CC BY
11
ИСТОРИЯ ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ЛИТЕРАТУРА СРЕДНИХ ВЕКОВ И ВОЗРОЖДЕНИЯ
2017.03.010. РАШ Р. «ВСЁ В ОБЩЕМ И НИЧЕГО В ОСОБЕННОМ»: ОБЩЕЕ И ОСОБЕННОЕ В «ОТКРОВЕНИИ ЛЮБВИ» ЮЛИАНЫ ИЗ НОРИДЖА.
RUSH R. «Alle in generalle and nothing in specialle»: General and special in Julian of Norwich's «Revelation of love» // The journal of English and Germanic philology. - Champaign, 2016. - Vol. 115, N 1. -P. 79-94.
Ключевые слова: Юлиана из Нориджа; Фома Аквинский; Августин; средневековая мистика; любовь; общее и особенное; жанр видения.
Ребекка Раш (Йельский университет) на материале литературного памятника позднесредневековой «женской мистики» -«Откровения любви» Юлианы из Нориджа (1342 - после 1416) -рассматривает проблему ценностного соотношения общего и особенного (отдельного, частного), которая в эту эпоху занимала умы и рационалистически настроенных теологов, и мистиков. Спас ли Иисус своим искупительным подвигом весь человеческий род или «отдельных» праведников? Любит ли Христос всех людей или избранных, посвятивших себя служению вере? Что важнее в Божественном творении - весь мир как целое или отдельные роды, виды и индивиды?
По этим и подобным им вопросам существовали различные точки зрения. Фома Аквинский в «Сумме против язычников» подчеркивает важность «особенного», утверждая, что деление (distinc-tio) вещей по видам (secundum speciem) - не какая-то случайность, не входящая в Божественный план творения, но существенная часть этого плана. Бог сотворил не просто «вещи», но и различия
между вещами; без этих различий мир не являл бы собой стройный и совершенный порядок.
По мнению Фомы Аквинского, Бог «увидел», что его творение «хорошо весьма» (а не просто «хорошо»), лишь после завершения всего творения (т.е. после шестого дня) именно потому, что только окончательно завершенное мироздание позволило ему увидеть, как сотворенные им отдельные вещи соединяются в единое целое: «согласно Аквинату, существование и зримость отдельных вещей существенно необходимы для блага всего универсума» (с. 80).
Текст «Откровения любви» создает впечатление, что Юлиана придерживается противоположного мнения. Она постоянно призывает и саму себя, и своих читателей воспринимать «все в общем и ничего в особенном», рассматривать самих себя как часть «универсального человека (generalle man)», а не как обособленные индивидуальности (цит. по: с. 80). Ее представление о спасении человечества основано на идее взаимозаменимости Христа, Адама и всех праведников, которые должны быть спасены.
Казалось бы, что Юлиана выступает оппонентом Аквинату, утверждая, что высшее благо Господа мы можем постичь только в том случае, если научимся игнорировать различия, существующие между вещами, - т.е. те самые distinctiones, важность которых отмечал Фома. Но такому одностороннему пониманию позиции Юлианы противоречат те места в ее «Откровении», где она признает абсолютную уникальность, «особенность» Девы Марии и говорит о любви Бога к каждому отдельному индивиду, в котором он всегда видит своего «особенного возлюбленного».
Р. Раш полагает, что Юлиана на самом деле пытается примирить эти две позиции (и тем самым два виденья Божественной любви), выстроив из них своего рода иерархию. Знание об общем и любовь к нему важнее, чем знание частного, которое замутнено и искажено нашей чувственной природой. Однако и частное не может быть отвергнуто, но лишь подчинено общему. Человек в первую очередь должен достичь общего знания через Христа, который обнимает в себе весь мир и человечество; лишь обретя это знание, человек сможет надлежащим образом постигать и любить «особенное» - отдельные вещи и существа.
Парадоксальная эмблема, передающая восприятие Юлианой творения как целостности и вместе с тем ничтожества, - знаменитый образ ореха (hazelnot): Юлиана в своем видении держит на ладони маленькую вещь размером с орех, а ее мистический собеседник поясняет ей, что этот загадочный предмет, не имеющий никаких свойств, кроме ничтожного размера и округлости, и есть «все сотворенное (all that is made)».
По мнению Р. Раш, этот образ передает такое же виденье универсума из удаления, как бы с огромной высоты, какое воссоздано в цицероновском «Сне Сципиона» и в подражающих ему средневековых текстах (с. 81). Ничтожество сотворенного мира, уподобленного ореху, противопоставлено единственно подлинному - несотворенному Богу.
Казалось бы, Юлиана вступает здесь на путь «негативной теологии», отрицающей значение всего тварного - как это делает, например, неизвестный английский автор мистического трактата «Облако незнания» (ок. 1350), который советует своему ученику повесить «облако забвения» между ним самим и всем сотворенным миром. Однако это предположение неверно. Мысль Юлианы состоит в том, что даже ничтожный тварный мир не превращается в абсолютное «ничто», поскольку Бог его все-таки любит.
Но если Бог воспринимает мир, даже и любимый им, издалека - как маленький и однородный объект, подобный ореху, существуют ли для него те различия и частности, о значении которых говорил Фома Аквинский? Наделяет ли он хотя бы какую-то часть своего творения особым, привилегированным статусом?
Такая привилегированная часть творения для Юлианы существует. Это человеческая душа, которую Бог избрал для того, чтобы она стала «единой по сущности (substantially oned)» с Богом, «так прикрепилась к нему, чтобы ничто не могло войти между Богом и мной» (цит. по: с. 82). Однако душа воспринимается Юлианой скорее как родовое понятие, чем как обособленная индивидуальность. Юлиана фокусирует внимание на единстве всех праведных христиан, которые в равной степени должны приобщиться к Божественной любви; всякое упоминание о собственной исключительности, «особенности», в том числе и об уникальности ее видений в тексте «Откровения» полностью отсутствует.
Юлиана настаивает на собственной обычности, представляя себя как «всецело типичного человека» (с. 83). Этот момент Р. Раш не склонна трактовать как обычный для средневекового автора то-пос скромности и самоуничижения. Для Юлианы ее «обычность» сущностно важна, поскольку позволяет интерпретировать ее личную историю как универсальную историю человечества.
Кроме того, проявляемое Юлианой предпочтение обычного, типичного и всеобщего частному и особенному связано, по мнению исследовательницы, и с определенной богословской традицией - а именно с учением Августина. В своей «Исповеди» он утверждает, что «все, взятое в целом, доставляет больше удовольствия, чем отдельное (plus delectant omnia quam singula)» (цит. по: с. 86). Люди, однако, не понимают этого и проявляют противоестественную любовь к частному и обособленному, что объясняется несовершенством плотских органов чувств, способных воспринять лишь малую часть универсума.
Юлиана не только усваивает установленную Августином иерархию общего и частного, но и связывает с ними разные человеческие способности: по ее мнению, лучше «знать (know) все вещи в целом, чем желать (like) одну вещь в особенности» (цит. по: с. 86). На общее (на «все вещи» - «althing»), таким образом, направлена высшая способность - познающий интеллект; а на частное - более низкая способность желания. Вместе с тем Юлиана в других местах «Откровения» говорит не только о желании, но и о познании частного, которое, впрочем, не только вторично по отношению к познанию общего, но и невозможно без него: лишь открыв для себя то «целое», которым является Бог, мы можем обратиться к созданным Богом «различиям» («diversites» в терминологии Юлианы).
Христос, видя в каждом из нас своего «особенного» возлюбленного, в целом все-таки уравнивает нас своей любовью, в которой больше общего, чем частного. Сравнивая Христа одновременно с отцом и матерью, Юлиана подчеркивает общее, универсальное начало в его любви к человеку: отцовская или материнская любовь может равномерно распределяться между всеми «детьми». Однако изредка у нее появляется и метафора Христа-супруга или Христа-жениха, в отношении которого мы - «жены» или «невесты»: эта метафора вызывает представление об эротической любви, направленной на единственное существо.
В целом идея универсальной «отцовской» любви преобладает у Юлианы над идеей любви индивидуальной, «супружеской», что соответствует выстраиваемой в «Откровении» ценностной иерархии, которая отводит привилегированное положение именно всеобщему, универсальному.
Но из этой иерархии полностью выпадает Дева Мария, к которой Христос питает «удивительную, высокую и единственную (singular) любовь» (цит. по: с. 89). Богоматерь находится вне иерархической системы «Откровения любви»: говоря о ней, Юлиана переходит на несвойственный ей язык исключительности, подчеркивая единственность Божьей Девы как уникального, ни с кем (кроме самого Христа) не сравнимого существа. В конечном итоге качеством «особости» в полной мере обладает только Богоматерь, «ибо наш Господь не показал мне ничего исключительного (nothing in specialle), кроме одной лишь нашей госпожи Святой Марии» (цит. по: с. 90). Помимо Иисуса Мария - единственное индивидуальное существо, которое Юлиана видит в своих видениях.
Р. Раш признает, что Юлиана, рассуждая о ценностном соотношении частного и общего, нередко противоречит себе: обычно частное умаляется в пользу универсального, но иногда то же частное превозносится (например, в рассуждениях об «особенной» любви, которую Христос-жених питает к индивидуальной душе-невесте). Оба возможных виденья мира - как целостности и как совокупности частностей, «различений» - сливаются воедино только в Боге, который одновременно видит мир и как единое целое, и как бесконечное множество составляющих его существ. Однако последняя фраза «Откровения любви» выражает надежду, что когда-нибудь и человеческая душа разделит с Богом это блаженное виденье, «и мы без конца будем узревать все это в Боге. Deo gracias» (цит. по: с. 94).
А.Е. Махов
2017.03.011. БИЧИ Т. ПОГЛОЩЕНИЕ, ОЧИЩЕНИЕ, ПОЭЗИЯ, БОЖЕСТВЕННОСТЬ: ПОЭТИКА ИНКАРНАЦИИ И ИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ ТРАДИЦИЯ.
BEECHY T. Consumption, purgation, poetry, divinity: Incarnational poetics and the Indo-European tradition // Modern philology. - Chicago, 2016. - Vol. 114, N 2. - P. 149-169.
