CC BY
59
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 3
ФИЛОСОФИЯ
издается с 1991 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2,3 рефераты 96.01.001-96.01.039
нл'.н щгпи «••
• •ИИ»!***«
МП.
тт
1
МОСКВА 1996
96.01.011-017 58 _---„-
496.01.011-017. ФИЛОСОФСКИЕ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ АРХЕОЛОГИИ. (Сводный реферат).
96.01.011. DRENNAN R. D. What is archeology of chiefdom about? // Metaarcheology: Reflection by archeologists and philosophers / Ed. by Embree L. — Dordrecht etc.: Kluwer, 1992. — P. 53-74.
96.01.012. DUNNEL C. R. Is a scientific archeology possible? // Metaarcheology: Reflection by archeologists and philosophers / Ed. by Embree L. — Dordrecht etc.: Kluwer, 1992. — P. 75-98.
96.01.013. BELL J. A. Universalization in archeological explanation //Metaarcheology: Reflection by archeologists and philosophers / Ed. by Embree L. — Dordrecht etc.: Kluwer, 1992. — P. 143-164.
96.01.014. EMBREE L. Phenomenology of a change in archeologicai observation //Metaarcheology: Reflection by archeologists and philosophers / Ed. by Embree L. — Dordrecht etc.: Kluwer, 1992 — P. 165-193.
96.01.015. SALMON M. H. Philosophical models for postprocessual archeology //Metaarcheology: Reflection by archeologists and philosophers / Ed. by Embree L. — Dordrecht etc.: Kluwer, 1992. — P. 227-241.
96.01.016. SALMON W. C. Explanation in archeology: an update //Metaarcheology: Reflection by archeologists and philosophers / Ed. by Embree L. — Dordrecht etc.: Kluwer, 1992. — P. 243-253.
96.01.017. WATSON R. A. The place of archeology in science //Metaarcheology: Reflection by archeologists and philosophers / Ed. by Embree L. — Dordrecht etc.: Kluwer, 1992. — P. 255-267.
Роберт Д. Дреннэн (Питтсбургский университет, США) весьма неодобрительно относится к расхожему выражению "теория и метод" которое, как он показывает, довольно часто встречается в заголовках публикаций по археологии (011). Проанализировав ряд недавних археологических работ, он показывает, что стремление упоминать вместе, как одно выражение, "теорию и метод" объясняется их неразличением. Однако это есть свидетельство концептуальной путаницы целей и средств археологии. Целью археологических исследований является понимание социокультурных изменений. Поэтому археологические теории должны касаться фундаментальных принципов таковых изменений. Многие вопросы, обычно обсуждаемые археологами, например, "что означает богатое захоронение?", являются, как настойчиво подчеркивает Дреннэн, методологическими, а не теоретическими. Если поднимать их до уровня теоретических, то "фундаментальными принципами, лежащими в основе нашей науки, окажутся принципы связи материальных остатков культуры (археологических данных) с социальными фактами, а сама наша наука окажется наукой о материальных остатках культуры" (011, с. 60). Однако конечной целью археологии является не реконструкция каких-то интересных социальных фак-
тов исходя из материальных остатков культуры, но лучшее понимание процессов социокультурного изменения.
Позиция Дреннэна, таким образом, предполагает, что археология должна строить собственные объяснительные теории. Вопросы о том, какими должны быть эти теории и какой тип объяснения им соответствует, развиваются далее в статье Роберта С. Даннэла (Вашингтонский университет) (012). Как он показывает, археологи уже полтора столетия обсуждают вопрос о том, как сделать свою специальность подлинной наукой. Вопрос в том, как они понимали подлинную науку. Заявившая о себе в 60-е годы в США так называемая "новая (или, иначе, процессуальная) археология" заявила, что археология должна формулировать общие законы относительно процессов человеческого поведения и на основании их строить подлинно научные объяснения по известной схеме ГемпеляЦ-путем подведения данных под общие законы. Однако осуществить это намерение и превратить археологию в подлинную науку так и не удавалось. Причину Даннэл видит в неадекватном представлении о том, что такое подлинная наука. За модель и образец для подражания археологи всегда брали физику. Это могло быть объяснимо в прошлом веке или начале нынешнего, но не выдерживало критики уже в 30-е годы, с утверждением "нового синтеза" в эволюционной биологии. "Хотя сейчас эволюционная теория представляется спорной только непрофессионалам, вопрос о том, какого рода объяснения она предоставляет, нельзя считать окончательно разрешенным... Биологи, например, Майр... и даже С. Гоулд и некоторые философы, например Вассерман... рассматривают эволюционное объяснение как проявление научности особого рода, как структурно более сложное и по праву называемое историческим..." (с. 81). Законы физических наук также включаются в этот тип научности, но на низших уровнях ее структуры. Таким образом, эволюционная теория интегрирует, а не противопоставляет различные теории. Майр говорил также, что эволюция — это не другая теория, но другой, по сравнению с физикой, тип теории, отвечающей скорее на вопросы "почему" (помимо вопросов "как"). Такие авторы, как Р. С. Левонтин и Э. Соубер, связывают различие в типах объяснения с различиями в онтологиях, различая материалистическую и эссенциалистскую (реалистическую) онтологию. Первую Левонтин связывает с Ч. Дарвиным и тем, что Майр называл "популяционным мышлением". Согласно ей, все вещи изменчивы, находятся в постоянном становлении, и потому
1) См. подробнее: Дискуссии о гипотетико-дедуктивном методе в археологии // Логика, методология и философия науки: К VIII Межд. конгр. по логике, методологии и философии науки. Сб. обзоров / ИНИОН АН СССР. — М : 1987. — Вып. 3. — С. 149-169.
всякие виды и роды (kind) вещей являются^ артефактами, обусловленными временной ограниченностью наших наблюдений. Эссенциализм, напротив, считает виды и роды реальными. Физика и химия являются эссенциалистскими науками. Поэтому в них возможны универсальные классификации и универсальные законы. В науках, принимающих материалистическую (в определенном выше смысле) онтологию, виды являются инструментами для описания изменений в терминах относительных частот. Биологические виды, определяемые через репродуктивную изоляцию, для такого подхода просто не существуют, так что признается вполне возможным и даже необходимым, чтобы, например, самка вида Homo erectue однажды произвела на свет дитя вида Homo sapiens.
Но чем же в таком случае являются все классификации? Вопрос далеко не прост, и решающий вклад в его разрешение внесла именно археология (хотя, как признает автор, научное сообщество, не принимая археологию всерьез, едва ли это заметило). Археология "была призвана развить универсальный метод построения классификаций... хотя критерии для классификации конкретных единичных объектов различались от случая к случаю, но использование единого алгоритма для отбора критериев гарантировало то, что, независимо от времени и места, в результате порождался один и тот же род объектов..." (с. 83).
"Интерес археологов к объяснению изменений побуждает принять материалистическую онтологию" (012, с. 84), в то время как обыденный рассудок толкает ее к эссенциализму. Автор убежден, что археологическое объяснение должно следовать образцам эволюционных объяснений. Тогда становится понятным, почему археологии не удается формулировать общие законы: ведь она рассматривает изменяющиеся объекты и не допускает неизменных общих сущностей (типа "силы", "массы", "тяготения" и т. п. физических объектов). Именно потому, что она изучает изменение образцов поведения, она не может формулировать общие законы поведения и на их основе объяснять единичные явления.
Как обстоит при этом дело с проверяемостью археологических теорий? Реконструктивисты полагают, что все археологические реконструкции непроверяемы, ибо их проверка была бы возможна только при наличии машины времени, которая перенесла бы археолога в прошлое и позволила непосредственно посмотреть, как там обстояло дело. Поэтому они считают, что археология никогда не сможет стать наукой. По мнению же Даннэла, сочетание эмпирической проверки и исторического объяснения возможно, хотя, конечно, непросто. "Машиной времени", которую могут использовать для этого археологи, являются законы физики и химии, независящие от времени и пространства. (Например, если археолог предполагает, что данный инструмент исполь-
зовался для рубки деревьев, то положения этих наук могут подсказать ему, возможно ли вообще срубить дерево с помощью данного инструмента.) Говоря о научности археологии, Ланнэл использует аналогию с геологической наукой: "Геоморфологические реконструкции, в той мере, в какой они подкреплены, прямо опираются на физические и химические законы, а не на какие-то особые законы геоморфологии" (012, с. 88).
"Археология в действительности играет принципиальную роль в достижении исторической наукой своей зрелости" (012, с. 88). "Археология не должна быть жертвой какой-то зависящей от культуры "реальности". В наших силах сделать ее научной в том смысле, что утверждения о причинных связях будут теоретическими, а эмпирическая проверка — решающей инстанцией для определения правильности" (012, с. 89).
Джеймс А. Белл (университет южной Флориды, США) в статье (013) приводит примеры универсальных утверждений в археологии: "Все ранние иерархические государственные образования связаны с потребностью в ирригационной системе". "Нехватка дождей вызывает переселение по направлению к водным ресурсам". Археологи часто называют подобные общие утверждения "законами". "Идет широкая дискуссия о статусе и роли общих утверждений в археологической теории. На одной стороне находятся те, кто утверждает, или, по крайней мере, допускает, что существуют культурные универсалии. Целью археологического теоретизирования является, с их точки зрения, открытие таких универсалий. Любое конкретное общество со всеми его чертами и изменением этих черт интерпретируется как частный случай общих законов. Короче, целью является объяснение структуры и процессов общими принципами. Это тип археологии получил название процессуальной. На другой стороне находятся сторонники мнения, что все культуры своеобразны и нет никаких культурных универсалий. Разнообразие и специфика культур заставляют фокусировать внимание на их уникальных чертах. Если и есть сходства, то они скорее случайны, чем необходимы. А общественные изменения не являются предсказуемыми и потому не являются фокусом исследования. Этот тип археологии называется постпроцессуальной" (013, с. 144).
Помимо вопроса о существовании общих законов другим измерением спора процессуалистов и постпроцессуалистов является вопрос о научном статусе археологии. Процессуалисты считают, что она должна быть такой же наукой, как и любая другая, и что они сами ведут ее по этому пути, ставя задачу формулировать общие эмпирически проверяемые теории. Использование такого научного подхода является краеугольным камнем движения, сформировавшегося в 60-е годы и получившего название "новой археологии". Они противопоставляли
себя традиционной археологии, для которой главными были повествование и интерпретация.
В последние годы "новая археология" подвергалась критике. В связи с этим автор хочет показать, что поиск общих утверждений и объяснений действительно играет в науке огромную роль. Ведь они: а) делают теории более проверяемыми и б) направляют исследования в новые, неожиданные области. Это нетрудно проиллюстрировать на примерах из физики, однако можно привести и примеры из археологии. Так, К. Виттфогель в 1957 г. выдвинул теорию, согласно которой появление централизованной власти объясняется потребностями управления ирригационной системой. Формулируя эту теорию, он вышел за пределы непосредственно изучавшегося им эмпирического материала — общественных структур раннего Китая. И именно благодаря этому теоретическое утверждение Виттфогеля является общим, я в качестве такового оно высоконнформатквно и проверяемо. А попытки проверить его для самых разных обществ привели к новому, ранее не ожидавшемуся развитию исследовательской работы. Так, была проверена и подтверждена значимость ирригационных систем для становления государственных образований в Перу, Мезоамерике, Египте, Месопотамии и Индии. Проверки общего утверждения Виттфогеля дали основу для нового подхода к этим обществам. Позднее оно проверялось для Гавайев, богатых осадками, где ирригационные системы уже не играли такой роли. Поэтому это была особенно рискованная для него проверка, которая могла бы принести ему высокую степень подкрепления. Но выяснилось, что на Гавайях ирригационные системы были невелики и встречались в обществах самых различных типов, как включавших структуры централизованной власти, так и свободных от них. Это было опровержением общего утверждения Виттфогеля. Однако и опровержение вело к росту археологического знания, к уточнению теории Виттфогеля. Было показано, что на Гавайях централизованная власть возникла в силу причин, не связанных с поддержанием ирригационных систем. Однако, раз возникнув, централизованные структуры использовались для расширения и защиты ирригационных систем, а дополнительный продукт, получающийся благодаря ирригации, использовался для политической деятельности и поддержания власти. Поэтому те, кто критикует попытки выходить за пределы непосредственно наблюдаемого археологом и формулировать общие утверждения, должны подумать, чего лишилась бы археологическая наука, если бы Виттфогель не сформулировал свое обобщение.
Критика "новой археологии" и требования формулировать общие законы связаны с методологической путаницей. Автор стремится освободить это требование от позитивистских ассоциаций и защищает попперовский подход к общим утверждениям, которые должны быть
фальсифицируемыми, а не верифицируемыми эмпирическими данными.
Лестер Эмбри (университет Атлантики во Флориде), редактор настоящего сборника, обсуждает на примере работ Г. Р. Уилли (Gordon R. Willey) сложности самого понятия археологического наблюдении (014). Уилли стремился исследовать все городища в некоторой долине в Перу, чтобы рассмотреть различные составляющие человеческой жизни в этих местах на протяжении столетий и их влияние на окружающую среду.
Представим себе, что археолог находит небольшую площадку, на которой рядами размещаются камни, одни на других, и имеется много фрагментов керамики. В таком случае даже и неархеолог будет считать, что раньше тут жили люди. Археолог отмечает расположение камней и керамики на карте, делает фотографии н зарисовки, составляет их описания. Черепки и камни, которые он осматривает, называются "остатками материальной культуры", или артефактами (объектами интереса археолога могут быть также остатки флоры, фауны, почвы и пр.). Карты, зарисовки, фотографии и заметки являются "археологическими данными". Таким образом, археологическими данными являются не сами по себе материальные предметы и не их непосредственные восприятия, но их представления. Они являются свидетельствами остатков материальной культуры. Последние же, в свою очередь, являются свидетельствами образа жизни людей прошлого. "Это кульминация археологического наблюдения: в нем мы получаем свидетельства того, как жили раньше люди, т. е. древних форм жизни" (014, с. 172). Автор подчеркивает важность того обстоятельства, что на этом уровне представляющие объекты не имеют сходства с представляемыми (так, остатки керамики и камни не похожи на человеческие группы, тогда как фотографии, рисунки и карты похожи на представляемые ими материальные остатки), и вводит различение "изображающего свидетельства" (pictorial awareness) и "указующего свидетельства" (indicational awareness). Тогда речь, тексты и т. п. лингвистические выражения будут являться "лингвистическими свидетельствами". Последние, а вместе с ними и размышление и рассуждение, встречаются в археологическом исследовании на двух различных уровнях: как при построении теорий, так и в самом археологиче ском наблюдении, например, при составлении полевых заметок. "При их-чтении мы получаем свидетельства о том, к чему они относятся, т. е. об остатках материальной культуры. Хотя заметки не являются изображениями этих остатков, они относятся к ним и обозначают их" (014, с. 173). Отсюда следует, что археологическое наблюдение является представлением сложного и смешанного характера. В то же время автор настаивает на том, что оно является именно свидетель-
ством, а не выводом о древнем образе жизни. Часто говорят также об интерпретации или о "чтении" остатков материальной культуры, однако "такое метафорическое расширение понятия чтения замазывает больше, чем раскрывает" (014, с. 174).
Рассматривая роль размышления в наблюдении, автор отмечает его значение для самого сбора и отбора наблюдений, обращаясь к предварительным размышлениям Г. Уилли, мотивировавшим его работу в Перу в 1946 г.
Основными методологическими этапами работы Уилли были: сбор данных в полевых условиях, их функциональная классификация, синхронный синтез и, наконец, диахронный синтез.
Функциональная классификация была связана с определением культурного типа и назначения каждого из раскопанных городищ. Уилли классифицировал их по 21 типу (семь типов деревень, три типа мест для церемоний, четыре типа укреплений, кладбища, обрабатываемые участки, мусорные свалки, каналы, дороги, ограждения и пр.). В результате полученные им данные приобрели вид большой карты всех городищ примерно за 3-тысячелетний период, представленных как синхронные. Понятно, что "разрешающая способность" такого наблюдения невелика: оно не позволяет видеть исторических изменений и процессов. Однако, как подчеркивает автор, самые различные виды наблюдений, даже непосредственное восприятие находящегося перед человеком предмета, является в той или иной степени "неотчетливым" и не позволяет видеть какие-то черты предмета. Следующим шагом работы Уилли была датировка. Вся древняя история Перу была разделена на девять периодов, каждый продолжительностью примерно по 300 лет. После этого "разрешающая способность" увеличилась, хотя и была гораздо ниже, чем в обычных исторических исследованиях, где события датируются с точностью до года или даже до дня. В связи с этим автор напоминает, что есть науки, в которых "разрешающая способность" наблюдения еще ниже, так что "можно говорить об историографическом времени, археологическим времени, палеонтологическом времени, геологическом времени и даже космологическом времени" (014, с. 185). В то же время целью Уилли было наблюдение таких образцов социокультурной организации жизни, которые, как правило, не попадают в сферу рассмотрения других социальных и исторических наук. После датировки следовал синтез синхронных карт. "После того как данные были таким образом идентифицированы с временной, пространственной и функциональной точек зрения, они могли быть использованы как свидетельства социальной организации людей далекого прошлого" (014, с. 186) и служить основой для соображений о диахронных процессах. В таком своем виде археологические данные позволили Уилли наблюдать, как, например, появление ирригацион-
ных систем влияло на локализацию, размеры и сложность социальных структур, т. е. данные становились представляющими свидетельствами основных черт динамики общества на значительном интервале времени.
Касаясь методологического значения работ Уилли, автор отмечает, что они фактически расширили сферу, наблюдения и создали новый способ наблюдения.
Мерили Сэлмон (Питтебургский университет) отмечает (015), что стремление "новой археологии" сделать археологию научной не так ново, как казалось активным участникам этого движения. Действительное новшество их подхода состояло в явной опоре на утверждения философии науки о природе науки и научного метода. Они опирались на гемпелевскую дедуктивно-номологическую модель объяснения и гипотетико-дедуктивную модель подкрепления научного закона. Сейчас "новая археология" перестала быть "последним криком моды". Таковым ныне является постпроцессуализм, сочетающий элементы структурализма, деконструктивизма, марксизма и критикующий "новую археологию" за антиисторизм, функционализм, материализм и позитивизм, за пренебрежение символическими аспектами человеческого поведения и попытку объяснить поведение как по сути пассивную адаптивную реакцию на окружающую среду. Постпроцессуалисты, в отличие от процессуалистов, стремились так интерпретировать археологический материал, чтобы извлечь из него информацию об осмысленном и преднамеренном поведении. Но, как и "новые археологи", они обращались за теоретическим оправданием к философии, только уже не к Гемпелю, а к трудам Р. Коллингвуда. Постпроцесссуалисты и процессуалисты считают свои подходы совершенно несовместимыми. "Тем не менее я, — говорит автор, — хочу показать, что методологические позиции Гемпеля и Коллингвуда, этих философских патронов процессуального и постпроцессуального направления соответственно, не так различаются в значимых для данной дискуссии аспектах, как это представляется упомянутым археологам" (015, с. 229).
Прежде всего следует уточнить их отношение к позитивизму. Гем-пель, конечно, придерживался главного положения логического позитивизма: верификационистской теории значения. Однако.и его позиция не была чисто позитивистской, например, он реалистически интерпретировал теоретические термины. Коллингвуд известен своей критикой позитивистских попыток использовать научный метод в истории. Однако его антипозитивизм направлен вовсе не против логического позитивизма или эмпиризма, а против историков конца XIX — начала XX в., ошибочно считавших наивный индуктивизм, пассивное следование за источником, запрет на гипотезы чертами настоящего научного метода. Он подчеркивал, что надо подходить к данным со своими
9 Зак 3652
вопросами и искать в них ответы на поставленные вопросы. Таким образом, получается, что "исторический Метод" для Коллингвуда — это гипотетико-дедуктивный метод, и его позиция в данном пункте не отличается от позиции "новых археологов".
Что касается модели научного объяснения, то надо учесть, что с точки зрения Гемпеля объяснения человеческого поведения по форме аналогичны объяснениям чисто физических событий, т. ё. научное объяснение актов поведения требует подведения их под общие или статистические законы. Однако Гемпеяь никогда не утверждал, что такие объяснения, подобно объяснениям физических явлений, должны включать только физические причинные факторы или что акты поведения надо подводить только под физические законы. Обсуждая роль общих законов в историческом объяснении, Гемпель вовсе не утверждает, что историки должны переформулировать свои тексты, чтобы придать им вид канонических полных объяснений через общий закон. Он понимает, что таковые законы часто будут общеизвестными и банальными. Тем не менее он был убежден, что историческое описание последовательности событий является подлинным объяснением только в том случае, когда эти события связаны какими-то законами.
Коллингвуд же утверждал, что объяснения в естественных науках и в истории принципиально различны. К "истории" он относил все науки, описывающие произвольные человеческие действия. А чтобы их описать, мы должны что-то знать об их мотивах (reason). Ибо разные действия, будучи описаны с внешней точки зрения, как физические события, могут оказаться неразличимыми. Рассматривая археологию как часть истории, Коллингвуд постоянно подчеркивал, что археологические данные, подобно историческим источникам, должны интерпретироваться, а не браться как они есть.
Эти убеждения связывают его с интерпретатнвистской традицией, восходящей к Дильтею. Многие современные защитники подобного подхода, включая постпроцессуалистов, отрицают возможность науки о человеческом поведении или, по меньшей мере, уместность научных методов в исторических исследованиях. Но что касается Коллингвуда, то он постоянно настаивал на строгих стандартах научности в историческом исследовании. И тут автор указывает на серьезные различия в позициях Коллингвуда и его современных последователей — постпроцессуалистов. Так, И. Ходдер рассматривает остатки материальной культуры как "текст", который должен быть "прочитан". В этом Коллингвуд бы с ним согласился, однако далее Ходдер заявляет, что любой текст может быть прочитан разными способами и всегда остается открытым для новых прочтений. Поэтому историческое знание не может быть обоснованным. Историческая реальность — это всего лишь реконструкция, она не существует на самом деле. Единственное,
что можно требовать от интерпретации, — это самосогласованности. Для Коллингвуда же исторические интерпретации должны оправдываться обращением к данным и свидетельствам. Он полагал, что дело историка — строить картину того, как на самом деле происходили события.
Уэсли Сэлмон (Питтсбургский университет) отмечает, что далеко не все философы науки принимают гемпелевскую црдель научного объяснения. Более того, в настоящее время "среди активно работающих над проблемами научного объяснения сложилось достаточное (если не полное) согласие относительно того, что "принятые воззрения" 60-х и 70-х годов существенно неверны (016, с. 244). Далее автор обсуждает значение такой смены методологических ориентаций для дискуссий о методологии археологии.
Многие философы критиковали гемпелевскую модель за игнорирование причинных рассмотрений. Такие философы разделяют убеждение здравого смысла, что объяснить явление — значит указать на его причину. Гемпель же явно отрицал значение причинности для объяснения. Для археологии существенно то, что ее объяснения являются причинными и статистическими. Например, в археологическом объяснении можно сослаться на то, что в таких-то и таких-то условиях наиболее вероятны такие-то и такие-то приемы охоты. Такая ссылка носит очевидно вероятностный характер. Это обязывает к рассмотрению вопроса о вероятностной причинности. П. Хамфри доказал, что в статистическом контексте объяснение должно учитывать способствующую и противодействующую причину. Археологические объяснения могут представлять сложные случаи, когда и таких, и таких причин несколько.
М. Фридман подчеркнул такую черту научных объяснений как возможность единого рассмотрения широкого круга явлений. Это представляет дискуссии о гемпелевской модели объяснения в археологии с новой стороны. В самом деле, данная модель требует для объяснения формулировку некоего закона. Вопрос, имеются ли у археологии собственные законы, остается спорным. Многие указывают, что она может строить объяснения, используя законы геологии, биологии, химии, экономики, психологии, социологии. Но тогда данные объяснения будут означать объединение археологических явлений с явлениями из предметной области естественных наук или наук о поведении. Унифицирующие объяснения в археологии могут, например, использовать фундаментальные принципы питания. Так, кукуруза возделывалась в Аризоне по меньшей мере со II тысячелетия до н. э.,' однако главной земледельческой культурой стала значительно позже. Это объясняется тем, что кукуруза не покрывает потребностей организма в протеинах, потому что не содержит лизина. Последний содержится в достаточном
количестве в бобах. Поэтому кукуруза могла стать главной земледельческой культурой, только когда в этом регионе появились бобовые.
Обсуждая научные объяснения, надо избавиться от представления о единственности правильного объяснения любого факта. Могут быть разные множества объясняющих фактов, на основе которых строится какое-то правильное объяснение, например, причинное или унифицирующее. К тому же в археологии могут встречаться и другие типы объяснений, например, объяснение смысла некоторого орнамента. Они не являются научными, но тем не менее вполне законны и приемлемы.
Никак не отрицая основную идею "новой археологии", современное развитие теории научного объяснения указывает на необходимость преодолеть упрощенные представления о последнем, распространившиеся в период господства логического позитивизма.
Р. А. Уотсон (Вашингтонский университет) называет археологию "эклектической" наукой, которая не создает собственных теорий, но дает материал для антропологии, истории, а также социологии и психологии и сама существенно опирается на эти науки. "Мое главное ме-таархеологическое утверждение состоит в том, что все представления, будто "археология должна иметь собственную парадигму" или "развить независимую археологическую теорию", ошибочны" (017, с. 258). В то же время автор совершенно согласен с "новыми археологами" в том, что гипотетико-дедуктивный метод — это и есть сущность научного метода и что он же обеспечивает полезную общую эвристику для археологических исследований. Что касается критики гемпелев-ской модели научного объяснения, то это, по мнению автора, есть задача логиков и философов, а не ученых. Пусть конкретное представление научного метода в модели Гемпеля заслуживает в каких-то аспектах критики — это никак не влияет на характер самого метода, отличающего науку.
3. А. Соку л ер
