CC BY
32
После выхода каждого очередного выпуска журнала Бицилли -по просьбе редакции - систематически сообщал в письмах свои соображения о новом номере. При этом он подробно делился впечатлениями о номере в целом, о каждом из отделов журнала и о наиболее значительных публикациях, дополняя свои размышления лаконичными репликами о состоянии журнала, его месте в литературе и культуре, он также выражал озабоченность судьбой издания, раздумывал, как улучшить журнал. Интересами журнала, его перспективами были продиктованы и практические, и конкретные рекомендации Бицилли о привлечении к сотрудничеству новых лиц. Так, например, он обратил внимание редакции на оказавшегося в эмиграции и поселившегося в Париже в 1926 г. неизвестного ей историка Г.П. Федотова, который и стал печататься в журнале с 1927 г.
Отношение редакции к сотрудничеству с Бицилли в целом было весьма благоприятным. Он заслуженно завоевал в журнале прочное неформальное положение фактически постоянного автора и рецензента.
Архив значительного объема и М.А. Алданова - 117 писем (публ. Е.Б. Рогачевской), А.Л. Бема - 70 писем, но есть и совсем небольшие: Г.В. Адамович (публ. О.А. Коростелёва), Ю.П. Анненков (псевд. - Б. Темирязев; публ. А.А. Данилевского), К.Д. Бальмонт (публ. Б. Хеллмана), Н.А. Бердяев (публ. Д. Риникера, Е. Бронниковой и У. Шмида), Б. Д. Бруцкус (публ. Л. Д. Широкорада), С.Н. Булгаков (публ. М. Вендитти и М. Шрубы), В.Л. Бурцев (публ. О.В. Будницкого).
В богато иллюстрированном томе приводятся редкие фотографии, заключает его Указатель имен.
Т.Г. Петрова
2013.02.029. ОТ БУНИНА ДО ПАСТЕРНАКА: РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА В ЗАРУБЕЖНОМ ВОСПРИЯТИИ: К юбилеям присуждения Нобелевской премии русским писателям: Междунар. науч. конф.: Москва, 16-19 нояб. 2009 / Сост., науч. ред. Марченко Т.В. -М.: Рус. путь, 2011. - 413 с. - (Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына: Материалы и исслед.; Вып. 11).
Статьи сборника объединены темой рецепции русской литературы за рубежом. Авторы стремятся выявить различные смысловые грани произведений русских писателей (советских и эмигрант-
ских), «раскрыть эволюцию литературных вкусов, эстетических критериев в России и на Западе, показать, как в... национальном и мировом сознании под воздействием литературы формировался образ России», - пишет Т.В. Марченко в заметке «От составителя» (с. 6).
Хронологические рамки коллективного исследования заданы двумя датами присуждения Нобелевской премии: в 1933 г. ее получил И.А. Бунин, а в 1958 г. премия была присуждена Б. Л. Пастернаку.
В статье «Художественная литература как пропаганда: Установка и восприятие» Д. Д. Николаев отмечает, что каждая из присужденных премий прежде всего рассматривалась с точки зрения идеологической - и в СССР, и во всех других странах мира. Так, в 1922 г., когда началась кампания за присуждение Нобелевской премии по литературе, М.А. Алданов в газете «Слово» предложил выдвинуть «совместную кандидатуру» (И.А. Бунина, А.И. Куприна и Д. С. Мережковского), подчеркнув, что присуждение премии явилось бы «знаком уважения Европы к изгнанной русской литературе»1.
Минувшее столетие создало масштабную модель, при которой художественные произведения играли столь значительную роль, как труды философов, политиков, как выступления общественных деятелей и публикации передовых газет, как программные выступления политических партий и объединений. Опираясь на заложенный в XIX в. опыт пропагандистских сражений, русская литература ХХ в. была призвана осмыслить события, происходящие в России, а также российскую историю в новом социально-историческом контексте, чтобы возбудить повышенное внимание к отечественной культуре - классической и современной. С появлением массового читателя резко увеличилось количество людей, нуждающихся в разъяснении сути происходящего. При этом в условиях острого идеологического противостояния государств и жесткого контроля за своими гражданами литература рассматривалась прежде всего «с пропагандистской точки зрения - причем независимо от установки автора произведения» (с. 50), - заключает Д. Д. Николаев.
1 Слово. - Париж, 1922. - 17 июля. - С. 2.
«"Я делаю из себя мост, по которому люди... пойдут к лучшему": Посредническая роль М. Горького между Россией, русской эмиграцией и Западом в 1920-е годы» - в статье с таким названием Н.Н. Примочкина акцентирует внимание на том, что писатель мечтал не о размежевании, а об объединении писателей советской России с теми, кто оказался за рубежом. В журнале «Беседа» (Берлин: «Эпоха») Горький стремился объединить прогрессивные культурные силы современной Европы и России, публикуя, в частности, статьи и очерки Дж. Голсуорси, Ф. Элленса, Б. Кларка и других зарубежных писателей о современной литературе Англии, Германии, Бельгии, США. Однако замысел соединить в журнале два берега русской литературы осуществлялся с большим трудом; писатель рассчитывал на сотрудничество в журнале М. Пришвина, С. Сергеева-Ценского, Б. Пастернака, Л. Леонова, В. Каверина, К. Федина, Вс. Иванова, М. Зощенко, О. Форш, но никто из них не смог принять участия в издании, а журнал так и не был допущен в Россию.
В это же время издатель А. Тихонов с помощью Горького организовал в Ленинграде первый «независимый», непартийный журнал «Русский современник» (май - декабрь 1924), который и должен был «тянуть культурный мост» из России в Европу. В редколлегию, кроме Горького, входили Е. Замятин, К. Чуковский и А. Эфрос; в журнале печатались все наиболее талантливые поэты и прозаики метрополии. Но после выхода последней, четвертой книги издание, жестоко преследовавшееся советской цензурой, пришлось закрыть.
Не удалось осуществить и журнал «Русская культура», проект которого вместе с Горьким в 1925 г. разрабатывал проживавший в Риме искусствовед и писатель П. Муратов. Начиная с 1928 г. Горький стал временами приезжать в СССР, и это окончательно разъединило его с русской литературной эмиграцией.
Двойственность его позиции вызвала недоверие Нобелевского комитета, отмечает М.А. Ариас-Вихиль в статье «М. Горький -претендент на Нобелевскую премию (По материалам Архива А.М. Горького)». Писатель был номинирован не раз - в 1918, 1923, 1928 и 1930-м годах. По свидетельству А. Эстерлинга, в 1928 г. Академия не сочла возможным объективно оценить его роль как интеллектуала в период революции, а также его поздние работы, и
положительное тогда решение не было принято. Регулярные поездки в СССР с 1928 по 1933 г., а затем и возвращение на родину, окончательно вычеркнули писателя из числа претендентов; его имя оказалось связано с репрессивным характером сталинского режима. Вместе с тем и представление советского кандидата на антисоветскую награду (с точки зрения сталинской пропаганды) также оказалось невозможным. Нобелевская премия, полагает М.А. Ари-ас-Вихиль, закрепила бы репутацию Горького как представителя западного мира и привела бы к утрате доверия к нему со стороны СССР. Писатель должен был либо демонстративно отказаться от премии, либо передать ее Государству (слово «государство» он написал в письме Крючкову с большой буквы) (с. 82).
Статья Ю.У. Каскиной «Горький в зеркале эмигрантской периодики» базируется на материалах раздела Архива А.М. Горького (ИМЛИ РАН), который называется «Газетные вырезки Горького из прессы русского зарубежья». Их главная ценность заключается в том, что они были сделаны самим писателем или его близкими по его просьбе.
«Творчество И.С. Шмелёва в восприятии зарубежных писателей» - тема статьи Л.А. Спиридоновой. Переводы романа «Солнце мертвых» на английский, немецкий и другие европейские языки принесли Шмелёву громкий успех. Произведение называли «плачем по России, которая разрушена», а изображенные в нем картины сравнивали с «Адом» Данте. Книга стала откровением для всего цивилизованного мира. Наиболее чуткие из европейских писателей осознали библейскую глубину и философский подтекст эпопеи.
Многие зарубежные писатели (К. Гамсун, Г. Гауптман, Р. Роллан, Г. Гессе и др.) отмечали особое дарование Шмелёва, говоря о ранних его произведениях. Так, повесть «Человек из ресторана» и рассказ «Под горами» выдержали более 30 изданий на иностранных языках. Отзывы известных европейских писателей и иностранных славистов, появившиеся в 1930-х годах, были связаны с выдвижением Шмелёва на Нобелевскую премию (его кандидату -ру поддерживал Т. Манн). Однако Нобелевский комитет предпочел ему И. Бунина, творчество которого было понятнее европейцам; «глубокий психологический подтекст и философская глубина» произведений Шмелёва, как правило, «терялись при переводах его самобытного сказа на иностранные языки, а если что-то и могло
быть сохранено, то оставалось непонятным нобелевским экспертам» (с. 101). Рациональным европейским читателям был чужд «глубинный подтекст произведений. насыщенность их реалиями старого русского быта. проникнутого символикой православия» (с. 103). Идеал писателя - «жизнь во свете» - подразумевал чистоту помыслов и деяний, верность христианским заповедям, любовь к России и ее народу. Шмелёвское понимание «света» многозначно; это не просто образ, отмечает Л.А. Спиридонова, а концепт духовной сущности русской жизни. Понятие «свет» уравнивается в творчестве писателя с понятием «жизнь».
Отношения писателя с переводчиками его произведений прослеживает Л.Ю. Суворова в статье «Переводчики Ивана Шмелёва на немецкий язык».
В статье «Творчество И.С. Шмелёва эмигрантского периода: Проблема реконструкции текста» Н.А. Герчикова и Л.В. Хачатурян рассматривают роман писателя «Пути небесные» и повесть «Куликово поле».
Никогда и ни о ком из писателей русского зарубежья во Франции не писали так много, как о Бунине сразу после получения им премии, утверждает Т.В. Марченко в статье «"Венок лауреата ему точно впору": Французская пресса о Нобелевской премии Бунина». Часть публикаций, появившихся в центральной (парижской) печати в ноябре-декабре 1933 г., была подписана представителями русской эмиграции. Их выступления на французском языке следует рассматривать как адаптацию бунинского творчества для иностранного читателя. Автор статьи отмечает две особенности этих публикаций: во-первых, упор на попытке объяснить подлинное место Бунина в русской литературе (и поэтому его обычно вписывали в известный читателю литературный контекст); во-вторых, практическое отсутствие критических замечаний о его личности и творческой манере. В своих материалах многие французские журналисты опирались преимущественно на публикации представителей русской эмиграции.
К нарастанию похвал располагала праздничная суть события. Многие французские издания в те дни обращались за информацией к самому Бунину. Они цитировали «Письмо к издателю», поме-
щенное вместо предисловия к публикации первой его книги на французском языке1. Журналисты повторяли вслед за Буниным творимую им легенду, и прежде всего это касалось интерпретации повести «Деревня», ее роли в русском сознании между двумя революциями. Скандал в официальной прессе, восхищение Чехова, признание его великим писателем - все это повторяли многие корреспонденты. В целом и пресса, и публика склонны были рассматривать доставшиеся Бунину лавры как запоздалое увенчание великой русской литературы. Газеты (от «Фигаро» до «Юманите») дружно сообщали, что во Франции Бунин не является «неизвестным именем», перечисляя все его опубликованные переводы. Вместе с тем караулившие Бунина репортеры и интервьюеры обнаруживали полное незнание его произведений. Однако в целом французские газеты дают наглядную возможность убедиться, как произошло превращение безвестного, живущего в стесненных условиях литератора-эмигранта в преуспевающего писателя - лауреата престижной награды.
Газета «Монд», не разделяя преклонения, резко и неприязненно отзывалась о Бунине как стороннике «самых мракобесных контрреволюционеров». Но в подавляющем большинстве материалы газет были написаны в приподнятом тоне, с явным сочувствием к новому лауреату. В своем доброжелательном внимании к личности Бунина в этот период «французская пресса проявляла интерес не столько к эмигранту, сколько к представителю великой русской литературы, от которой со времен Толстого и Достоевского, Чехова и Горького ждали открытий» (с. 147). Журналисты и критики, оценивая его облик, пытались разглядеть в не известном ранее чужеземном писателе «подлинного творца, отмеченного не столько престижной международной премией, сколько печатью гения» (с. 148).
В.Я. Саватеев в статье «Русская проза "после битвы": Споры и бесспорное: К вопросу о концепции русской литературы послевоенного периода» приходит к выводу, что два потока русской литературы послевоенных лет, как и в прошлые периоды, шли каждый своим путем, существуя в своих специфических условиях. Но «на главных своих магистралях, на уровне подпочвы, корней, язы-
1 Bounine I.A. Le Monsieur de San Francisco. - P.: Gallimard, 1921.
ка у них была общая судьба. Поэтому они пересекались, соревнуясь, конфликтуя и дополняя друг друга. Эта живая связь практически никогда не прерывалась - это были два потока одной великой литературы» (с. 302).
В статье «Нобелевская премия Бориса Пастернака: Воспоминания и документы» Е.Б. Пастернак воссоздает поэтапно, по дням хронику событий: от известия в России о присуждении премии до вынужденного от нее отказа писателя.
Дополняет тему статья Т.В. Марченко «Нобелиада Бориса Пастернака: По шведским архивным материалам и периодике». В 1946 г. Б. Л. Пастернак был впервые выдвинут на премию авторитетным профессором античной литературы Сесилом Боура из Оксфорда. Номинация Пастернака была принята к рассмотрению. Однако в заключительном протоколе Нобелевского комитета было зафиксировано, что обсуждение кандидатуры переносится на следующий год из-за отсутствия экспертного очерка. Ни имени, ни творчества Б. Пастернака шведские академики не знали. Только в июне 1947 г. эксперт по славянским литературам профессор Антон Карлгрен завершил подробный очерк поэзии Б. Пастернака. «Доктор Живаго» еще не написан, и эксперт пытался сложить целостное представление о лирике живущего в СССР, но совсем не «советского» поэта в привычном смысле, по доступным ему текстам на русском, немецком, английском и шведском языках. Шведский славист был поражен способностью Б. Пастернака оставаться чистым лириком в государстве, где поэзия используется пропагандистским аппаратом в своих целях. Эксперту приходилось судить о поэте без какой-либо опоры на предшественников, самому оценивая язык лирики поэта, его усложненную метафорику, новизну рифмы, технику ассоциаций. Он усматривал в этом обновление русской поэзии Пастернаком. Однако Нобелевский комитет не нашел достаточных оснований для награждения, мнение не изменилось и в 1949-1950 гг., шведские академики продолжали занимать «выжидательную позицию».
Имя Б. Пастернака вновь возникло в списках кандидатов в 1957 и 1958 гг. Профессор славянских литератур Колумбийского университета (Нью-Йорк) Эрнест Симмонс назвал его «Томасом Элиотом Советского Союза», а в истории русской поэзии поставил рядом с Пушкиным, Лермонтовым и Тютчевым. Но главным аргу-
ментом в пользу Б. Пастернака стал вышедший роман «Доктор Живаго». Резюмируя по праву председателя дебаты 1958 г. в приложении к заключительному протоколу Нобелевского комитета, А. Эстерлинг подчеркнул, что номер 19-й (Б. Пастернак) должен стать главной кандидатурой без каких бы то ни было обсуждений. Премию присудили «за выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и на традиционном поприще великой русской прозы» (цит. по: с. 342). Т.В. Марченко приводит обзор шведской прессы осени-зимы 1958-1959 гг.
В статье «Отклики на присуждение Нобелевской премии русским писателям во французской прессе: Литературная критика или идеологическая предвзятость?» Серж Роле (Лилль) обращается к публикациям о русских лауреатах в 1958, 1965 и 1970 гг. в газете «Монд» - «самой элитной газете интеллектуальной Франции», обращавшейся к высококвалифицированным читателям, живущим в крупных городах страны, к интеллигенции, к студентам-гуманитариям (с. 352). Количество и общий объем текста статей, посвященных этим событиям, превышает те же показатели, касающиеся французских лауреатов. С. Роле сопоставляет статьи о Б. Пастернаке (1958) и о Ж.-П. Сартре (1964) - о двух лауреатах, отказавшихся от премии.
Пастернак привлекал внимание газеты значительно дольше. Преобладала событийно-политическая информация; о художественных достоинствах творчества русского писателя писали сравнительно мало. Перепечатывались большие отрывки из «Литературной газеты» и «Правды» с агрессивной реакцией советских официальных инстанций в отношении к Пастернаку и Шведской академии. Журналисты внимательно следили за изменениями позиции писателя: «желает» ли он принять премию, поедет ли он в Швецию ее получать. И после того как стало ясно, что в Швецию он вынужденно не поедет, в газете «Монд» завязалась дискуссия о том, кто в конечном счете виноват - советские власти или Шведская академия? Сама тема дискуссии позволяет понять идеологический климат, в котором обсуждались тогда во Франции вопросы, связанные со «странами реального социализма».
В сборнике также опубликованы статьи: «Валентин Парнах, Марк Талов и Сергей Шаршун: "Парижские старожилы" между Францией и Россией (1920-1923)» (А. Морар - Женева), «Русский
театр в Италии: К вопросу о восприятии творчества Н.Н. Евреинова (1924-1929)» (К. Пьералли - Милан), «Перекресток культур в творчестве Б.К. Зайцева (Взгляд лингвокультуролога)» (М.С. Берсенева), «"Вечная тема Рембо-Люцифера" в текстах Бориса По-плавского» (Д.В. Токарев), «Политическая и культурная жизнь русской колонии в Риме: По материалам архива Библиотеки им. Гоголя)» (С. Гардзонио - Пиза; Б. Сульпассо - Рим) и др.
Т.Г. Петрова
Зарубежная литература
2013.02.030. ПОЛОНСКИ Р. ЧЕХОВ И НЕСОХРАНЕННАЯ ЖИЗНЬ КЭТРИН МЭНСФИЛД.
POLONSKY R. Chekhov and the buried life of Katherine Mansfield // A people passing rude: British responses to Russian culture / Ed. Cross A. - Cambridge: Open book publishers, 2012. - P. 201-214.
Рэчел Полонски (Кембридж), автор книг «Русский эстетический Ренессанс» («Russian aesthetic Renaissance», 1998) и «Волшебный фонарь Молотова» («Molotov's magic lantern», 2010), раскрывает драму отношений писательницы Кэтрин Мэнсфилд (18881923) с известным английским критиком, ее мужем с 1918 г. -Джоном Миддлтоном Марри (1889-1957).
В январе 1924 г., в годовщину смерти писательницы, Д.М. Марри опубликовал в своем журнале «Адельфи» стихотворение, где назвал ее: «дитя иных миров», «совершенное создание» (с. 201), т.е. охарактеризовал в тех же понятиях, что и в 1920 г. Чехова в журнале «Атенеум» (в рецензии на перевод Констанс Гар-нетт писем писателя). Тогда Марри назвал Чехова «героем нашего времени» и заявил: «Мы видим в Чехове не художника. Мы с неизбежностью очарованы им как человеком, работавшим, с необычайно сложным материалом современного сознания и души. и постигшим. тайну чистоты сердца, в этом. кроется тайна его величия как писателя. измеряемого критериями христианской морали. Чехов был святым»1.
1 Murry J.M. Aspects of literature. - L., 1920. - P. 86-87.
