CC BY
68
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2014, № 2 (2), с. 125-129
УДК 821.161.1-31
А.Ф. ВЕЛЬТМАН И В.Ф. ОДОЕВСКИЙ КАК ПИСАТЕЛИ-«ЭНЦИКЛОПЕДИСТЫ»
© 2014 г. А.А. Грачева
Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена
Поступила в редакцию 25.04.2014
Рассматривается творчество А.Ф Вельтмана и В.Ф. Одоевского в контексте «энциклопедизма» как характерного умонастроения начала XIX века. Анализируется, как увлечение наукой А.Ф. Вельтмана трансформировалось в его литературном творчестве и публицистике.
Ключевые слова: А.Ф. Вельтман, В.Ф. Одоевский, «энциклопедизм», концепт «странничества», альманах «Картины света», архив А.Ф. Вельтмана.
Атмосфера первой половины XIX века была пропитана «энциклопедизмом». В этот период развивается наука [1], открываются и расширяются образовательные учреждения, дающие своим воспитанникам широкие гуманитарные и естественно-научные знания. Одним из таких учреждений был Благородный пансион при Московском университете. В его стенах зародилось Общество любомудрия, ярким представителем которого стал В. Одоевский, романтик и философ, занимающий позиции шеллингиан-ства и совмещающий занятия литературой и позитивной наукой. А несколькими годами ранее поступления в пансион Одоевского Отечественная война прервала обучение там другого знаменитого писателя и ученого - А.Ф. Вельт-мана.
В период 1830-40-х годов русская философская мысль стремилась создать синтетичную и универсальную модель мира (подробнее об этом - во вступительной статье к академическому изданию «Русских ночей» [2]). Литература эпохи откликалась на веяния времени, в наибольшей степени это проявилось в творчестве авторов, близких романтической школе: Н.В. Гоголя, В.Ф. Одоевского, А.Ф. Вельтмана. Во многом это обусловлено и индивидуальными особенностями личности писателей, склонностью к систематическому накоплению знаний из разных областей для дальнейшего использования их в художественном творчестве. Незаурядная фигура Александра Вельтмана выделяется среди других, однако типологически вписывается в современный ему контекст.
А.В. Чернов в своей монографии «Из истории русской беллетристики (А.Ф. Вельтман-романист: 30-60-е годы XIX века)» заметил, что
«определение своеобразия личности Вельтмана требует каких-то аналогий» [3, с. 3], и предложил для сопоставления В. Одоевского. Параллель проводится по принципу близости обоим «романтического комплекса», в который входит «универсализм знаний, сочетание научных и литературных занятий, приводящее к стремлению синтезировать научные знания и фантазию» [3, с. 3]. Данная статья может считаться частью разработки этой большой и интересной темы.
И А. Вельтмана, и В. Одоевского можно назвать «странниками». Концепт «странничества» присущ творчеству обоих писателей, а истоки его можно найти уже в биографии. А. Вельтман в восьмилетнем возрасте поступает в пансион Плеско, и с этих пор начинается его жизнь вне родного дома. Затем будет пансион Гейдена, после него - Благородный пансион при Московском университете, затем Московское учебное заведение для колонновожатых, по окончании которого - служба в действующей армии, участие в войне, а по отставке - служба сначала помощником директора, а затем и директором Оружейной палаты. Даже в Москве жизнь Вельтмана проходила на казенных квартирах.
В. Одоевский в «Дневнике студента» пишет: «О боже! Долго ли я буду странником в своем доме»1. Он рано лишился отца, что определенным образом повлияло на его судьбу, «программируя» ее по схеме романтического персонажа .
Не минует обоих и сильное любовное переживание, дающее толчок первому крупному прозаическому замыслу. «Исповедь больной души» Одоевского, «Дневник студента», он планирует переделать в роман, заменив имя ку-
зины Натали Щербатовой на безличное «она». Однако позднее писатель оставляет эту идею. «Дневник» близок по характеру замысла «Страннику» А. Вельтмана, во многом выросшему из личных материалов - писем, обрывков дневниковых записей, набросков любовных стихотворений. Ими испещрены записные книжки, ставшие черновиком романа.
Арист, герой ранних очерков Одоевского, -«странный человек», который, «надев очки наблюдателя», отправляется путешествовать по Москве. Одно из «Писем к Лужницкому старцу» (публикуются в «Вестнике Европы» начиная с 1821 г.) так и называется «Странный человек». Этот персонаж чрезвычайно схож со «Странником» Вельтмана: «Смешлив чрезвычайно: он всем забавляется, над всеми смеется, кажется, целый мир сотворен только для того, чтобы доставлять ему удовольствие» [6, с. 142]. Однако не только веселость и открытость миру, но и нравственная позиция, и кругозор роднит персонажей: «Арист предпочитает умного, честного бедняка в изношенном кафтане «знатному барину, гордо едущему в раззолоченной карете», чтение Цицерона и Сенеки — необходимым визитам к тетушкам» [4, с. 61].
Во время соредакторства Одоевского в «Мнемозине» печатаются его «апологи», героем одного из них становится «дервиш», также несущий черты романтического «странника».
Но наибольшее количество перекличек между первым романом Вельтмана и произведениями Одоевского можно найти, сопоставив «Странника» и «Русские ночи». Оба произведения находятся вне жанровых рамок и являются своеобразными манифестами русского романтизма.
Сама идея диалогового обрамления - лежащая на поверхности в произведении Одоевского и обыгранная диалогизацией монолога у Вельт-мана - приближает текст к читателю, создавая «смысловое поле», под воздействием которого начинает пониматься вся книга. Одоевский так пишет об этом в «Дополнении» к изданию «Русских ночей»: «...диалогическая форма пришла ко мне <...> частию по логическому выводу, частию по природному настроению духа, мне всегда казалось, что в новейших драматических сочинениях для театра или для чтения недостает того элемента, которого представителем у древних был - хор, и в котором большею частию выражались понятия самих зрителей» [2, с. 190]. Полифонизм «Странника», в котором сама фигура рассказчика распадается на множество масок-голосов, создает подобный эффект «хора».
В многоголосии текстов Вельтмана и Одоевского «отразился век», причем в своей интеллектуальной ипостаси. Фауст Одоевского говорит: «Мне кажется, мы похожи на странников (курсив мой - А. Г.), зашедших ночью в незнакомую землю, о которой они имеют сведения и неподробные и неполные; в сей земле они должны жить и потому изучить ее; но в эту минуту искания всякий систематизм был бы для них делом свыше их сил - и, следственно, источником заблуждения; все, что они знают об этой стране, - это, что они ее не знают». [2, с. 132]. Поиск синтезирующего начала, вытекающий из представления о мире как распадающемся на фрагменты и утратившем целостность, - характерная черта романтизма. Но и в переходный период 1830-40-х годов, когда литература обращается к действительной жизни, не прекращались поиски формы, способной органично вместить всю полноту бытия.
Баратынский в письме И.В. Киреевскому 1831-го года рассуждал о задачах, поставленных перед романистом начала XIX века (в связи с дискуссией, посвященной вопросам о судьбах романа): «Все прежние романисты неудовлетворительны для нашего времени по той причине, что все они придерживались какой-нибудь системы. Одни - спиритуалисты, другие - материалисты, одни выражают только физические явления человеческой природы, другие видят только ее духовность. Нужно соединить оба рода в одном. Написать роман эклектический, где бы человек выражался и тем, и другим образом. Хотя всё сказано, но всё сказано порознь. Сблизив явления, мы представим их в новом порядке, в новом свете» [7, с. 497].
Слово «энциклопедизм» практически всегда ставится рядом с именем Одоевского: «Одоевский не чужд и опытным наукам (он неплохо знал математику, физику, химию, физиологию), внимательно изучает психологию, <...> убежденный романтик, Одоевский главную роль в преображении мира отводил идеям и художественным образам, поэтому органичный для мыслителя синтетизм, энциклопедизм особенно ярко выделялся в соединении науки и искусства, ибо во всех своих произведениях и особенно - в «Русских ночах», Одоевский воплощает социальную или философскую мысль в художественных картинах, а поэтические образы его становятся идеологическими символами» [2, с. 5].
Как Вельтмана современники отождествляли во многом с его героем Странником, так и за Одоевским закрепилась слава «русского Фауста». Отчасти этому представлению способ-
А. Ф. Вельтман и В. Ф. Одоевский как писатели-«энциклопедисты»
127
ствовала атмосфера, которой сознательно окружали себя писатели.
А.Ф. Кони, племянник А. Вельтмана, однажды зашел по его поручению на дачу Одоевского в Ронгасе. Вот как он описывает встречу с автором «Русских ночей»: «Ко мне вышел человек небольшого роста, с проницательными и добрыми глазами на бледном, продолговатом лице, с тихим голосом и приветливыми манерами, одетый в широкий бархатный костюм вроде западной судейской тоги и в черную шапочку. Вооружившись старомодными очками, он прочел письмо Вельт-мана, а я с любопытством и некоторым удивлением рассматривал его кабинет, заставленный музыкальными и физическими инструментами, ретортами, химическими приборами и заваленный книгами в старинных переплетах» [8, с. 126]. Там же Кони вспоминает про дядю, А. Вельтмана: «На стенах его обширного кабинета висели картины из жизни туземцев Индии, и в минуты отдыха, в теплом халате и с длинной трубкой Жукова табаку, всегда серьезный и углубленный в себя, он оживлялся в беседе о факирах, индийских магах и в особенности о буддизме, основы которого им были изучены основательно, что в то время было большой редкостью» [8, с. 146].
К этому описанию можно добавить цитату из «Посмертных записок Н. Берга». Явная ирония автора только заостряет описываемые характерные черты Вельтмана: «.. .он делал очень искусно из алебастра копии небольших античных статуй <...>. Он играл довольно искусно на гитаре и еще на каком-то изобретенном им инструменте, названия которого я не помню. Ум его был в постоянной работе: он все что-нибудь выдумывал, открывал. Выдумал однажды светильник без всякого фитиля;<.. .> Этот изобретенный им светильник он назвал Альма. Такие «Альмы» всегда горели у него в кабинете, штуки три-четыре, требуя, конечно, немного горючего материалу, но и немного принося пользы. <.> Возился он в одно время немало над изображением саней, которые бы не знали, что такое московские ухабы -и уверял знакомых, будто бы изобрел такие волшебные сани и показывал несколько бумажных моделей разной величины, которые возил по ухабам из картонной бумаги<...> Наконец, Вельтман любил чертить карты с изображением древних славянских земель<...> Воображение его было самое необузданное, упрямое, смело скакавшее через всякие пропасти, которые других устрашили бы, но не было такой пропасти, которая устрашила бы почтеннейшего Александра Фомича» [9, с. 250-251].
Потребность применить накопленные знания, поделиться ими с окружающими не только через художественное произведение, но и в другой - «научно-популярной» - форме реализовалась в идее издания «энциклопедического живописного альманаха «Картины света», вышедшего двумя частями в 1836 и 1837 годах и затем прекратившего свое существование.
Издатель ставил перед собой просветительскую задачу: «Наш век любопытен, гонится за новостями, хочет все видеть, все знать. Эта жажда к познанию есть явный признак благодетельного просвещения <...> Дать истинное понятие о предметах, составляющих образование человека, вот цель просвещения» [10, с. 1]. Вельтман стремится пересказать события мировой истории и культуры «языком и чувством Русского», то есть соотечественника, чьи сравнения, как замечает Вельтман, более понятны, чем простой перевод, «сколок» зарубежных статей. Альманах, тем не менее, нес на себе печать вольной фантазии издателя и автора большинства статей, позволявшей увидеть Нерона, играющего на арене Неапольского Колизея или Сократа за миг до принятия яда. «У всякого барона своя фантазия» - так называется одна из статей альманаха. Не только широчайший охват материала, включающий статьи об истории, культуре, быте, образовании и других не менее важных сферах, записки об исторических личностях, среди которых Кромвель, Сократ, Рембрандт, царь Алексей Михайлович, Мартин Лютер, Григорий Сковорода, но и своеобразный язык, которым написано издание, выполняет функцию привлечения читателя. Та «веселость», которую ценил в Вельтмане Пушкин, ироничность и метафоричность, укрепляли эффект доверительной беседы с читателем. При прочтении создается впечатление, будто Вельт-ман лично участвовал в описываемых событиях. На это же работает детализация, исторические личности испытывают на себе особенности авторского отношения, которое передается читателю. Вот как в статье «Ночь Помпеи» из КС 1836 г. описывается император Нерон: «...рыжий, приземистый, пухлолицый, с огромным мамоном, голова вросла в плеча, волчьи глаза облились жиром, наряженный в женское платье, вышел уже на сцену Неапольского колизея...» [10, с. 145].
Особенностью языка Вельтмана со времен «Странника» были многочисленные каламбуры, встречающиеся и в «Картинах света»: «Как ни неприятно иногда быть с носом, но все таки сноснее, чем быть совсем без носа»,- пишет Вельтман в статье про ринопластику (как ни
современно звучит название операции, оно взято из текста статьи 1836 г.) и про приставление утраченных носов. Еще один излюбленный прием писателя - авторская этимология слов и выражений: «Но как бы искусно не был приставлен нос, вероятно, над искусственным носом всегда смеялись, и с тех-то пор быть с носом, в обратном смысле значит быть осмеянным» [10, с. 189]. В этой статье Вельтман ссылается на гоголевскую повесть как на пример удачной ринопластики. Он упоминает о найденном в теплом хлебе носе и счастливом «приставлении» его на место, тем самым смешивая реальную медицинскую информацию с реальностью художественной. Этот прием также использовался в первом романе писателя.
Смешение научных фактов и собственной фантазии, по словам Погодина, является одной из проблем вельтмановского метода [11, с. 405] Это можно было бы счесть умышленным приемом, частью поэтики произведения, если бы не записные книжки, предназначенные для личного пользования, в которых Вельтман накапливал материал для будущих статей и романов. В рукописной «Памятной книжке» 1834 года [12], хранящейся в НИОР РГБ, находятся изыскания Вельтмана по лингвистике, истории и мифологии. Это - выборка цитат, часто носящая неупорядоченный характер, кроме некоторых особенно занимавших Вельтмана моментов. Так, например, подряд записаны заметки про Бахуса, несколько листов отведены славянской богине Ладе, которой он интересовался3.
Таким образом, по широте охвата материала и попыткам синтезировать художественное и научное А.Ф. Вельтман оказался близок В.Ф. Одоевскому. Кроме того, небезынтересным является в аспекте рассматриваемого вопроса сопоставление принципов переноса научного знания в литературу А.Ф. Вельтмана и Н.В. Гоголя. Наиболее очевидно близость их метода прослеживается при сравнении записных книжек («Книга всякой всячины, или подручная энциклопедия» Гоголя и «Памятная книжка» и отдельные неподшитые статьи Вельтмана).
Примечания
1. О биографии В.Ф. Одоевского и его непростых отношениях с матерью подробно написано в книге М.А. Турьян «Странная моя судьба...» [4].
2. «Нередко романтический персонаж, подобно пушкинской Татьяне, к моменту основного действия успел уже потерять одного из родителей» [5, с. 245].
3. См. письмо Ф. П. Корнилову 1850-го года (ОР РНБ, ф. 379, № 553), к которому Вельтман прилагает рисунок Лады: «Почтеннейший Федор Петрович, в отношении жрецов славянских и Лады я ничего положительного не отыскал. Надо фантазировать <...> на золотой бумаге <...> изобразить деву, в виде прилагаемого рисунка <...>. Это и будет Лада - звезда любви!».
Список литературы
1. Алексеев М. П. Пушкин и наука его времени: (Разыскания и этюды) // Пушкин: Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). М.-Л.: Изд-во АН СССР. 1956. Т. 1. С. 9-125.
2. Одоевский В. Ф. Русские ночи. М. Наука, 1975. 316 с.
3. Чернов А.В. Из истории русской беллетристики (А.Ф. Вельтман-романист: 30-60-е годы XIX века). Череповец. Изд-во ЧГПИ им. А.В. Луначарского, 1996. 158 с.
4. Турьян М.А. Странная моя судьба: О жизни Владимира Федоровича Одоевского М.: Книга, 1991. 400 с.
5. Вайскопф М. Влюбленный Демиург. Метафизика и эротика русского романтизма. М. Новое литературное обозрение, 2012. 696 с.
6. Одоевский В.Ф. Странный человек // Вестн. Европы. 1822. № 13-14. С. 140-146.
7. Баратынский Е.А. Стихотворения. Поэмы. Проза. Письма. М.: ГИХЛ, 1951. 648 с.
8. Кони А.Ф. Собр. соч: в 8 т. М. Юридическая литература, 1969. Т. 7. 568 с.
9. Берг Н.В. Записки Николая Васильевича Берга // Русская старина. 1891. Т. 69.
10. Картины света. Ч. 1. 1836.
11. Погодин М.П. Александр Фомич Вельтман // Русская старина. 1871. Т. IV.
12. Памятная книжка. НИОР РГБ ф. 47 р. I к. 1. ед. хр. 2.
A.F. VELTMAN AND V.F. ODOEVSKY AS «ENCYCLOPAEDISTES» WRITERS
A.A. Gracheva
In this article the works by A.F. Veltman and V.F. Odoevsky are considered in the context of «encyclopaedism» as a typical (distinctive) frame of mind in the XIXth century. An analysis of Veltman's scientific interests' transformation into a literary works and publicism is given.
Keywords: A.F. Veltman. V.F. Odoevsky, «encyclopaedism», concept «wanderer», almanac «Kartiny sveta», archive by A. Veltman.
Ä. 0. BenbmMUH u B. 0. OdoeBCKUü kük nucamenu-OHquKnoneducmbi»
129
References
1. Alekseev M. P. Pushkin i nauka ego vremeni: (Ra-zyskaniya i etyudy) // Pushkin: Issledovaniya i materialy / AN SSSR. In-t rus. lit. (Pushkin. Dom). M.-L.: Izd-vo AN SSSR. 1956. T. 1. S. 9-125.
2. Odoevskiy V. F. Russkie nochi. M. Nauka, 1975. 316 s.
3. Chernov A.V. Iz istorii russkoy belletristiki (A.F. Vel'tman-romanist: 30-60-e gody XIX veka). Cherepovets. Izd-vo ChGPI im. A.V. Lunacharskogo, 1996. 158 s.
4. Tur'yan M.A. Strannaya moya sud'ba: O zhizni Vla-dimira Fedorovicha Odoevskogo M.: Kniga, 1991. 400 s.
5. Vayskopf M. Vlyublennyy Demiurg. Metafizika i erotika russkogo romantizma. M. Novoe literaturnoe obozrenie, 2012. 696 s.
6. Odoevskiy V.F. Strannyy chelovek // Vestn. Evropy. 1822. № 13-14. S. 140-146.
7. Baratynskiy E.A. Stikhotvoreniya. Poemy. Proza. Pis'ma. M.: GIKhL, 1951.
8. Koni A.F. Sobranie sochineniy: v 8 t. M. Yuridicheskaya literatura, 1969. T. 7. 568 s.
9. Berg N.V. Zapiski Nikolaya Vasil'evicha Berga // Russkaya starina. 1891. T. 69.
10. Kartiny sveta. Ch. 1. 1836.
11. Pogodin M.P. Aleksandr Fomich Vel'tman // Russkaya starina. 1871. T. IV.
12. Pamyatnaya knizhka. NIOR RGB f. 47 r. I k. 1. ed. khr. 2.
