CC BY
43
Зарубежная литература
2016.04.016. ГВАРДИНИ Р. ГЁЛЬДЕРЛИН. КАРТИНА МИРА И БОГОВДОХНОВЛЕННОСТЬ / Пер. с нем., вст. статья: Перцев А.В.; Пер. стихов: Пургин С.И. - СПб.: Наука, 2015. - 490 с.
Ключевые слова: Ф. Гёльдерлин; М. Хайдеггер; «боговдохнов-ленная поэзия»; античные боги; образ Христа.
Реферируемая книга, впервые представленная в русском переводе (выполненном профессором философии, деканом философского факультета УрГУА.В. Перцевым), в оригинальном немецком издании была напечатана в 1939 г. по поручению Комиссии по изучению литературного наследия Романо Гвардини при Католической академии в Баварии. Последнее на сегодняшний день, четвертое, ее издание вышло в Германии в 1996 г.
Как считает А.В. Перцев (переводчик и автор сопроводительной статьи «Поэт как свидетель бытия: Феноменолого-герменевтическое толкование поэзии Ф. Гёльдерлина»), для современного отечественного читателя книга эта интересна, по крайней мере, по двум причинам.
Во-первых, Фридрих Гёльдерлин (1770-1843) по-прежнему остается одним из самых загадочных немецких поэтов и продолжает привлекать внимание крупных представителей мировой культуры вплоть до наших дней. О философском смысле его поэзии писали
B. Дильтей, В. Беньямин, его жизнь, гений и болезнь исследовали
C. Цвейг и К. Ясперс. Он был другом юности Г.В.Ф. Гегеля и Ф.В.Й. ф. Шеллинга, оказал существенное влияние на А. Шопенгауэра и Ф. Ницше. Его воздействие на немецкую философию и высокую поэзию (например, Р.М. Рильке) XIX-XX вв. беспрецедентно - как если бы нездешние картины, являвшиеся ему в виде поэтических образов, через него стали доступны выдающимся философам и поэтам, близким ему по духу (а поначалу - еще и по времени-месту); были подхвачены ими, развернуты в новые образы и целые философские системы.
М. Хайдеггер говорил об огромном значении поэзии Гёль-дерлина и посвятил ей две лекции, в одной из которых на примере творчества именно этого поэта выявлял сущность поэзии как таковой. Интересным совпадением представляется и тот факт, что
М. Хайдеггер был хорошо знаком (по совместной учебе во Фрайбургском университете) и с автором реферируемой книги - теологом, видным деятелем католической церкви Романо Гвардини (1885-1968).
И это, считает А.В. Перцев, второе важное обстоятельство, придающее книге острый интерес в глазах современного российского читателя: она написана не литературоведом, не эстетиком, не культурологом, а знаменитым католическим священником высокого ранга. Романо Гвардини был прелатом папского двора, готовил документы II Ватиканского собора, в 80 лет отказался от предложенного ему Папой Павлом VI кардинальского сана. Таким образом, в реферируемой книге католичекий иерарх обращается к исследованию поэзии, совершенно неожиданным образом усматривая в ней возможность приблизиться к божественному.
Р. Гвардини неоднократно обращался к творчеству писателей и поэтов, искавших собственный путь к Богу и свое представление о созданном им мире - к творчеству Августина Аврелия, Данте Алигьери, Блеза Паскаля, Фридриха Гёльдерлина, Ф.М. Достоевского, Р.М. Рильке. Отвечая на вопрос, зачем теологу изучать литературу, А.В. Перцев подчеркивает, что его ответ едва ли примут теологи: «По мнению Р. Гвардини, пером поэта движет не он сам, а Бог. Именно Бог и вдохновляет художника на создание его картины мира. И, значит, богослов должен найти следы божественного влияния в нарисованной художником картине мира» (с. 456). Образы, создаваемые художниками, часто смутны и неоднозначны, однако достойной теолога задачей могло бы стать как раз их прояснение, считает Р. Гвардини. Ф. Гёльдерлин - как никто другой - в каждой вещи мира ощущает ее причастность к Единому, к бытию. «Этим даром его наделил Бог. Следовательно, поэзия Гёльдерлина может научить других усматривать за каждой единичной вещью божественный смысл мира. Не всякому человеку по силам подняться на теоретические высоты теологии. Однако, следуя за Гёль-дерлином, каждый мог бы переходить от отдельных чувственных образов к абстракциям все более высокого уровня, чтобы если не понять, то почувствовать в итоге, что всякое единичное есть лишь форма проявления Божественного Целого» (с. 458).
Проводя аналогию между обучением математическому мышлению и «обучением вере», А.В. Перцев видит один из главных
мотивов обращения католического иерарха к творчеству выдающегося поэта в том, что, интерпретируя «боговдохновленную поэзию» Ф. Гёльдерлина как индивидуальный путь к вере, можно усмотреть в приобщении к ней возможность найти Бога, в чем-то более доступную человеку мирскому, чем путь католической догмы. Поэзия Гёльдерлина в представлении Р. Гвардини - своего рода «школа веры», приоткрывающая некоторые «божественные истины» и способы их постижения.
Первый раздел книги называется «Поток и гора». За ним следуют «Человек и история», «Боги и религиозное отношение», «Природа», «Христос и христианство». Разделы именуются «кругами» - по аналогии, как считает А.В. Перцев, с кругами ада у Данте, чье творчество Р. Гвардини также исследовал и результаты опубликовал отдельной книгой. «Подразумевается, что каждый следующий "круг"-раздел лежит глубже предыдущего и предполагает более глубокое понимание мира и движущих им сил» (с. 467). Таким образом, описание «потоков и гор» в поэтике Гёльдерлина представляет собой самый поверхностный, «неглубокий» круг (постижения) мироздания.
Как показывает Р. Гвардини, среди всевозможных «земных вод» главное внимание уделяется поэтом рекам, которые текут с гор - вниз, под уклон, чтобы в конечном итоге влиться в море. Отталкиваясь от конкретных рек и озер, от эмпирического их постижения через поэтическое переживание поэт осуществляет постепенный переход к более общим категориям «земных вод» - реки как таковой, моря как такового, постепенно достигая в своей поэзии универсальных обобщений и переходя на язык чисто символический.
«Воды предстают в самых различных образах. Источники бьют, ручьи бегут... Питаясь впадающими ручьями, горные речки ширятся и превращаются в реки, чтобы, став мощными потоками, в конце концов спокойно нести воды через земли и страны. Прекрасным предстает в стихотворении "Возвращение на родину" ("Heimkunft"1) полное тихой жизни озеро, соседствующее с Альпами. И море тоже предстает во всем блеске. Прежде всего - море грече-
1 В реферируемом издании все поэтические тексты Ф. Гёльдерлина даются в переводе С.П. Пургина.
ское, море архипелага; стихотворение, которое называется так ("Архипелаг") принадлежит к числу великолепнейших изображений, в которых постигнуто близкое человеку, связанное с человеком море. Затем появляется море вообще, море как таковое, которое начинается Средиземным морем и выходит, простираясь, в мир, становясь океаном - например, в стихотворении "Воспоминание" ("Andenken"). О "потоках небес", дожде, говорится в незавершенном стихотворении "К Диотиме". И, наконец, в прологе к "Патмосу" говорится об освобождении от всякой формы, о как бы ставшей абсолютной "воде" - текучем первоэлементе» (с. 13-14).
Процесс перехода от непосредственно-предметного к «значению» у Гёльдерлина совпадает, по Р. Гвардини, с «поэтическим созреванием», при этом различные «водные образы» находятся в текучей взаимосвязи, переходят друг в друга, иногда в одном и том же стихотворении. «Текущая вода» несет различные смысловые содержания: в «Гейдельберге» сливается с течением жизни и времени; в гимне «Рейн» в потоке вод приоткрывается закон мироздания, согласно которому произвольное должно связывать и обуздывать себя в определенных пределах и формах, если не желает погибнуть; поток предстает временами как путь духовно-символического и одновременно исторического движения («Майн», «Неккар»), сопоставляется с развитием звукового образа, с движением языка, побуждающего еще не развившегося человека к духовному существованию («У истока Дуная»).
Сопоставляя гимн «Рейну» с «Песнью Магомета» у И.-В. Гёте, теолог отмечает, что Гёльдерлину в водном потоке открывается больше, «чем доступно взору поэтов Нового времени - даже взору Гёте»: по его мнению, это «посланная свыше богоданная действительность». «Реальный поток... с самого начала есть нечто большее, чем некая географическая данность. чем то, что обозначается этим словом в науках о культуре. Тот, кто способен к созерцанию... усматривает в нем некий лик, некую фигуру, некую персону (ein Jemand). В ее происхождении из родника и самопреобразовании осуществляется судьба.» (с. 21).
Переходя ко «Второму кругу», очерченному изображениями человека и истории в поэзии Гёльдерлина, Р. Гвардини отмечает, что вопреки первому впечатлению, будто природа настолько сильно выходит для поэта на первый план, что совершенно вытесняет
историческое существование, историческая действительность тем не менее «ясно очерчивается на фоне и в противовес первой - непосредственной действительности природы, чтобы затем снова быть воспринятой Природой, - увиденным в новом смысле Целым, подчиняющим себе частное» (с. 87). В картине истории у Гёльдер-лина присутствует действующий одиночка, включенный, однако, в народ и в «надперсональные силы» духа времени и судьбы. Представлены и «великие взаимосвязи», достигающие вершины в образе и деяниях личности. Особую роль у Гёльдерлина играют также и мертвые - как в образах отдельных упокоившихся людей, так и в обобщенных образах народов и культур прошлого. Они значимы для определенного конкретно-исторического состояния современности, которое выражается не через привычные представления о продолжающейся традиции или оплодотворяющем воздействии переосмысленного прошлого, но через «поначалу кажущееся странным представление: действительное возвращение» (с. 88).
Р. Гвардини исследует стихотворения «Эмилия накануне дня своей свадьбы», «Смерть за Отечество», элегию «Архипелаг», выявляя в них «тот элемент истории, который осуществляет себя в действии, в борьбе и в судьбе» (с. 96) и может быть назван «политической историей». «Культурная же история», осуществляющая себя в становлении, росте и творческом созидании, становится для поэта «опорным пунктом» в его стремлении развернуть «основательный проект, описывающий ход истории» в романе «Гиперион», к изучению которого в означенной перспективе и обращается здесь исследователь.
Он подчеркивает: Гёльдерлин видит два идеала нашего бытия. Это «состояние величайшей простоты, в котором наши потребности взаимно согласованы друг с другом, с нашими силами, со всем, с чем мы связаны, просто посредством организации самой природы, без нашего деятельного участия; и состояние величайшей образованности (Bildung), в котором это же имело бы место при бесконечном умножении и усилении наших потребностей и сил посредством организации, которую мы способны создать себе сами» (цит. по: с. 96-97). Трагический момент в этом процессе также находит выражение в окончательной редакции романа «Гиперион»: «Счастье растений - начало человеческого роста. Люди растут и продолжают расти до тех пор, пока не достигнут зрелости. С этого
момента начинается у них невиданное, внутреннее и внешнее брожение, приводящее к тому, что человеческий род, отрешенный от стесняющих его пут, погружается в хаос, поскольку всех тех, кто еще способен чувствовать и созерцать, охватывает головокружение» (цит. по: с. 97). Таким образом, главные взаимосвязи «проекта идеализма, выделяющего периоды исторического процесса», по Гёльдерлину, таковы: сначала - состояние непосредственности, затем - прорыв сознательной воли с переживаемыми ею кризисами, и наконец, новый подход и новое видение цели.
В «Третьем круге» представлены «божественные существа», которыми полна поэзия Гёльдерлина. В большинстве своем это греческие божества или похожие на них боги, соответствующие античным представлениям: Отец богов и людей, Мать-Земля, Аполлон, Посейдон, Дионис и др. Встречаются боги из германской мифологии (богиня Земли Герта), а также боги (например, Дух Времени), которые, как считает Р. Гвардини, происходят непосредственно из первоначального «религиозного опыта» - собственного видения богов ясновидцем-поэтом благодаря откровению.
Автор книги исследует у Гёльдерлина образ Эфира (стихотворения «Странник», «К Надежде», «Возвращение на родину», элегия «К Эфиру», роман «Гиперион» и др.), который временами сближается с «божеством исторического» - Духом Времени (с. 156); затем - образ Земли (стихотворения «К Весне», «Эмпе-докл», «К Диотиме», «Германия», ода «Человек») как средоточие глубинной универсальной связи, образ, собирающий воедино «геологическую реальность» и ее значение для человека в качестве пространства для жизни, несущий начала роста, продолжаясь «в глубинах, в недрах и в неосознанном, чтобы, наконец, стать душой мира, средоточием космоса, внутренней зоной отрешенности существования» (с. 163).
Эфир и Земля правят поэтическим миром Гёльдерлина -«они представляют собой основные силы мира: Высшее и Внутреннее; Светлое и Темное; Господствующее, Правящее - и Терпящее, Выносящее; Будящее, Формирующее - и Воспринимающее, Оберегающее, Рождающее; Веселое, Олимпийское, Предельно-Свободное - и Связанное, Постигающее Судьбу, Претепевающее. Между ними как противоположностями осуществляется, не прекращаясь, процесс происходящего. Знание об этом представляет
собой миф о небесах и земле; миф о полах, о противоречии между ними и единстве их; миф о жизни и ее ритмах» (с. 164). Миф этот у Гёльдерлина находит выражение как в романе «Гиперион», так и во многих стихотворениях - «К Весне», «К Диотиме», «Возвращение на родину», «Рейн» и др.
Вновь обращаясь к стихотворению «Германия», Р. Гвардини подчеркивает, что у Гёльдерлина «природа, индивид и история находятся в тесном взаимодействии: природа вторгается в историю и завершается в ней, достигая вершины; история ищет природу и извлекает из нее материал и закон; а индивид постигает эти связи и реализует в них себя. Так миф о природе становится мифом об истории» (с. 170).
Между названными двумя «полюсами богов» в мире Гёльдерлина располагаются и пребывают в движении другие «боги». Некоторые упоминаются лишь мимоходом (например, Фетида - в стихотворении «Ахилл», боги смерти - в стихотворении «Плач Менона о Диотиме»), другие представлены основательнее: таковы Сатурн («Природа и искусство, или Юпитер и Сатурн»), а также боги солнца и моря - вечный юноша Аполлон, излучающий свет («Закат солнца», «Мужество поэта», «Призвание поэта») и «великая сила всеобъемлющего» - Посейдон («Архипелаг», «Эмпе-докл»).
Однако еще несравнимо большее значение, чем Посейдон, имеет в поэзии Гёльдерлина божество, действующее в самой истории - Дух Времени (Zeitgeist). Как отмечает Р. Гвардини, «дух» для Гёльдерлина означает нечто иное, чем «интеллект» с «понятием» в качестве инструмента; для него «дух сам - жизнь, и притом жизнь наивысшего ранга» (с. 173). В наиболее чистом виде сущность «духа» проявляет себя в поэтическом творчестве, однако речь при этом идет не о чисто эстетическом движении, а о процессе, в котором поэт одновременно выступает как ясновидец, а художественное произведение есть возвещение божественного послания. Тогда «дух совпадает с той силой, благодаря которой становится явленным сокровенно-священное: это - религиозное веяние (Hauch)» (с. 173). У него двойственная сфера влияния: не только внутренний мир, душа человека, но и дела, судьбы и произведения в человеческой истории - в те часы, когда происходит перелом, свершается выбор. «Дух - это сила как природы, так и истории, он есть "миро-
вой дух". Но точно так же, как он определяет решающий час в жизни человека, выступая как разум, воля, способность суждения, мужество. в конечном счете он стремится к воплощению в реальности чего-то Религиозного, благодаря чему сбывается непосредственный смысл происходящего в природе и истории» (с. 175). Гёль-дерлиновский Дух Времени раскрывается в текстах «Дух Времени», «Призвание поэта», «Смерть Эмпедокла», «Гейдель-берг», «Мое достояние», «Слепой певец».
Близок к Духу Времени у Гёльдерлина, как ни странно, Дионис («Гейдельберг», «Глас народа», гимн «Рейн», элегия «Штутгарт»): «дионисийскому» во всей его силе и опасности противостоит, собственно, сам Дионис, всегда предстающий «как мягкое, благотворное начало, которое соединяет разделенное, примиряет враждующее, освобождает от гнета то, что томится в неволе, и выводит его на свободу» (с. 188). В «Единственном» он, «справляя радостную службу, устраивает виноградники и укрощает народную ярость» (там же), в «Хлебе и Вине» примирение преодолевает уже раздвоение существования, «заклинает борьбу, прекращая ее, и творит мир» (с. 189).
И наконец, в поэзии Гёльдерлина обнаруживаются еще некоторые формы божественного, которые упоминаются лишь бегло, но все же восходят к действительному религиозному опыту и, как представляется Р. Гвардини, «имеют подлинное смысловое ядро: "бог в нас", "неназванный" бог и "новый" бог» (с. 195). Этот комплекс раскрывается в «Прощании», «Плаче Менона о Диотиме», некоторых фрагментах романа «Гиперион». Из него, как показано в «Круге пятом», начинает прорастать «живой» образ Христа.
В «Четвертом круге» во взаимной соотнесенности и на новой глубине рассмотрены ключевые для всего творчества Гёльдерлина в целом «комплексы» - «Природа» и «человек». С этой точки зрения пристально изучается роман «Гиперион», а затем - образ Эм-педокла, представленный в пяти сохранившихся текстах (набросок драмы «Эмпедокл», прозаический отрывок «Смерть Эмпедокла», драматический фрагмент с тем же названием, набросок «Эмпедокл на Этне» и отрывок из первого акта еще одной неосуществленной попытки воплотить весь замысел целиком). Эмпедокл предстает несколько по-разному, однако, будучи, по преданию, государственным мужем, врачом, чудотворцем, пророком и философом, во-
площает собой человеческую универсальность и творит «противостоящий образу природы образ человека, способного познать судьбу, выражающую суть человеческого существования и суть существования мира вообще» (с. 323).
Обращаясь в «Пятом круге» к представлениям о Христе и о «христианском» в творчестве Гёльдерлина, Р. Гвардини констатирует, что образ Христа долго был чужд поэту, причем, вероятно, отвергался им сознательно. Однако постепенно образ этот «снова оживает в его душе и обретает особенный характер» (с. 381), далекий как от «созданного в рационализме» образа мудреца, так и от «развитого в историзме» представления о религиозном гении. Обращая внимание на то обстоятельство, что к 35 годам поэт «окончательно утратил разум», после чего прожил еще 38 лет, Р. Гвар-дини подчеркивает: «Он так и не довел до конца внутренний спор с самим собой - ни в своей жизни, ни в творчестве» (с. 381). По этой причине его отношение к христианству нельзя считать оформленным, до конца проясненным.
В отношении поэта к христианству можно выделить три этапа. «Первый - это время юношеской веры, которая благочестиво принимает представления окружающих и пытается освоиться с ними... Вскоре начинается кризис. Гёльдерлин утрачивает всякую действительную связь с передающимися по традиции христианскими учениями - и обращается к тем божествам, которые были представлены нами выше. Но во время его наиболее активного поэтического творчества образ Христа обретает новую жизнь - и новый характер, отличный от того, который доносит до нас традиция. Он становится действительной силой в самом подлинном и самом собственном пространстве личности Гёльдерлина. Но прежде чем его смысл и его отношение к античным и самопроизвольно постигнутым божествам прояснились окончательно, споры поэта с самим собой оборвались» (с. 382). Для понимания образа Христа у Гёльдерлина существенны стихотворения «Книги времен», «Моей достопочтенной бабушке к ее семидесятидвухлетию», элегия «Хлеб и Вино», поэтический фрагмент «Миротворец», «Германия».
Так и не разрешенная Гёльдерлином альтернатива о «месте Христа», по мнению Р. Гвардини, предполагает две возможности. Либо образ Христа окончательно вовлекается «другими божествами» в их круг и «Он превращается в божество того же рода, что и
они, становясь последним воплощением автономной божественности богов мира - либо Он кладет конец такому уравниванию и подчиняет "других сыновей Всевысшего Отца", выступающих отныне лишь в качестве толкователей полноты Его собственного суверенного смысла» (с. 443).
По Гвардини, Гёльдерлин так и не разрешил этого противоречия: выбор остался несделанным. «Характер созданного им образа Христа и тот способ, которым он утверждал этот образ, придавая ему значимость, показывают, что этот образ не был ни чистым продуктом поэтического творчества, ни философской мысленной конструкцией, а был чем-то иным - таким, что оно, вопреки желанию самого Гёльдерлина, проявляло собственную суверенную инициативу. На что была направлена эта инициатива, какова была ее глубинная цель, и какое решение он мог бы принять относительно ее в конце концов (если бы не потерпел душевного краха), так и осталось неведомым» (там же).
Е.В. Соколова
2016.04.017. РУНИ П. ЧИТАТЕЛИ И ПРЕССА ЭПОХИ ПАРА: «НОВОСТИ ИЗ ДОМА ДЛЯ ИНДИИ, КИТАЯ И КОЛОНИЙ» И СЕРИАЛИЗАЦИЯ РОМАНА АРТУРА ГРИФФИТСА «БЫСТРЫЕ И СВОБОДНЫЕ», (1883-1884).
ROONEY P. Readers and the steamship press: «Home news for India? China and the Colonies» and the serialization of Arthur Griffiths's Fast and Loose, (1883-1884) // Victorian periodicals review. - Baltimore: John Hopkins univ. press, 2014. - Vol. 47, N 1. - P. 31-49.
Ключевые слова: Артур Гриффитс; эпоха пара; колониальная периодика Британской империи; газета «Новости из дома для Индии; Китая и колоний»; роман «Быстрые и свободные».
В статье, получившей в 2013 г. премию Розмари ВанАрдсел (по викторианской периодике), Пол Руни (Национальный университет Ирландии) анализирует основные характеристики викторианской прессы на материале газеты «Новости из дома для Индии, Китая и колоний», печатавшейся в 1847-1898 гг. (в первый год издания она называлась «Новости из дома: сводка европейских новостей для Индии и колоний»).
