CC BY
99
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИИ НАУК
ИНСТИТУТ у^ИМОЙИНфдРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ
1999-4
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс серии 2.7
МОСКВА 1999
(с. 170). Говоря о "связующей миссии" князя Мышкина в "Идиоте" Достоевского, автор говорит о "богочеловсческой" природе этого литературного персонажа: князь Мышкин распахнут навстречу чужой радости и страданию и благодаря этому оказывает влияние на всех героев романа, несмотря на мрачный финал.
Конструктивный характер теории В.А.Грехнёва отодвигает полемику на второй план. Тем не менее полемические адресаты книги просматриваются, а иногда и прямо называются: представления о слове как "материале" в концепции ученых русской формальной школы; теория авторства как бессознательного образотворчества у К.Г.Юнга и его последователей; фрейдистские теории в их приложении к литературному творчеству; теории постмодернистов; явления массовой культуры.
С. А.Мартьянова
99.04.012. МАРТЬЯНОВА С.А. ОБРАЗ ЧЕЛОВЕКА В ЛИТЕРАТУРЕ: ОТ ТИПА К ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ И ЛИЧНОСТИ. - Владимир: Изд-во Владимирского гос. пед. ун-та, 1997. - 121 с.
Тема монографии С.А.Мартьяиовой (доц. кафедры рус. и заруб, лит-ры Владимирского гос. пед. ун-та) - персонаж как одна из форм присутствия человека в литературе. Во введении автор обосновывает гуманитарную актуальность теории персонажа. Литературоведение на исходе XX в. и накануне XXI в. "нуждается в разработке понятий и категорий, отвечающих гуманитарной специфике нашей науки и специфике художественного произведения. Деперсонализация, дегуманизация различных сфер человеческой деятельности -горчайшие итоги XX столетия"; в теории литературы это выразилось "в концепциях, обезличивающих художественное творчество ("смерть автора", "текст без берегов", интертекст, персонаж как "человек без свойств")". Необходимо "противодействие дегуманизируюшей тенденции, связанное с лучшими традициями отечественного литературоведения, русской философской критики, в частности - представителей "русского зарубежья", а также западной философии и психологии. В русле этого "направленния" активно осваиваются духовная и личностная проблематика художественных произведений, изучаются различные формы инобытия человека в литературе, используются достижения смежных дисциплин
(культурологии, аксиологии, психологии) для описания реальности "внутреннего мира" произведения" (с. 3).
С. А. Мартьянова отмечает, что в ее монографии нет ни "направленчсской" ориентации, ни безоценочного подхода к литературе. Свои теоретические вывода автор основывает на анализе классических произведений и на приверженности к той традиции литературоведения, для которой характерны "интерес к устойчивым, сущностным аспектам объекта исследования и устремленность к терминологической строгости" (с. 9).
В первой главе "Персонаж как теоретическое понятие" С.А.Мартьянова пишет: "Персонаж - это одна из форм проявления авторского сознания, одно из воплощений тех представлений о человеке (или его подобии), сущности, цели и смысле его действий, на которые духовно откликается автор как живая индивидуальность. Иными словами, персонаж - это эстетическая объективация идеальных сущностей, возникающих в процессе авторского духовно-нравственного и жизненно-практического опыта" (с. 10-11). Это классическое представление разрушается в литературной теории и практике XX в. Для обоснования своей позиции С.А.Мартьянова обращается к истории изучения персонажа в литературоведческих концепциях Х1Х-ХХ вв.
На основе позитивизма, с одной стороны, складывался культ социально-психологического характера (культурно-историческая, психологическая, социологическая школы), с другой - персонаж сводился к "сумме приемов" в формальной школе, либо к инварианту логических возможностей текста, к литературной роли, "точке зрения" - в структурализме и нарратологии (с. 16).
К осмыслению персонажа в его целостности располагали эстетические построения русских символистов и "антропологическая эстетика" М.М.Бахтина1. При всем различии в этих концепциях обнаруживается сходство: прежде всего это тезис о произведении как встрече автора и изображаемого мира. "В эстетике символистов автор "обращен" не только к другому человеку в его уникальности, но и ко всему миру в его "всеединстве". "Встреча" художника-символиста с
1 См. Бонецкая Н.К. Философская ангропология М.М Бахтина //ММ Бахтин и методология современного гумашп арного знания. Тезисы докладов Вторых саранских Бахтинскихчтений. - Саранск, 11)91 - С 51
объективной реальностью завершается созданием символов, отображающих таинственные глубины этой реальности" (с. 20).
Для М.Бахтина в такой "встрече" существенно авторское видение "телесно-душевных аспектов наружности" персонажа, "выражающих духовную сущность"(там же). По мысли ученого, продолжает С.Мартьянова, в составе литературоведческого исследования важна эстетика поведения в ее авторском видении и завершении: интонация, жест, мимика, движение поза. Не случайно для уяснения специфики словесно-художественного произведения ученый прибегает к определению - "история внешнего человека"1 (с. 20).
Сходство между эстетикой символизма и Бахтиным обнаруживается также в признании, что "ноуменальная сущность изображаемого не имеет черт устойчивости и единства" (там же). По Бахтину, форма всякий раз должна "совпадать" с быстротекущим, трудноуловимым, а потому не подлежащим рациональному обнаружению содержанием; в философской эстетике рубежа веков персонаж, никак не связанный с его качественной (этической) характеристикой, с определенностью авторского отношения, "возникает и развивается вне автора, пребывая в состоянии вечного изменения и становления" (с. 19). В итоге констатируется расподобление пластической очерченности и характерологической завершенности персонажа в этих концепциях.
Для теоретического рассмотрения персонажа существенна одна из ключевых идей эстетики М.М.Бахтина - "идея о переходе от изображения характера к изображению личности. Оппозиция "характер - личность", наряду с другими антитезами ученого (вещь и личность, эпос и роман), призвана отобразить переворот в человеческом самосознании, имеющий непосредственное отношение к фактам словесно-художественного творчества. Упрочение в словесном искусстве "личности", понятой как вечная жизнь становящегося духа "по ту сторону" всякого обнаружения, явлснности и определенности, по М.М.Бахтину, отменяет характер как индивидуальное существо, как носителя качественных различий и как пластическую оформленность индивида. Характер при этом
1 Бах'мш М М. Автор и герой в хтетической деятельности // Бахтин М.М. ^те шка словесного творчества. - М., 1Ч71) - С.34.
неоправданно сближается с типом, в котором доминируют начала схематического упрощения, пассивности, рационализма, однолинейности" (с. 22)
В концепциях XX в. процесс разрушительный для собственно человеческого аспекта в искусстве, связан с влиянием идей Ф.Ницше1. Итогом этого разоблачения стало отрицание героя ("Герой на радость нам отрицается"2), а затем - изгнание персонажа как "характера" и как "личности" из литературной теории. "Своего рода завершение этого умственного процесса - мысль о гибели искусства (во всяком случае его традиционных, человеческих задач)" и появление концепции "смерти автора" и отрицания персонажа" (с. 23).
Многие положения философской эстетики рубежа веков сохраняют свое перспективное значение: "пристальный акцент на духовной проблематике, осмысление человека как существа метафизического, учение о символической природе произведения и его связях с началами вечными и абсолютными" (вам же).
Во второй главе "Место и роль персонажа в составе художественного произведения" персонаж рассматривается как феномен художественного целого, связанный с духовным миром авторской личности. Это наиболее объективированный и многогранный эстетический объект. Особая полнота воплощенности отличает персонаж от повествователя, лирического героя, хора в драме. С.А Мартьянова вводит понятие "персонажная сфера" (с. 27) и разграничивает в ее составе два аспекта: наличие/отсутствие характера; наличие/отсутствие личности. "Характер" при этом соотносим с аморфностью бесхарактерности и со схематизмом "типа"; "личностный аспект" персонажа (становится актуальным в истории литературы благодаря христианским традициям) "не отменяет характер, а обогащает его, синтезируя его в себе" (с. 28).
В монографии указываются различия между средневековым и новоевропейским представлениями о личности. Средневековье
1 См.' Флоровский Г.В. Пути русского богословия. - 3-е изд. - Париж, - 1 983. -С.453, 485, 498 и др.; Бердяев H.A. Русская идея // 0 России и русской философской культуре: Философы русского послеоктябрьского зарубежья. - М., 1990. - С. 241.
2 Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки // Ницше Ф. Соч.: В 2-х т. - М., 1990. - Т. 1. - С. 121.
акцентирует в человеке момент "онтологической причастности"1; с этой особенностью связан "абстрактный" психологизм древнерусской литературы, описанный Д.С.Лихачевым: "Психологические состояния как бы освобождаются от характера"2. В Новое время на первый план изображения человека как личности выдвинулось представление о независимости от среды. "Активизируется интерес к неповторимости, уникальности, разнообразию душевно-телесных аспектов человеческого существования. Характеристику человека этого времени обычно уточняют следующим образом: "человек как таковой", "личность сама по себе", "индивидуальность", "автономная субъективность", •Эмансипированная личность". И это соответствует фактической стороне дела, — замечает С.А.Мартьянова, - ведь в Новое время понятие "личность" практически сливается с понятием "Я", тождество личности усматривается в ее сознании" (с. 30).
Развитие личностного начала требует от человека жизнетворческих усилий. "Жизнетворчество" определяется С.А.Мартьяновой как "выработка человеком своего внутреннего и внешнего облика в соответствии с неким инициативно избранным образцом. Жизнетворчество является важнейшим звеном осознания человеком себя как личности... оно является формой самовоспитания и совершенствования человека" (с. 30-31). Выделяются три типа жизнетворчества: "духовно-нравственное совершенствование личности (таково поведение Жуковского, Батюшкова, впоследствии - Л.Толстого и Чехова); "создание модели исторического характера, героя-избранника" (подобные установки поведения были близки декабристам и упрочились в период романтизма); "выработка человеком своего внешнего облика" (высокие образцы связаны с именами Пушкина и Грибоедова, Чаадаева и Лермонтова; негативней спутник этого типа - различные "жизнетворческие позы").
"Уделяя внимание нравственному совершенствованию личности, формированию духовного облика человека, большинство писателей-классиков постромантической поры решительно отрицают жизнетворчество в его откровенно подражательных вариациях (следование моде, образцу), в облике театрализации жизни, ставят
1 Флоренский П.А. Столпи утверждение Истины. - М., 1990. - Т.1 (I). - С. 340
: Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. - М.. 1970. - С. 73.
под сомнение позу исключительности и избранности, сопутствующие также и высшим типам жизнетворчества. Такое понимание личности и форм ее поведения свидетельствует об упрочении в авторском сознании причастности к универсальной норме исторически зрелых культур" (с. 32).
В третьей главе "Поведение и его формы" С.А.Мартьянова пишет: "Формы поведения — это тип воплощения внутренней жизни действующего лица в совокупности его внешних черт: в жесте, мимике, интонации, манере говорить, в положениях тела (позах), а также - в одежде и прическе... Формы поведения — это не просто набор подробностей совершения поступка, а некое единство, совокупность, целостность. Формы поведения придают внутреннему существу человека (установкам, мироощущению, переживаниям) отчетливость, определенность, законченность" (с. 33). Так, в Третьей главе "Евгения Онегина" особенности поведения Татьяны (смелое обращение с письмом к возлюбленному, отсутствие всякой осмотрительности вплоть до грамматических небрежностей) объясняются тем, что Татьяна "любит без искусства", "не шутя". О Татьяне-"княгине" в Восьмой главе сказано: "Она была нетороплива, / Не холодна, не говорлива, / Без взора наглого для всех, / Без притязаний на успех..." И эта "простая", "тихая" манера себя вести воплощает равнодушие героини к "постылой жизни мишуре", к "ветоши маскарада", "блеску" светской жизни.
При изучении форм поведения рассматривается ряд оппозиций: этикетность (заданность) / личная свобода; целенаправленность / бесцельность; серьезность / игра, смех; театральность / простота, безыскусственность и др. Анализ культурно-исторических "типов поведения" позволяет установить своего рода закономерность: движение от ритуального, этикет ного поведения персонажей древних и средневековых литератур - через период "брожения", выработки новых стереотипов - к непреднамеренности, свободе поведения персонажей классической литературы Нового времени.
Рубеж Х1Х-ХХ вв. отмечен новым "брожением" в поведенческой сфере. Поэты начала века, писал Б.Пастернак в "Охранной грамоте", нередко становились в позы, творя самих себя, и "зрелищное понимание биографии" со временем стало пахнуть
кровью1. В ахматовской "Поэме без героя" символистская и околосимволистская среда предреволюционных лет предстала, напоминает С.Мартьянова, в образе трагически греховного маскарада. В мире "краснобаев и лжепророков", "маскарадной болтовни" (беспечной, пряной, бесстыдной), "беснуется, и не хочет / Узнавать себя человек" (А.Ахматова). "С детства ряженых я боялась", - эти слова поэтессы в "контексте поэмы свидетельствуют о ее причастности к той поведенческой ориентации, которая ранее была столь ярко выражена в творчестве А.С.Пушкина, Л.Н.Толстого и других писателей-классиков XIX в." (с. 50). Сохранение безыскусственности как нормы унаследовано и такими писателями, как М.Булгаков, М.Пришвин, Б.Пастернак, И.Шмелев, А.Твардовский, создатели "деревенской прозы" и др.
Четвертая глава "Персонажи русской классической литературы в аспекте исторической поэтики" включает три раздела: "От типа к индивидуальности и личности"; "Речевое поведение героев трагедии А.С.Пушкина "Моцарт и Сальери"; "Этикет, игра, смех в составе действия драмы А.Н.Островского "Бесприданница". С.А.Мартьянова выстраивает типологию персонажей классического периода русской литературы и утверждает, что "русские писатели переходили ... от однолинейного, рационально-схематического типа к многоплановой индивидуальности, которая представляет собой сплав начал характера и личности" (с. 57).
Первая разновидность такой индивидуальности - герои-романтики. Позиция своевольного героя "байронического толка" (условно говоря, от Онегина до Ставрогина) предстает как духовный авантюризм, самозванство и освещается отчужденно. Этой личности сродни и преобразователь социального бытия, и нигилист, и герой, одержимый сверхчеловеческой идеей.
Вторая разновидность - персонаж, чья личностная свобода укоренена в вечных началах бытия. В составе этой группы выделяются герои "простого сознания" (пушкинский Савельич, няня Наталья Савишна в "Детстве" Л.Н.Толстого) и "русские европейцы", приобщенные к современным интеллектуальным веяниям. СЛ.Мартьянова оспаривает антитезу Ап.Григорьева "хищный -
1 Пастернак E.JI. Охранная грамота // Пастернак Б.Л. Воздушные пути. -М.,1982. - С. 262, 273.
смиренный" и отмечает, что "самое ценное в "персонажной сфере" русской литературы осуществляется "по ту сторону" хищности и пассивного смирения", ибо, как утверждал Н.СЛесков ц "Запечатленном Ангеле": "Неодолим сей человек с таким смирением!.. Этого смирения и сатане не выдержать" (с. 61).
Представляется чрезвычайно важным, подчеркивает С.А.Мартьянова, "раскрепостить наше сознание от ложного стереотипа, в соответствии с которым на стороне персонажей своевольных - свобода и достоинство, полнота возможностей, которых якобы не найти в персонажах онтолигичсски причастных Парадоксальным образом истинная свобода и независимость обретаются на пути к духовно-нравственной цельности, причастности к высшей объективной основе бытия" (там же) Русская классика ч целом осмыслена С.А.Мартьяновой как единство "мирного" и "воинствующего" начал. Мирная, "идиллическая" магистраль литературы XIX в. уводила человека от безысходных тупиков и конфликтов, взывавших к революционному вмешательству, и была связана с личной причастностью авторов к христианским представлениям о человеке и его призвании. Анализ поведения персонажей Пушкина и Островского (риторическая и разговорная речь в "Моцарте и Сальери"; этикет, игра, смех в "Бесприданнице") позволяет С.А.Мартьяновой говорить о смысловой общности произведений "пушкинской" и "послепушкинской" поры: писатели критически освещают самодовлеющие рассудочные программы, жизнетворческие позы, эффектные фразы и жесты, обусловленные задачей самоутверждения и напряженной заботой о производимом впечатлении. "Такое понимание личности и возможностей ее жизнетворчества отвечает универсальной норме духовно зрелых культур, которая составила "почву и судьбу" мировой и русской классики" (с. 105).
В заключение подводятся итоги исследования и обсуждаются его перспективы. В частности, отмечается, что сопоставление судеб литературного персонажа с судьбами лирического героя и повествователя потребует тщательного изучения истории человеческой личности в ее взаимосвязях с историей литературы. На этом пути, полагает С.А.Мартьянова, наука о литературе сможет
найти искомое "гуманитарное измерение" и защиту от кризисных явлений словесно-художественного творчества.
А.Р.Аринина
99.04.013. БЕРЕГУЛЕВА-ДМИТРИЕВА Т. "ЧУВСТВО ТАИНСТВЕННОСТИ МИРА" // Сказка серебряного века: Сборник - М.: ТЕРРА. - 1997. - С. 7-28.
Реферируется вступительная статья к сборнику "Сказка серебряного века", включающего в себя произведения А.М.Ремизова, А. В. Амфитеатрова, Н.К.Рериха, М.А.Кузмина, Ф.К.Сологуба, Л.Н.Андреева, З.Н.Гиппиус. Проблематика жанра литературной сказки в эпоху "серебряного века" рассматривается автором статьи сквозь призму культурного контекста эпохи, различных литературных, философских и религиозных направлений и учений. Отмечается, что "серебряный век" был прежде всего эпохой, когда все эти направления оказались "смешенными", но автор выделяет одну общую черту - "печать неоромантизма" (с. 7). К тому же постижение жизни многим казалось тогда возможным только через символ и с помощью мифа как продолжения символа. В свою очередь, возрождение интереса к мифу способствовало возникновению особого интереса к сказке - "младшей сестре" мифа, се сюжетам и образам. Мифотворческая возможность жанра сказки, ее тяготение к эстетике "чуда и тайны" привлекали писателей начала XX в.
Поиск новых форм художественного выражения, столь характерный для "серебряного века", не мог не внести жанровых новаций в литературную сказку. В статье отмечается, что в творчестве писателей-модернистов сказка утратила жанровую строгость, насыщаясь "мифопоэтической фантазией, символико-философской притчей, легендой, новеллой, часто с печатью романтического лвоемирия и иронии" (с. 11). При этом национальный фольклор тоже становился одним из объектов повышенного внимания писателей; в нем видели прежде всего источник национальной мифологии.
Творческое перевоплощение народной мифологии в рамках художественного произведения в наибольшей мере присуще A.M.Ремизову - его прозаическим циклам "Посолонь", "К Морю-Океану", "Докука и балагурьс" (все публикуются в названном сборнике). В сказках А. Ремизова "бьет ключом... стихия жизни, все
