CC BY
13
презентативными стратегиями. По аналогии с предложенной М. Кюном теорией нарративной инстанции в кинематографе они предлагают категорию визуальной нарративной инстанции для описания того, как вербальные формы повествования могут дополняться образами. Свою концепцию они применяют к анализу графического романа П. Хорншемейера «Три парадокса» (2006), обладающего необычной для комикса сложной и авторефлексивной структурой, использующего множество репрезентативных стратегий, включая отсылки к авторской биографии. Этот роман особенно сложен для интерпретации, но вместе с тем дает возможность продемонстрировать работу сложных моделей нарративной медиации.
Сборник статей завершается составленной Ю. Шрётером избранной библиографией научных трудов, внесших вклад в теоретическую дискуссию о соотношении концептов автора и нарратора. Автор выделяет в отдельный раздел «классиков» работы, которые определили границы сегодняшних дебатов.
Е.В. Лозинская
ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО
2017.02.012. ВЕДЕР К. ЦЕНЗУРА СТАНОВИТСЯ ЛИТЕРАТУРОЙ: ФИКТИВНЫЕ СНОСКИ В ПЛУТОВСКОМ РОМАНЕ ИРМ-ТРАУД МОРГНЕР «УДИВИТЕЛЬНЫЕ СТРАНСТВИЯ ГУСТАВА-ПУТЕШЕСТВЕННИКА», (1972).
WEDER Ch. Zensur wird Literatur: Fiktionale Fussnoten im Irmtraud Morgners Lügenroman «Die wundersame Reisen Gustavs des Weltfahrers» // Zeitschrift für deutsche Philologie. - Berlin, 2016. -Bd 135: Zweites Heft. - S. 267-288.
Ключевые слова: литература ГДР; цензура; И. Моргнер; примечания в художественном тексте; паратекст.
Профессор кафедры германистики Женевского университета Кристин Ведер обращается к малоизученному роману германистки и писательницы из бывшей ГДР Ирмтрауд Моргнер (1933-1990) «Удивительные странствия Густава-путешественника». В этом тексте она находит пример продуктивной литературной реакции на идеологическую цензуру, не менее яркий, чем два других, хорошо изученных в данном аспекте, текста восточногерманских писателей -
Кристы Вольф («Nachdenken über Christa T.») и Фолькера Брауна («Hinze-Kunze-Roman»).
Подзаголовок романа И. Моргнер сообщает, что перед нами «плутовской роман с комментариями», представленными преимущественно в виде сносок. Такая форма вводит в литературную игру сам процесс осмысления литературы - литературоведческий дискурс как таковой. Тем самым актуализируется традиция, распространенная в европейской литературе около 1800 г. и порожденная тогдашней экономической ситуацией: в то время комментарий в литературном тексте создавал ироническую дистанцию по отношению к охватившей всех жажде тотальной интерпретации. В новелле о Густаве, подчеркивает автор статьи, сноски раскрывают роль литературоведов и критиков как представителей и проводников государственной цензуры в ГДР 1960-1970-х годов. В эту проблематику И. Моргнер вносит и гендерный аспект, выводя на поле литературной истории, оккупированное преимущественно мужчинами, образ женщины-ученого.
К. Ведер начинает свое исследование с изучения стереотипов в представлениях о взаимодействии, во-первых, литературы и цензуры и, во-вторых, литературы и науки о ней. Согласно устойчивому представлению, «понимаемые под цензурой институциональные меры по надзору, торможению и перенаправлению публичного са-мовыражения»1 мешают литературе и тормозят ее развитие - иными словами, воздействие цензуры на литературу, безусловно, контрпродуктивно. Как следствие такого «узкого» понимания, многие продуктивные в формальном отношении эффекты, как то: эзопов язык, маскировка посредством иронии, сообщение между строк, - не попадают в фокус научного осмысления. Последнее становится возможным лишь при условии расширения представлений, например, в смысле М. Фуко или П. Бурдье, понимавших под цензурой те «контролируемые дискурсом факторы»2 или «составляющие социального поля»3, которые в текущий исторический момент воздействуют на публичное самовыражение.
1 Metzler Literatur Lexicon: Begriffe und Definizionen / Hrsg. von Schweike G.,
Schweike I. - 2 Aufl. - Stuttgart, 1990. - S. 509.
2
Foucault M. L'ordre du discours. - Paris, 1971. - S. 37-46. Bourdieu P. Die Zensur // Bourdieu P. Soziologische Fragen. - Frankfurt a.M., 1983. - S. 131-135.
Что касается взаимоотношений литературы и литературоведения, то едва ли не главное различие между ними нередко видят как раз в наличии или отсутствии сносок, отмечает К. Ведер. Литература в «привычном понимании» предоставляет свободную от примечаний «зону отдыха» - от производимых филологической отраслью знаний текстовых кирпичей, зараженных сносками, словно «плющом, который обвивает и душит их» (Г.К. Лихтенберг). Литература в этом смысле - чистый текст, без сносок, комментариев, заметок - всего того, что Ж. Женетт относит к «паратексту». Хотя, подчеркивает исследовательница, исключения из правила были всегда, и отнюдь не только «на границе канона», но и внутри «чистой» поэзии. Так, примечания в изобилии встречаются в «Три-страме Шенди» Л. Стерна, в текстах К.М. Виланда, «Вертере» И.-В. Гёте, большинстве произведений Жан-Поля, а также -у Дж. Джойса, В. Набокова, Х.Л. Борхерта.
«Особые случаи», число которых особенно велико в XVIII и XX вв., наряду с другими неявными аспектами полифонии, гиб-ридности, имплицитной метафикциональности привлекают исследователей, поскольку филологи видят в них собственное «отражение» - их дело, опыт, стиль входит в ткань литературы. «Литература со сносками» открывает обширное поле исследователям познания и культуры, на котором, однако, филологи нередко обнаруживают «себя» отчужденными до степени сатиры или сарказма.
Примечания в «Удивительных странствиях Густава-путешественника» (1972) показывают, что «поэзия сносок» не обязательно должна быть «чистой» - поэтическое не исключает ни политической злободневности, ни серьезности. Вымышленные сноски в романе вскрывают реально существовавшую в литературной ситуации ГДР проблему цензуры и одновременно развенчивают общее впечатление, будто в постмодернистской культуре сноски всегда ведут по ложному следу. В контексте книгоиздания ГДР роль автора примечаний превращается в «сложную, чреватую конфликтами деятельность», которая в разных обстоятельствах может менять направление диаметрально (Криста Вольф, цит. по: с. 271), и значит, необходим анализ каждого конкретного примера в отдельности.
В романе И. Моргнер сноски образуют «многослойную» конструкцию, основанную на вымышленной многоступенчатости издательских (и, соответственно, редакторских) манипуляций с текстом. Подобным образом на рубеже XIX в. произошло рождение автора «из духа вымышленного издателя»1 или связанной с ним инстанции (например, переводчика), чей голос звучал в примечаниях того времени. Так, в «(мета-) государственном романе» (с. 272) К.М. Виланда «Золотое зеркало, или Короли Шешиана» (1772) обнаруживается четырехслойная структура сносок, якобы порожденная многократным переводом: с «шешианского» на «си-тайский», затем - на латынь, и только потом - на немецкий. Голоса всех названных инстанций, представленных соответствующими специалистами-филологами - переводчиками, редакторами, комментаторами, - звучат прежде всего в сносках.
Структура сносок в «Удивительных странствиях Густава-путешественника» И. Моргнер очень напоминает описанную: основана на принципе «луковой шелухи».
«Нулевой уровень» образует рассказ титульного персонажа Густава, водителя локомотива Саксонской королевской железной дороги на пенсии, который на отреставрированном старом локомотиве оправляется из своей деревни смотреть мир. Путешествуя - по земле и воде, по воздуху и космическому пространству (куда попадает с благословения руководства СССР), - он переживает самые невероятные приключения. Например, в «Царстве амазонок»: этот эпизод особенно важен в романе, поскольку иллюстрирует «ироническое остранение литературоведения» и вводит «гендерную составляющую» (с. 273). Половина населения Амазонии содержится в не обозначенном на карте «мужском гетто», откуда выполняет функции государственного банка спермы и выращивания потомства, а по ночам, как полагает Густав, еще и незаметно делает всю необходимую работу, требующую физической силы. Сами «амазонки» все время заняты «духовной работой» - сидя за письменными столами, они покрывают строчками листы бумаги, поясняет Густав (с. 273). Такого рода «наукой» занимаются все амазонки, день за днем создавая «докторскую диссертацию Ее Величества»
1 Wirth U. Die Geburt des Autors aus dem Geist der Herausgeberfiktion: Editoriale Rahmung im Roman um 1800: Wieland, Goethe, Brentano, Jaen Paul und E.T.A. Hofmann. - München, 2008.
королевы, называющей себя «главным социологом». Об этом и других невероятных приключениях титульный герой время от времени рассказывает своему тезке, тоже Густаву, - водителю мусоровоза. Иными словами, на «нулевом уровне» повествование остается устным.
Следующий, «первый уровень» повествовательной инстанции представлен в «Предисловии составителя», подписанном Беле Х. Это имя носит женский персонаж другого романа И. Моргнер -«Свадьба в Константинополе» (1968), как и одна из героинь классического плутовского романа «Жизнь и приключения трубадуры Беатриц», текст которого подготовила к изданию (в качестве литературоведа) И. Моргнер: книга вышла в 1974 г.
К моменту публикации романа о Густаве Беле Х. - ученый-диетолог, но в прошлом - несостоявшийся литературовед. В свое время она так и не завершила филологическое образование. Помимо этого, оказывается, что она внучка Густава-путешественника, главного героя и рассказчика историй. Причем, по ее утверждению, истории из жизни деда стали известны ей уже после его смерти (он умер в 1944 г.) при самых невероятных обстоятельствах. Летом 1953 г., в год антисталинского «восстания 17-го июня», тогдашняя студентка-германистка зарабатывала деньги, совершая ночные обходы зданий Лейпцигского университета с целью предотвращения контрреволюционных действий. Во время одного из обходов она случайно наткнулась в актовом зале на некий проектор, который расшифровал «код программы» ее тела и высветил на экране «генетически унаследованные» ею истории - таково ее собственное обоснование достоверности представленного повествования, изложенное в предисловии. Записанные рассказы ей удалось тогда же обменять на плату за жилье, всучив их заинтересованной однокашнице.
Та много лет спустя якобы вновь наткнулась на рукопись среди своих бумаг и решила ее издать. И теперь, доктор филологии Беата Хайденрайх («второй уровень»), предваряя издание, сообщает, что в книге имеются комментарии, которыми, по ее просьбе, сопроводила свой текст Беле Х. - «создатель письменного текста». Но одновременно возбуждается «недоверие к источнику»: у читателя намеренно вызывается подозрение, что на самом деле не кто иной, как доктор Хайденрайх является подлинным автором сносок, а то и всего текста в целом. «Недоверие» распространяется и на все
повествование в целом: и оно предстает теперь столь же сомнительным, сколь и «переусложненным» структурно, - повествование также построено по принципу луковицы.
Примечательно, что «лестница повествовательных инстанций» в романе отнюдь не является восходящей по признаку «надежности». Она «ведет вверх» по единственному признаку (и автор статьи видит здесь иронию) - образованности «высшей инстанции» в области германистики (вплоть до докторской степени), параллельно осуществляя переход от устного изложения к письменному и гендерную трансформацию.
При этом сноски, будучи комментариями специалиста, отнюдь не добавляют тексту «авторитетности». И хотя указание издательницы на то, что источником примечаний является якобы непосредственно автор текста, воздействует на читателя как типичное для гуманитарных наук свидетельство аутентичности текста, «степень доверия» к тексту в целом нисколько не возрастает, подчеркивает К. Ведер. Подобного эффекта И. Моргнер добивается за счет того, что представленные в комментариях разоблачения, возражения, многочисленные очевидные противоречия систематически подрывают читательское доверие. Вся описанная стратегия в целом укладывается в рамки внутритекстовой «двойной игры», составлявшей ядро традиции европейского плутовского романа, начиная с «Правдивой истории» Лукиана.
Примечания, сопровождающие приключения Густава в Амазонии, позволяют К. Ведер заключить, что текст И. Моргнер вовсе не является феминистской утопией, как представляется другим исследователям (например, З. Вильднер). Скорее это анитиутопиче-ская сатира. Но даже и в таком качестве - без значимого антифе-министски-социалистического посыла.
При этом роман Моргнер несомненно содержит «критические эффекты» в адрес реально существующих контролирующих процедур в сфере книгоиздания. «Молчаливое требование объяснений» со стороны профессионального сообщества литературоведов, на удовлетворение которого явным образом направлены примечания, отражает реальную ситуацию в ГДР 1960-1970-х годов, считает исследовательница. А именно: всякий литературный текст, задолго до издания, попадал в руки профессионалов (литературоведов, редакторов, критиков), которые не только давали свои отзы-
вы, но и участвовали в дальнейшей процедуре подготовки к печати, если таковая была санкционирована. Каждое книжное издательство в ГДР самостоятельно осуществляло предварительную цензуру. Все литературные произведения многократно рецензировались специалистами с целью определить, соответствует ли данная рукопись социалистической культурной политике, и, в конце концов, должно было быть одобрено цензорами Министерства государственной безопасности.
Как показывает К. Ведер, сноски в «Густаве», как и «Предисловие автора текста», написанное от лица Беле Х., и «Послесловие издательницы» Беаты Хайденрайх, ведут самостоятельную сюжетную линию, отражающую процесс прохождения романом этой многоступенчатой системы. Так, в своем послесловии издательница отмечает, что в «изначальной редакции» текст не мог быть опубликован, и ей пришлось обратиться к «автору» с «определенными предложениями» (с. 280).
В данном контексте автор статьи считает важным то обстоятельство, что литературная судьба самой И. Моргнер в ГДР отнюдь не была простой, а ее отношения с цензурой - безоблачными. Ситуация обострилась во второй половине 1960-х годов после того, как цензура не пропустила ее роман «Осенняя румба», тематически связанный с Карибским кризисом: этот текст увидел свет лишь в 1992 г., после смерти писательницы.
В связи с публикацией романа о Густаве также возникли трудности. Процесс допечатного рецензирования его тянулся почти пять лет, прежде чем книга смогла выйти в берлинском издательстве «Ауфбау-ферлаг». Причем, как показывают документы, отражающие ожесточенные цензурные баталии, опубликован он был по прямому указанию Министерства государственной безопасности -вопреки отрицательным отзывам специалистов. Такое решение было принято в ответ на растущий интерес западногерманских издательств к творчеству многообещающей писательницы.
Большинство рецензентов отмечали «политическую двусмысленность» представленной рукописи: так, доктор Вернер Ной-берт подчеркнул это в отзыве для издательства «Ойленшпигель», которое в 1968 г. первым отклонило рукопись, хотя по содержанию этот плутовской роман прекрасно вписывался в специальную тематическую программу сатирической литературы. В отзыве редакто-
ра издательства «Ауфбау» Гюнтера Шуберта отмечена слабая связь книги с реальностью, поскольку автор «заранее высмеивает стремление читателя к поиску аналогий» (с. 282), к тому же книга показалась ему слишком «заумной», чтобы можно было считать ее «подлинным социалистическим гротеском» (там же). Многие рецензенты, преимущественно женского пола, обращали внимание на историю с амазонками. Так, Мета Борст из Главного управления издательским и книготорговым делом Министерства государственной безопасности нашла отвратительной картину, в которой у всех женщин удалена правая грудь (чтобы она не мешала им писать, склонившись над письменным столом). Ее начальница Марион Фукс сочла «весьма скудным» идейное содержание романа и отметила, что чтение его «не доставляет особенного удовольствия» (с. 282).
К. Ведер показывает, что в романе о Густаве сноски Беле Х. по своему содержанию таковы, словно их автор принимает непосредственное участие в описанной дискуссии. За счет этого примечания как художественная форма обретают дополнительный смысл -кажется, они предназначены не столько для обычного читателя, сколько для поглощенных тотальным интерпретированием литературоведов. По этой причине в них симулируется научная составляющая - чтобы подстроиться под ту форму выражения, которая понятна редакторам и цензорам.
Автор статьи подчеркивает, что совпадения скорее всего не случайны. Хотя сама рукопись датирована июнем 1968 г., в силу затянувшегося процесса подготовки к изданию книга увидела свет в 1972 г., а значит, последние изменения в ее текст вносились вплоть до начала 1972 г., когда вся эпопея с рецензированием и редактированием была уже позади - что и нашло свое отражение в сносках. Таким образом, в данном случае перед нами яркий пример того, что имевший место в действительности процесс прохождения цензуры проник в ткань литературного текста - иными словами, цензура стала литературой.
Е.В. Соколова
