CC BY-NC-ND
49
Г.И. Модина
«АГОНИИ» ФЛОБЕРА: ТРЕВОГИ СУДЬБЫ И СМЕРТИ
Фрагменты, озаглавленные «Агонии, скептические мысли», принадлежат к юношеским, не опубликованным при жизни Флобера произведениям и открывают цикл ранних автобиографических его сочинений. В данной работе предпринята попытка прочтения первой литературной исповеди писателя сквозь призму тревог судьбы и смерти, связанных со становлением творческой индивидуальности Флобера.
Ключевые слова: Флобер, Ле Пуатвен, Бальзак, судьба, смерть, творчество.
Ранние сочинения Флобера поражают жанровым богатством, сложностью проблематики, стремительно растущим мастерством автора. Он размышлял о властных силах мироздания, о бытии Бога и бессмертии души, о творчестве. Ему важно было определить свое место в мире и ответить на вопрос «кто я?». Начиная с 1838 г. в творчестве Флобера особенно явственно звучат автобиографические мотивы. Семнадцатилетний писатель размышляет о судьбе, призвании, смысле собственного существования. Произведения, созданные в 1838-1845 гг., составили автобиографический цикл, в нем Флобер, по его признанию, «положил все силы ума на изучение своей натуры, ее глубин и особенно ее пределов»1.
Поиск самотождественности определен был самим характером времени. Романтическая эпоха особенно благоприятствовала расцвету автобиографического жанра. В 1770-1840-е годы возникает новый психологический и социальный феномен: обостренное осознание своего «я». В этот исторический период индивид получает
© Модина Г.И., 2012
Г.И. Модина
статус субъекта, а писатель, повествуя от первого лица, утверждает его как личность с исключительной внутренней жизнью2. Юный Флобер много читал, образцом для него были Гёте, Руссо, Шато-бриан, Байрон, Ламартин, Гюго и Мюссе. Его обращение к автобиографической форме повествования - это самоанализ, подражание мастерам и эксперимент.
Первым автобиографическим опытом Флобера стали «Агонии, скептические мысли». За ними последовали «Мемуары безумца» (1838), «Дневник 1840-1841 гг.», повесть «Ноябрь» (1842) и «Первое "Воспитание чувств"» (1845). Эти произведения составили автобиографический цикл. Жан Брюно назвал его самым значительным и совершенным среди всех ранних произведений Флобера3.
В настоящее время обнаружена большая, чем это представлялось ранее, ценность иных юношеских сочинений Флобера, но этот цикл остается наиболее известным и изученным. Повести «Мемуары безумца», «Ноябрь» и «Первое "Воспитание чувств"» давно были известны французским читателям. Они опубликованы не только в собраниях сочинений Флобера, но и отдельными изданиями. Однако первый автобиографический опыт Флобера - «Агонии, скептические мысли» - издатели и ученые часто обходили вниманием. Причиной тому и особый характер текста, и его судьба.
Рукопись «Агоний» была посвящена и подарена самому близкому и любимому другу писателя - Альфреду Ле Пуатвену. Больше, чем другу, - крестному брату. Альфред был крестником доктора Флобера, а крестным отцом Гюстава стал отец Ле Пуатвена. Альфред был старше на пять лет, обладал философским и независимым складом ума и оказал серьезное влияние на младшего друга. Талантливый философ, требовательный к себе поэт и прозаик, Ле Пуатвен уже публиковал свои произведения в руанских журналах. Молодых людей связывала особенная дружба, свойственная романтической эпохе: дружба «требовательная, в откровенности не знающая границ. Она изощряла навыки психологического анализа. Это было своего рода взаимное отражение, отвечавшее потребности разросшейся личности в непрестанном самоосознании, саморас-крытии»4. В письмах Флобер не раз признавался в том, что между ним и Альфредом была «тайна мыслей и чувств, недоступных для остального мира»5.
Альфред умер в 1848 г., и его смерть была для младшего друга глубокой утратой. «Я не расстаюсь с памятью о нем, - писал Флобер его сестре Лауре через пятнадцать лет. - Теперь я знаю тех, кого принято назвать "умнейшими людьми нашей эпохи". Я сравниваю
«Агонии» Флобера: тревоги судьбы и смерти
их с ним и нахожу посредственными. Никто из них не производил на меня такого ослепительного впечатления, как твой брат. <...> С восторгом и грустью вспоминаю я наши бесконечные беседы, где дурачество соседствовало с глубокомысленными рассуждениями, наши разговоры, наши мечты и наши высокие упования! Если я чего-то стою, то несомненно лишь благодаря этому»6.
Флобер посвятил другу не только «Агонии», но и повесть «Мемуары безумца» (1839), новеллу «Похороны доктора Матюрена» (1839) и, посмертно, книгу, которую называл «трудом всей своей жизни» - «Искушение святого Антония» (1874)7.
В 1838 г. Ле Пуатвен изучал право в Париже, и весной, на пасхальной неделе Гюстав послал ему в дар свои «Скептические мысли», начатые еще два года назад. Рукопись была сложена так, как складывали письма, на первой странице остались следы красного сургуча. После смерти Ле Пуатвена рукопись оставалась в его семье до 1901 г., потом попала к библиофилу Пьеру Дузу, опубликована была только в 1914 г., но не полностью8.
Состоит она из двух частей. Первая озаглавлена «Тревоги», в этой части двадцать два разных по форме фрагмента: диалоги, нравоописательные сцены, притча, рассказ о священнике-прелюбодее, история об обращении к равнодушному священнику за духовной помощью, видение. Во второй части девять фрагментов - «мыслей», им предшествует обращение автора к читателю. Эта вторая часть озаглавлена «Агонии, скептические мысли». О нумерации страниц Флобер не позаботился. Первый издатель посчитал вторую часть основной, а первую принял за черновики, случайно оказавшиеся вместе с основным текстом, и долгое время флобероведы воспринимали «Тревоги» как черновые наброски, а издатели не считали нужным публиковать эту часть. В «Агониях» же видели незавершенный и несовершенный «пролог» к автобиографическому циклу и порой, говоря о ранней прозе, об этом произведении не упоминали9.
Ги Сань, готовя к печати первый том нового собрания сочинений Флобера, реконструировал композицию «Скептических мыслей». «Обе части пронизаны общим настроением и дополняют друг друга», - полагает ученый, - и нельзя рассматривать первую часть («Тревоги») как приложение к «Агониям». Обе они обладают внутренним единством и большим, чем это казалось ранее, значени-ем10. Однако исследователь не считает этот текст «личным»: «Речь в "Агониях" идет не столько о духовной жизни Флобера, сколько о "жизни вообще", с ее противоречиями, относительностью добра
Г.И. Модина
и властью нищеты и несчастья. Здесь виден ученик Мольера и Монтеня»11.
Это справедливо лишь отчасти. Действительно, Флобер в «Агониях» размышляет о мире, но вместе с тем это итог его внутренней жизни, в них, по признанию автора, «говорят его сердце и ум»12. «Агонии» обращены к тому, кого он считал своим вторым «я», т. е. почти к самому себе. Текст был понятен автору и адресату, но во многом неясен «другому» - читателю. Это своеобразный код, требующий ключа. Одним из таких ключей может быть личность адресата - Альфреда Ле Пуатвена.
В посвящении Флобер упомянул, что посылает «Агонии» другу в память о тех беседах, что вели они в ушедшем году. Позже в письме к Луизе Коле сам Флобер назовет источник, позволяющий судить, о чем говорили тогда друзья: «Читала ты повесть Бальзака под названием "Луи Ламбер"? <...> Она вонзилась в меня тысячью шипов, Ламбер этот - почти копия моего бедного Альфреда»13..
Бальзак признавался, что повесть «Луи Ламбер» (1832-1835) он написал «для себя и немногих других», собираясь «померяться силами с Гёте и Байроном, с "Фаустом" и "Манфредом"»14.
Герои повести - юный философ Ламбер и его младший друг -говорят о силе воображения, таинственном взаимодействии слова и мысли, об отношениях материи и духа, об основах психической организации и творческих возможностях человека, о смерти и бессмертии, о судьбе художника. «Я, - пишет Флобер, - нашел там наши фразы (времен оных), почти дословно: беседы двух друзей в коллеже - это те, что вели мы, или очень схожие»15.
Подобно Ле Пуатвену, герой Бальзака - спиритуалист, верящий в «двойственность человеческой природы и ангелов Сведенборга», склонный к мистическим размышлениям, сосредоточенный на жизни духа16. Ламбера отличают те колебания между материализмом и спиритуализмом, что свойственны были Ле Пуатвену. Рассуждения Луи Ламбера о «потустороннем существовании усовершенствованных человеческих способностей»17 созвучны идее Ле Пуатвена о вечном совершенствовании человеческой души. Он писал об этом в повести «Прогулки Белиала»18.
Луи Ламбер «религиозен "по природе", его идеи особенно близки к идеям святой Терезы, Фенелона, многих отцов церкви и некоторых святых, <...> Он никогда не был так поэтичен, как в те моменты, когда во время наших вечерних бесед начинал рассуждать о чудесах, сотворенных силой воли в эпоху великой веры. Он находил самые яркие доказательства своей теории почти во всех
«Агонии» Флобера: тревоги судьбы и смерти
историях о мучениках в первом веке церкви, который он называл "великой эрой мысли"19 - так говорит рассказчик в повести Бальзака, не разделяющий полностью мистицизма Ламбера, но восхищенный силой его интеллекта20.
Духовные искания героя Бальзака могли напомнить Флоберу о религиозных сомнениях старшего друга: 21 августа 1836 г. в журнале «Колибри» было опубликовано стихотворение Альфреда Ле Пуатвена «Час тревоги». В нем звучит безнадежная тревога смерти: напрасны упования на милость Творца, он суров, равнодушен к мольбам, жестоко карает людей достойнейших. Страдания - общий удел в порочном мире, сомненье губит веру, и герой готов принять смерть бесстрашно, как древний стоик. Но все же он взывает к Богу с просьбой о милости, и «высший свет» озаряет его душу, воскрешая в ней надежду21.
«Агонии» стали своеобразным ответом младшего друга на это стихотворение. Именно тогда пишет он первую часть и называет ее «Тревоги».
Ле Пуатвен в первых строфах «Часа тревоги» пишет: «Вечное горе - вот жизнь в этой бездне», Бог «забавляется, глядя на сле-зы»22, и Флобер в своих «Тревогах» словно вторит ему: «Нищета и несчастье правят людьми», «Бог развлекается, мучая людей, чтобы узнать, до какого предела можно довести страдания»23.
И все же Флобер не подражает старшему другу. «Тревоги» -это продолжение их беседы и спора, в котором младший занимает свою позицию. Эта часть открывается диалогом. Звучат два голоса, возможно, это Ле Пуатвен и сам Флобер.
«Так ты ни во что не веришь?» - спрашивает один из собеседников (Ле Пуатвен). - «Нет», - отвечает ему другой (Флобер).
- А слава?
- Вспомни о зависти.
- Щедрость?
- А скупость?
- Свобода?
- А ты не замечаешь деспотизма, что гнетет народы?
- Любовь?
- А проституция?
- Бессмертие?
- Не пройдет и года, как черви растерзают труп, потом он станет пылью, потом превратится в ничто. А после небытия. Существует только небытие24.
Г.И. Модина
Здесь определены главные темы первой части: греховность и смертная обреченность мира, религиозные сомнения, безнадежность и власть Небытия.
Эти темы становятся содержанием небольших «глав» первой части. После слов: «существует только небытие» помещена сцена эксгумации тела «великого человека», со зрителями, циничным могильщиком и всеми жуткими подробностями, напоминающая новеллу в духе «неистового» романтизма. В финале автор восклицает: «И где ж теперь великий человек? Где его слава? Его доблесть? Его имя? Неужели и вправду, после жизни кончено все, и кончено навеки? И существует лишь небытие?»25
Отчаяние сменяется надеждой, и в следующем фрагменте Флобер задает вопрос о душе: «Горько думать, однако, что после смерти исчезнет все! О, нет, нет! Скорей к священнику! Он скажет, уверит, убедит меня, что есть душа в теле человеческом»26.
В поисках духовника герой сталкивается не только с равнодушием, но и с пороками пастырей: один бросает распятие в грязь у порога проститутки, «как театральную маску, как плащ Арлекина»27, другой так озабочен приготовлением ужина, что не может выслушать героя. Духовные сомнения остаются неутоленными: «Я искал, но тщетно. Я стучал в двери - никто не отворял мне. Меня оставили страдать от равнодушия и тоски так, что смерть была бы лучше»28.
Индивидуальный опыт убеждает повествователя в том, что жизнь - это гнусный фарс: «Священник швыряет в грязь образ Сына Божьего, чтобы войти к блуднице. <. >. Жизнь - маска, а смерть истина. Набожность - маска продажной девки, добро -ложь, а зло - истина»29.
Юный автор стремится придать личному опыту обобщающий смысл и в композиционный центр первой части помещает притчу об одиноком страннике, гибнущем в пути. Этот фрагмент интертекстуально связан с книгой Робера Ламенне «Речи верующего» (1834), оказавшей серьезное влияние на раннее творчество Флобера30.
В главе VII своей книги Ламенне рассказывает о путнике, что поднимался на гору и достиг места, где огромный обломок скалы преградил ему дорогу, так что обойти его было нельзя. Но на помощь ему пришли другие странники, вместе они отодвинули гигантский камень и продолжили путь. Сам Ламенне так объяснял притчу: «Путник - это всякий человек, странствие - его жизнь, а камень - трудности, какие он встречает в жизни»31.
В притче Флобера иной финал - трагический: «Долго ждал он, что кто-то придет на помощь, но пришли тигры и напились его кро-
«Агонии» Флобера: тревоги судьбы и смерти
ви. <...> а он ведь такой же, как вы, - так же стремился к свободе. Отчаявшись в собственных силах, вы ждете, что кто-то поможет вам. Но никто не придет, нет! Явятся тигры, растерзают вас, как несчастного странника, и также выпьют вашу кровь»32.
И следующие фрагменты повествуют о горе и нищете, власти страстей, порока и смерти; они в миниатюре воспроизводят ситуации исторических и психологических новелл. Завершается же эта часть сокращенным вариантом написанного тремя годами раньше видения «Путешествие в Ад».
Вновь, как и в «Путешествии в Ад», перед повествователем возникает Сатана, с ним повествователь возносится в небеса, видит Европу, видит, как «брат убивал брата, мать продавала дочь, писатели лгали людям, священники предавали верующих, чума пожирала народы и война снимала жатву»33.
В «Тревогах», созданных в 1836-1837 гг., выражено представление о состоянии мира, определяющие мотивы этой части - власть небытия и тревога смерти. Они звучат и во второй части, написанной весной 1838 г., но в ней преобладает иной мотив - тревога судьбы.
Заметим, что для старшего друга она не была такой острой. Ле Пуатвен изучал право, получил степень, женился и продолжал писать стихи и прозу, но творческая деятельность не была для него судьбой, предназначением, как для Флобера. Само название стихотворения Ле Пуатвена «Час тревоги» подчеркивает краткий и преходящий характер сомнений и тревоги, название же, объединяющее «скептические мысли» Флобера говорит о предельном страдании, кризисе, состоянии между жизнью и смертью.
Флобера страшат не только смерть и небытие, в это время более всего его волнует будущее, судьба. Год спустя он напишет другу Эрнесту Шевалье: «Вопрос "кем ты будешь?", брошенный человеку, - это бездна, зияющая перед ним и приближающаяся с каждым его шагом. Кроме будущего метафизического <...> есть еще будущее в жизни»34.
Тревога судьбы звучала уже в новелле «Смертный час» (1837), где герой задавался вопросами о смысле бытия и цели собственного существования: «Часто, обратившись к себе, я спрашивал: "Для чего существуешь ты?"»35. Тот же вопрос задает Флобер в «Агониях»: «Я часто спрашивал себя для чего я жил, зачем пришел в этот мир, но лишь бездна открывалась передо мною, бездна позади, вверху и внизу - всюду тьма»36.
Ответ на вопрос о будущем связан с проблемой выбора: быть ему писателем, о чем думал он сам, или юристом, как видел его бу-
Г.И. Модина
дущее отец, впрочем, не принуждая к этому. Выбор сделать должен был сам Гюстав. И свобода выбора, сомнение в своих творческих возможностях рождали тревогу. «Я чувствую в сердце тайную, невидимую силу», - признается Флобер в одном из фрагментов «Агоний». Но «сила критическая», как скажет он об этом позже, превышала в нем «силу воображения»37.
В «Агониях» он называет себя поэтом: книга его - «нечто смутное, неопределенное, навеянное кошмарами, презрительным смехом, слезами и бесконечными грезами поэта»38. И тут же автор сомневается, поэт ли он: «Могу ли я дать это имя тому, кто холодно, с жестоким сарказмом и иронией все клянет и смеется, говоря о душе»39. Скепсис «скептических мыслей» обращен не только к проблемам мироздания, но и к собственным творческим возможностям. «Неистовые» ноты «Агоний» определены этими сомнениями, ведь жизнь без творчества представлялась ему невозможной: «Не понимаю, как ухитряются жить люди, которые не находятся с утра до вечера в состоянии эстетической увлеченности», - напишет он позже Луизе Коле40.
В максимах «Агоний» Флобер, говоря о бесконечности мироздания и бесконечности человеческой мысли, формулирует свой эстетический идеал: «Для меня предел возвышенного в искусстве -это мысль, то есть ее выражение столь же стремительное и духовное, как она сама»41.
Столь же важно для него единство рационального и иррационального: «Кто из нас не ощущал в себе бремени чувств и идей противоречивых, наводящих ужас, пламенных? Они неподвластны анализу, но книга, соединившая их, была бы самой природой»42. Абсолютное единство мысли и слова кажется ему желанным и недоступным. В самом названии - «Агонии» - отражено мучительное стремление к творчеству и столь же мучительное сомнение в себе: «Я чувствую в сердце тайную, никому не ведомую силу. Неужели это проклятие на всю жизнь - быть немым, желать говорить и чувствовать, как вместо слов на губах от ярости вскипает пена. Вряд ли бывают положения более отчаянные», - терзается он43.
Однако Флобер тут же замечает, что «вместил в эти несколько страниц бездонную пропасть скепсиса и безнадежности»44, т. е. осуществил все-таки сложный замысел, заключив в конечную форму бесконечную мысль.
В посвящении, обращаясь к другу, Флобер пишет, что на этих страницах «говорят его сердце и ум»45, он стремится рационально осмыслить то, что трудно поддается логической упорядоченно-
«Агонии» Флобера: тревоги судьбы и смерти
сти - жизнь сознания. Через сто лет в предисловии к своей книге «Внутренний опыт» французский философ Жорж Батай скажет: «Я не в силах обеспечить однородность произведения <...> Выражение внутреннего опыта должно каким-то образом ответствовать его порыву, оно не может быть сухим, упорядоченным словесным изложением»46.
Исследователи указывают на фрагментарность «Агоний» как свидетельство незавершенности и художественного несовершенства первого автобиографического опыта Флобера47. Сам же Флобер определил его жанр как «мысли». А фрагмент - это «субъективная форма художественного мышления, материализующая в тексте идею незавершенности и диалогичности мысли, картина рождения и угасания безначальной и бесконечной мысли»48.
Важнейшей чертой фрагмента называют его «протеизм», возможность трансформации в сказку, новеллу, сон, видение, как это было в творчестве ранних романтиков49. И в «Агониях» Флобера фрагменты представлены разными жанровыми формами.
Фрагмент, как заметил В.И. Грешных, «с одной стороны, работает на разрушение классических жанров, с другой - возвращает литературу к изначальным формам, к художественному синкретизму, когда произведение начинает подражать природе, ее формам, а не конструируется согласно правилам поэтики»50. Это свойство фрагмента отвечает мысли Флобера о сущности искусства: «Ведь что такое поэзия, - пишет он в "Агониях", - если не единство божественной природы, чувства и мысли?»51
И потому, возможно, фрагментарность и внешняя несвязность «Агоний» не случайны. Флобер, владевший к тому времени разными литературными жанрами, сознательно придает это свойство первому исповедальному тексту. «Это не поэзия, но проза, не проза, но крики», - пишет он во вступлении ко второй части и называет «Агонии» книгой «причудливой и неопределенной, как жуткие гротескные маски»52.
Заметим, что фрагментарность свойственна «Мемуарам безумца», мистерии «Смар», философской драме «Искушение святого Антония», т. е. тем произведениям, в которых Флобер выступает и автором и объектом наблюдения одновременно. И к названию повести «Ноябрь», признанному шедевру его юношеской прозы, он добавил подзаголовок «Фрагменты в неопределенном стиле».
Известно, что фрагмент был излюбленной формой ранних немецких романтиков, известно также, что Флобер в то время не был знаком с их произведениями53. Обращение к этой форме было
Г.И. Модина
связано скорее с традициями французской литературы XVII в., в частности с «Опытами» Монтеня - любимой книгой Флобера. Внешне в ней нет определенного плана, но композиция подчинена опыту самонаблюдения и личность автора определяет ее единство54.
«Я хочу, чтобы виден был естественный и обычный ход их [мыслей], во всех зигзагах55, - писал Монтень. - Мои мысли следуют одна за другой, - правда, иногда не в затылок друг другу, а на некотором расстоянии, но они все же всегда видят друг друга хотя бы краешком глаза. И если кто теряет нить моих мыслей, так это нерадивый читатель, но вовсе не я»56.
«Агониям» Флобера придают единство мотивы тревоги судьбы, смерти и угрозы небытия. Испытывая тревоги, Флобер одновременно подвергает их рефлексии, как форму духовного опыта. Сартр в книге «Бытие и Ничто», продолжением которой станет его многолетний труд о Флобере, связывает понятия свободы и тревоги: «Именно в тревоге человек имеет сознание собственной свободы, тревога является способом бытия свободы, как сознания бытия, как раз в тревоге свобода стоит под вопросом для самой себя»57. И «Тревоги» Флобера возникли в его стремлении к «свободе быть собой». Это та тревога, которую Сартр назвал тревогой перед собой: «Тревога это и есть я», - утверждает он58. В «Агониях» впервые обнажается «я» Флобера, в мучительных сомнениях открывающего свое предназначение.
«Агонии» - первая попытка Флобера рассказать о жизни «сердца и ума». Это история внутренней жизни писателя, выражение экзистенциальной тревоги и вместе с тем «история» его литературных опытов, своеобразный эпилог к ранним историческим, психологическим и философским произведениям, итог размышлений о состоянии мира, его властных силах и миниатюрная энциклопедия тех жанров, которыми он к тому времени владел. Но «Агонии» еще и пролог к автобиографическому циклу, открытие новой темы -жизни своего сознания, и поиск новой формы, в которой можно рассказать об этом.
Примечания
Флобер Г. О литературе, искусстве, писательском труде. Письма; Статьи: В 2 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1984. С. 99.
VernantJ.-P. L'Individu, la mort, l'amour. Soi-même et l'autre en Grèce ancienne. Paris: Gallimar, 1989. Р. 215-216.
2
«Агонии» Флобера: тревоги судьбы и смерти
8
3 Bruneau J. Les Débuts littéraires de Gustave Flaubert 1831-1845. Paris: Armand Colin, 1962. Р. 70.
4 Гинзбург Л. О психологической прозе. Л.: Худож. лит., 1977. С. 36.
5 Флобер Г. О литературе, искусстве, писательском труде. Т. 2. С. 300. Выделено Флобером.
6 Там же. С. 19.
7 Там же. С. 108.
Flaubert Gustave. Premières œuvres. T. II (1838-1842). Paris: Fasquell, coll. «Bibliothèque Charpantier», 1914. 401 р.
9 Bruneau J. Op. cit. P. 232; Реизов Б.Г. Творчество Флобера. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1955. 524 с.; Descharmes René. Flaubert. Sa vie, son caractère et ses idées avant 1857. Paris: Ferroud, 1909. 613 p.
10 Sagnes G. Agonies. Notice // Flaubert G. Œuvres complètes. T. I. Œuvres de jeunesse / Edition présentée, établie et annotée par C. Gothot-Mersch et G. Sagnes. Paris: Gallimard, 2001. P. 1326-1327.
11 Ibid. P. 1327.
12 Флобер Г. Агонии // Флобер Г. Мемуары безумца. М.: Текст, 2009. С. 37.
13 Флобер Г. О литературе, искусстве, писательском труде. Т. 2. С. 238.
14 Бальзак О. де. Письмо Лоре Сюрвиль от 20 июля 1832 года // Бальзак О. де. Собрание сочинений: В 24 т. Т. 19. М.: Правда, 1960. С. 322.
15 Флобер Г. О литературе, искусстве, писательском труде. Т. 2. С. 300.
16 Бальзак О. де. Луи Ламбер // Бальзак О. де. Собрание сочинений: В 24 т. Т. 19. С. 236, 243.
17 Там же. С. 249.
Le Poittevin A. Une promenade de Bélial et Œuvres inédites. Paris: Les Presses Françaises, 1924. 234 p. Бальзак О. де. Луи Ламбер. С. 261. Там же. С. 236.
Le Poittevin A. Op. cit. P. 67-70. Ibid.
Флобер Г. Агонии. С. 49, 59. Там же. С. 37.
25 Там же. С. 42.
26 Там же.
27 Там же.
28 Там же. С. 43.
29 Там же. С. 44.
30 Bruneau J. Op. cit. Р. 49-50.
31 Lamennais F.R. de. Les Paroles d'un Croyant. Paris: A. Colin, 1949. P. 50.
32 Флобер Г. Агонии. С. 49.
18
Г.И. Модина
33 Там же. С. 55.
34 Флобер Г. О литературе, искусстве, писательском труде. Т. 1. С. 32.
35 Флобер Г. Философские новеллы // Иностранная литература. 2010. № 1. С. 270.
36 Флобер Г. Агонии. С. 58.
37 Флобер Г. О литературе, искусстве, писательском труде. Т. 1. С. 163.
38 Флобер Г. Агонии. С. 56.
39 Там же.
40 Флобер Г. О литературе, искусстве, писательском труде. Т. 1. С. 92.
41 Флобер Г. Агонии. С. 60.
42 Там же.
43 Там же.
44 Там же. С. 57.
45 Там же. С. 37.
46 Батай Ж. Внутренний опыт. СПб.: Аксиома: Мифрил, 1997. С. 22.
47 Bruneau J. Op. cit. P. 232; Unwin T. Introduction // Flaubert G. Mémoires d'un fou / Memoirs of a madman / Parallel translation and critical edition by T. Unwin. Liverpool, 2001. P. VII-XXVII.
48 Грешных В.И. Художественная проза немецких романтиков: формы выражения духа: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. М., 2000. С. 10.
49 Там же.
50 Там же.
51 Флобер Г. Агонии. С. 60.
52 Там же. С. 56.
53 Bruneau J. Op. cit. Р. 18-39, 208. Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М.: Прогресс, 1976. С. 292.
Монтень М. Опыты. В трех книгах. Книга вторая. М.: Наука, 1991. С. 356. Там же. Книга третья. С. 200.
Сартр Ж.-П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии. М.: Республика, 2004. С. 66. Там же.
