 1923. № 3; Шебунин А. Н. Европейская контрреволюция первой четверти XIX века. Л., 1925; Шебунин А. Н. Вокруг Священного союза // ОР РНБ. Ф. 849 (А. Н. Шебунин). Д. 110-111; Borland A. G. The origins of the Treaty of Holy Alliance of 1815 // Transactions of Royal Society of Canada. 1939. Vol. 23; Martin A. M. Romantics, Reformers, Reactionaries Russian Conservative Thought and the Politics in the Reign of Alexander I. De Kalb, 1997; Орлик О. В. «Европейская идея» Александра I // Новая и новейшая история. 1997. № 4. С. 44-68.
3 Николай Михайлович, вел. кн. Император Александр I: Опыт исторического исследования: В 2 т. СПб., 1912. Т. 1. С. 219-220.
4 В первоначальном варианте акта Священного союза именно так был поставлен вопрос Александром I. Однако под воздействием Франца I и Фридриха-Вильгельма III, а главное — К. Меттерниха выражение «христианская нация» было заменено на «единый народ христианский». См.: Внешняя политика России XIX и начала XX века: Документы Российского министерства иностранных дел: Серия первая: В 8 т. М., 1972. Т 8. Май 1814 — ноябрь 1815 гг. С. 504-505.
5 Заметки Николая I на полях рукописи М. А. Корфа // Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. М.; Л., 1926. С. 41.
6 Письма декабриста Трубецкого к И. Н. Толстому: письмо С. П. Трубецкого И. Н. Толстому от 14 марта 1820 г. // Архив СПб ИИ РАН. Ф. 266 (Н. Г Богданова). Оп. 1. Д. 99. Л. 22.
7 Цит. по: РахшмирП. Ю. Князь Меттерних: человек и политик. Пермь, 2005. С. 196.
8 Цит. по: Шильдер Н. К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование: В 4 т. СПб., 1898. Т. 4. С. 468.
9 Рахшмир П. Ю. Князь Меттерних: человек и политик. Пермь, 2005. С. 170-175, 191-209.
10 Внешняя политика России XIX и начала XX века: Документы Российского министерства иностранных дел. Серия вторая: В 4 т. 1815-1830. М., 1974. Т 2 (10). С. 431-432.
11 Цит. по: Рахшмир П. Ю. Князь Меттерних: человек и политик. Пермь, 2005. С. 176.
12 Подробнее о конгрессе: ШильдерН. К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование: В 4 т. СПб., 1898. Т. 4. С. 180-183; Пресняков А. Е. Александр I. Пг., 1924. С. 143-149.
13 Внешняя политика России XIX-XX веков. Документы Российского министерства иностранных дел. Серия вторая: В 4 т. 1815-1830. М., 1978. Т. 4 (12). С. 591.
14 Розен А. Е. Записки декабриста. СПб., 2007. С. 26.
15 Бумаги князя Илариона Васильевича Васильчикова. Письма князя Васильчикова к князю Волконскому // Русский архив. М., 1875. № 12. С. 402.
16 На этот же аспект обращал внимание и С. П. Трубецкой, радуясь, когда гвардия стала возвращаться в Петербург. См.: Письмо С. П. Трубецкого И. Н. Толстому от 3 июня 1821 г. // Архив СПб ИИ РАН. Ф. 266 (Н. Г. Богданова). Д. 99. Л. 60.
17 Цит. по: Воспоминания о Чаадаеве // Русский архив. М., 1868. Т. 1. С. 982.
18 Об этом см.: Арш Г Л. И. Каподистриа и греческое национально-освободительное движение. 1809-1822. М., 1976.
19 ШильдерН. К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование: В 4 т. СПб., 1898. Т. 4. С. 231-233.
20 Фадеев А. В. Россия и восточный кризис 20-х гг. XIX века. М., 1958; Арш Г. Л. Греческий вопрос во внешней политике России (1814-1820 гг.) // История СССР 1978. № 3. С. 144-168; Достян И. С. Россия и балканский вопрос. Из истории русско-балканских политических связей в первой трети XIX в. М., 1972. С. 197-330; Prousis T. C. Russian Society and the Greek Revolution. De Kalb, 1994. P. 5-55.
21 Цит. по: Рахшмир П. Ю. Князь Меттерних: человек и политик. Пермь, 2005. С. 207.
22 Копия письма Фердинанда VII Александру I от 26 мая 1821 года // ОР РНБ. Ф. 762 (А. И. Чернышев). Д. 68. Л. 1-2 об.
23 Цит. по: Шильдер Н. К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование: В 4 т. СПб., 1898. Т. 4.
С. 264.
24 Цит. по: Николай Михайлович, вел. кн. Император Александр I: Опыт исторического исследования: В 2 т. СПб., 1912. Т. 1. С. 295-296.
25 ПСЗРИ-I. 1822. Т. 38. № 29151.
26 Трубецкой С. П. Записки 1849-1853 гг. // Николай I. Личность и эпоха. Новые материалы. СПб., 2007. С. 214.
27 Кавелин К., Чичерин Б. Письмо к издателю // Опыт русского либерализма. Антология. М., 1997. С. 22.
28 Рахшмир П. Ю. Князь Меттерних: человек и политик. Пермь, 2005. С. 174, 195-197.
29 Саплин А. И. Испания во внешнеполитических планах Александра I: по донесениям полковника А. И. Чернышева. 1808-1812 гг. // Проблемы испанской истории. М., 1987. С. 223-236.
30 Цит. по: Рахшмир П. Ю. Князь Меттерних: человек и политик. Пермь, 2005. С. 228.
31 Из записок кн. Меттерниха // Исторический вестник. 1880. Т. 1. С. 168-180.
32 Рахшмир П. Ю. Князь Меттерних: человек и политик. Пермь, 2005. С. 198-200.
33 Рахшмир П. Ю. Князь Меттерних: человек и политик. Пермь, 2005. С. 204-205.
34 Цит. по: Николай Михайлович, вел. кн. Император Александр I: Опыт исторического исследования: В 2 т. СПб., 1912. Т. 1. С. 558.
35 Зорин А. Кормя двуглавого орла... Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001. С. 204-205; ОР РНБ. Ф. 859 (Н. К. Шильдер). К. 20. № 10. Л. 1-5.
36 Сироткин В. Г. Великая Французская буржуазная революция, Наполеон и самодержавная Россия // История СССР. 1981. № 5. С. 44-47; см. также: Зорин А. Кормя двуглавого орла... Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001. С. 331-332.
37 Цит. по: Николай Михайлович, вел. кн. Император Александр I: Опыт исторического исследования: В 2 т. СПб., 1912. С. 546.
38 Цит. по: Рахшмир П. Ю. Князь Меттерних: человек и политик. Пермь, 2005. С. 200.
