CC BY
18
роны таких деятелей, как М.Д. Бонч-Бруевич, В.Н. Воейков, Г.И. Шавельский, А.Н. Яхонтов, С.Ю. Витте, В.Ф. Джунковский, А.А. Брусилов, А.А. Самойло, У. Черчилль, К.Г. Маннергейм. Отмечая присущие министру недостатки, автор все же констатирует, что военному ведомству под его руководством «удалось достичь определенных успехов в области военного строительства» (с. 266).
Монография дополнена Приложением, в которое вошли разделы: основные этапы жизни и деятельности В. А. Сухомлинова; кроки (чертежи) позиций из его полевой книжки времени войны на Балканах 1877-1888 г.; перечень комиссий, комитетов и совещаний, в работе которых он принимал участие; текст приказа Киевского, Подольского и Волынского генерал-губернатора от 14 октября 1905 г. о противодействии «вооруженному восстанию» в Киеве; список сочинений Сухомлинова (с. 274-277); его русские и иностранные награды и почетные звания; подборка фотографий Сухомлинова и лиц из его окружения.
В.П. Любин
2017.04.017. ЖАКОВСКА М. ИВАН И АРИЯ ПОГИБАЮЩЕМУ МИРУ. ОБРАЗ РОССИИ В ПРОПАГАНДЕ ЦЕНТРАЛЬНЫХ ДЕРЖАВ В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ.
ZAKOWSKA M. Ivan and aria for the dying world. The image of Russia in the propaganda of the Central powers during the Great war // Great war: Insights and perspectives. - Frankfurt a. M.: P. Lang, 2016. -P. 147-162.
Ключевые слова: Россия и Первая мировая война; образ России в Центральных державах; пропаганда.
Статья PhD М. Жаковской посвящена образу России в Германии, Австро-Венгрии, Турции и Болгарии в период Первой мировой войны. Анализируются «основные метафоры и визуальные мотивы» репрезентации Российской империи в наиболее распространенных и влиятельных сатирических журналах Центральных держав. Как отмечает автор, в каждой стране образ России начал формироваться «задолго до 1914 года» (с. 157), под влиянием различных исторических условий. Для Германии Россия была «великой державой, некогда союзником, а ныне стала военной угрозой как союзник Франции» (с. 147). Потенциальным противником Рос-
сия была и для Австро-Венгрии, однако основным театром русско-австрийского противоборства являлись Балканы, а основным камнем преткновения - «славянский вопрос». Турция рассматривала Россию прежде всего как «традиционного агрессора», как «одну из самых опасных европейских колониальных держав». Наконец, Болгария видела в России «православную империю, которая в давние времена помогла Болгарии обрести независимость, но затем пыталась сделать ее своим протекторатом» (с. 147).
Начавшееся еще до войны сближение будущих союзников предопределило и сближение общей идеологической, пропагандистской платформы, от которой возможно будет отталкиваться при объяснении причин войны и выбора союзников. В этом смысле формирование единого образа России как врага было важнейшей задачей, так как из числа противников только с Россией все Центральные державы вели непосредственные боевые действия. На практике, уже в период войны, решить эту задачу было достаточно сложно. Несмотря на заявления об общих намерениях, каждая из Центральных держав имела свои цели и задачи в войне, а потому - свое представление о противниках. В статье автор предпринимает попытку «систематизировать сюжеты и метафоры, присутствовавшие в национальном дискурсе» стран Центрального блока. Для анализа выделены «четыре доминирующих взгляда на царскую империю», составившие во время войны сложный и многоликий образ России как врага (с. 150).
Взгляд на Россию как на агрессора был характерен для пропаганды Германии и Османской империи особенно в начале войны. Автор обращает внимание на то, что в карикатурах этого периода обе воюющие стороны активно использовали сюжет «варварского нашествия на беззащитных мирных жителей и мирные земли» (с. 151). В германской и турецкой пропаганде для обыгрывания этого сюжета Россия подходила лучше всего. Однако если в Германии «нашествие русских» на Восточную Пруссию чаще всего рассматривалось с националистической точки зрения (нашествие малокультурных славян на цивилизованные страны и народы), то для турецкой пропаганды на первом плане был исторически близкий ей антиколониальный мотив. Различными были и изображения «агрессора». Если образ «неуклюжего Ивана» или «русского медведя» использовали и турки, и немцы, то мотив «азиатского наше-
ствия», «азиатской орды» - только германская пропаганда. Турки в силу своего географического положения и «репутации» этот сюжет использовать не могли. Так или иначе, но результаты «русской агрессии» иллюстрировались схожим образом: разграбленные дома, трупы местных жителей, сожженные при отступлении города и деревни (с. 153).
Для австрийской и болгарской пропаганды мотив «русской агрессии» не был столь популярен в силу как географических, так и национально-политических причин. Прежде всего, не подверглись нападению собственно австрийские, венгерские или болгарские земли, а оккупированная восточная Галиция при любом раскладе считалась польской, «славянской» территорией. Отсутствие непосредственного болгаро-русского фронта предопределило политизацию образа России в болгарской пропаганде («дедушка Иван»). Для болгар Россия в течение всей войны оставалась «скорее политическим противником, нежели врагом» (с. 157). Тем не менее этот сюжет был почти исключительно болгарским, для других же стран Центрального блока «русский враг» был вполне осязаем и потому необходима была его демонизация и визуализация в общественном сознании.
Весьма охотно карикатуристы обыгрывали мотив внутренней слабости России, часто изображая ее «колоссом на глиняных ногах». Прибегая к этому сюжету, австрийцы пытались «играть на поле» русских и показать, что не Австро-Венгрия, а Российская империя была «лоскутным одеялом» из многочисленных угнетаемых народов. Для Австрии и Германии была также характерна оценка России как отсталой восточной империи. Отсталость России преподносилась как важнейший фактор ее неминуемого поражения. Согласно этой логике, даже «современного вооружения русской армии недостаточно» для победы в условиях «анахроничной, косной структуры государства» (с. 153). Общей же задачей карикатурного изображения «русского колосса» было выявление его «глиняных ног» - слабая экономика (и, как следствие, растущая финансовая зависимость от Англии и Франции), низкий моральный дух русских солдат (изображение пьянства), низкий уровень теоретической и тактической выучки армии (изображение русских войск в виде «русского медведя», нерационально расходующего свои силы).
«Анахроничная структура» государственной власти выделена автором в сюжет «Россия как страна тиранов». В германской журнальной сатире царь зачастую изображался «оторванным от народа», внутренне слабым человеком, который ведет империю в пропасть из-за своих фобий и заблуждений. Автор отмечает, что Николай II в данном случае только олицетворял собой русское самодержавие, которое в течение столетий угнетает окраинные народы империи. Мечты евреев, поляков и других народов освободиться от «русского ига» преподносятся в карикатурах как едва ли не главный деструктивный элемент, подтачивающий изнутри Российскую империю. Тесно связаны с сюжетом о «тирании» и изображения Распутина, и антиклерикальные карикатуры. При этом эти сюжеты были более характерны для Германии, в других же странах Центрального блока «русская тирания», Распутин и «кровожадные священники» становились объектом сатиры гораздо реже. Автор связывает это с государственной цензурой и консервативными взглядами самих журналистов и редакторов сатирических журналов. В Австрии, Турции и Болгарии гораздо чаще, чем в Германии имело место «табуирование социальных и политических сюжетов, которые могли вызвать даже малейшие ассоциации с положением в собственной стране» (с. 156).
Указанные сюжеты демонстрируют преемственность в изображении России до и во время мировой войны. С одной стороны, это позволило органично встраивать «нужные» образы России в сложившиеся коллективные представления о восточном соседе. С другой стороны, опора на старые сюжеты не оставляла пространства для маневра в случае каких-либо резких социально-политических изменений, коими и стала русская революция 1917 г. Во внезапно наступившей «новой, малопонятной и малоизвестной реальности», когда Россией правит не царь, а большевики, «использовать старые метафоры» было крайне затруднительно (с. 157). Так как Советская Россия де-юре (а после 3 марта 1918 г. - де-факто) оставалась противником, для ее изображения нужны были новые мотивы, новые сюжеты. Но найти их за короткий срок не удалось, что наглядно демонстрирует «некарикатурное» обличие Ленина в карикатурах и в целом достаточно нейтральный тон по отношению к большевикам в немецкой журнальной сатире. В том, что революция в итоге отразилась эхом в Германии и Австро-
Венгрии, есть известная доля вины антирусской пропаганды Центральных держав, которая с началом революционной эпохи не проявила достаточной идейной и художественной гибкости.
И.К. Богомолов
2017.04.018. ЦУРБРЮГ А.В. 1917 год И РАБОЧЕЕ ГОСУДАРСТВО: ОГЛЯДЫВАЯСЬ НАЗАД.
ZURBRUGG A.W. 1917 and the «worker's state»: Looking back // Socialist register. - L.: Merlin press, 2016. - Vol. 53: Rethinking revolution. - P. 405-435.
Ключевые слова: Россия; революция 1917 г., Гражданская война; рабочее государство; российская промышленность; производственные отношения; административно-хозяйственные отношения.
В своей статье А.В. Цурбрюг рассматривает процесс формирования производственных и административно-хозяйственных отношений в российской промышленности в период революции и Гражданской войны. В центре внимания автора - реализация на практике принципов «рабочего контроля», а также более широкие вопросы производственного самоуправления в условиях перехода к социализму. По мнению автора, большевистское руководство в первые годы своей власти достаточно реалистично смотрело на ситуацию в стране и на свои силы, а потому искало скорее формы перехода к социализму, чем форму собственно социализма. В связи с этим, полагает Цурбрюг, встает главный вопрос: «Могла ли ленинская модель перехода к социализму привести собственно к социализму»? (с. 422). Теоретической основой этих процессов автор считает сочинение В.И. Ленина «Государство и революция», практической же - условия Гражданской войны и хозяйственной разрухи в России в 1917-1921 гг. Однако это разделение Цурбрюг считает достаточно условным и ставит под сомнение сам факт эволюции ленинских взглядов на государство диктатуры пролетариата до и после Октябрьского переворота.
В историографии распространено утверждение, что фактическое подавление большевиками реального, «низового» самоуправления было вызвано в первую очередь необходимостью мобилизации ресурсов для победы в Гражданской войне. И. Дойчер еще в
