CC BY
123
ДРЕВНИЙ МИР
2012.01.006. КЕННЕЛЛ Н.М. СПАРТАНЦЫ: НОВАЯ ИСТОРИЯ. KENNEL N.M. Spartans: A new history. - Oxford; Chichester: Wiley-Blackwell, 2010. - 218 p. - Bibliogr.: p. 195-202.
Ключевые слова: Спарта, архаический и классический период, дорийское вторжение, завоевание Мессении, илотия, крах спартанской гегемонии.
Монография Найджела М. Кеннелла, инструктора Международного центра эллинских и средиземноморских исследований в Афинах, члена Американской школы классических исследований в Афинах, представляет собой обзор истории Спарты, написанный с учетом новейших археологических материалов и исследований от эпохи бронзы до римского времени. Основное внимание автора сосредоточено на архаическом и классическом периодах, а акцент делается на обсуждении таких проблем, как дорийское вторжение и легенда о возвращении Гераклидов, завоевание спартанцами Мессении и происхождение илотии, превращение Спарты в ведущую военную державу в Греции и причины краха спартанской гегемонии. Книга состоит из введения и десяти глав.
В последние годы, пишет автор во введении, традиционное представление о Спарте все больше становится предметом критического анализа, по мере того как историки и археологи подключают к процессу исследования новые методы и технологии, а иногда и новые данные. В результате длительное время существовавший консенсус относительно фундаментальных основ спартанского общества начал распадаться. Ему на смену пришли острые дебаты практически по каждому аспекту существующих знаний о Спарте и спартанцах. Данная работа, по мысли Н.М. Кеннелла, призвана внести определенный вклад в обсуждение спорных проблем.
Первая глава включает краткий обзор источников по истории Спарты. Реконструкцию этой истории, пишет автор, осложняют два главных фактора - почти полное отсутствие собственно спартанских писателей (за исключением фрагментов творчества поэтов ранней архаики), которые изнутри могли бы осветить специфику спартанских институтов, и вместе с тем наличие большого числа авторов-неспартанцев, претендующих на то, чтобы это сделать.
Результатом их усилий стал известный «спартанский мираж», благодаря которому образ исторического полиса постепенно трансформировался в работах политических теоретиков и историков в уникальное государство, радикально отличающееся от всех других греческих государств.
Проблемы возникают уже с самим названием этого государства. В классический период подчиненная спартанцам территория на юге Пелопоннеса называлась Lakedaimon, впрочем, как зачастую и сам город Спарта. Официальным названием спартанского государства было hoi Lakedaimonioi, «лакедемоняне», которое могло обозначать и граждан Спарты (spartiatai), и неграждан, но свободных людей - периэков (perioikoi), или и тех и других вместе взятых. Археологические открытия первой половины 1990-х годов добавили новые материалы по этой проблеме. На акрополе Фив в Беотии были найдены таблички линейного письма Б, приблизительно датируемые 1400-1100 гг. до н.э., в которых, по-видимому, упоминаются люди «лакедемоняне» (ra-ke-da-mi-ni-jo), возможно, причастные к какой-то культовой деятельности. Таким образом, Lakedaimon является очень древним географическим названием, восходящим к эпохе поздней бронзы, которое обитатели позднейшей (дорийской) Спарты могли принять, претендуя на роль хранителей древнего микенского наследия.
Ряд археологов ассоциируют Спарту бронзового века с так называемым Менелайоном - комплексом зданий, открытых неподалеку от более позднего святилища Менелая и Елены. Размеры сооружений и количество находок делают этот комплекс наиболее выразительным памятником Лаконии микенского времени. В нескольких километрах от него, около деревни Вафио, были обнаружены остатки толосной гробницы, содержавшие высокохудожественные золотые кубки. Между этими двумя памятниками было открыто святилище неизвестного микенского женского божества, на месте которого в классическую эпоху располагалось святилище Аполлона Амиклейского и Гиацинта. Весь рассматриваемый комплекс памятников - Амиклеум, толос в Вафио и Менелайон - являлся, по-видимому, центром микенского Лакедемона (с. 24-25).
В XII в. до н.э., после того как сооружения Менелайона были полностью разрушены, здесь обосновалось население, производившее керамику, отличную от посуды предшествующего времени.
Аналогичные лощеные сосуды ручной лепки были обнаружены и в других погибших в огне пожаров центрах микенской цивилизации. Культовые места, пережившие разрушение дворцов, тем не менее перестали функционировать (как, в частности, Амиклеум). Кремация постепенно сменила ингумацию в качестве нормы погребального обряда. Одним из элементов одежды стали металлические фибулы. Большие области Греции, в том числе Лакония, претерпели весьма заметную депопуляцию. Можно ли считать эти культурные и демографические перемены, составляющие суть так называемой дорийской проблемы, индикатором прихода новой этнической группы или групп населения? Обсуждению различных аспектов этой проблемы посвящена вторая глава книги («Сыновья Геракла»).
Согласно представлениям самих спартанцев, они были потомками тех дорийцев, которые помогли изгнанным сыновьям Геракла вернуть свое законное наследство - власть над Пелопоннесом. Завоевание Лаконии предками спартанцев явилось частью того великого похода (или походов), случившегося через несколько десятилетий после Троянской войны, который возглавили Геракли-ды. Между тем, пишет Н.М. Кеннелл, в современной историографии бесконечные споры относительно историчности дорийского вторжения и его взаимосвязи с возвращением Гераклидов, по-видимому, зашли в тупик. С одной стороны, обнаружилась явная неоднозначность археологических данных. В частности, оказалось ошибкой рассматривать изменения керамического комплекса как свидетельство появления нового «варварского» населения после разрушения микенских дворцов, поскольку формы и роспись сосудов во многих местах демонстрируют континуитет от позднего бронзового к раннему железному веку. С другой стороны, историческая лингвистика, изучающая взаимоотношения между языком линейного письма Б и позднейшими греческими диалектами, установила, что микенцы говорили на языке, больше соответствующем «восточно-греческим» диалектам классического периода - аркадскому и кипрскому, или аркадо-кипрскому (в силу их тесной взаимосвязи). Позднее аркадо-кипрский был заменен дорийским на большей части Пелопоннеса, за исключением Аркадии. В свою очередь, близость дорийского северо-западным греческим диалектам побудила некоторых исследователей рассматривать дорийцев как пришельцев из Эпира. Однако историческая традиция никогда
не ассоциировала дорийцев с Эпиром, локализуя их бесспорно в ареале микенской культуры. В настоящее время, пишет автор, с большей или меньшей вероятностью можно предполагать следующее: если предки спартанцев мигрировали в Пелопоннес в конце бронзового века, то они стали идентифицировать себя как дорийцев лишь после расселения на полуострове, когда появилась необходимость сконструировать собственную историю, чтобы связать себя с одним из наиболее выдающихся персонажей греческой мифологии. Как показывает фрагмент из поэмы спартанского поэта Тиртея («Эвномия»), эта связь уже существовала к середине VII в. до н.э. (с. 29-30).
Раскопки Лимн, одной из четырех общин-деревень, образовывавших древнюю Спарту, выявили значительную концентрацию здесь протогеометрической и архаической керамики. Помимо рядовых и не вполне рядовых погребений X в. до н.э., в Лимнах был открыт ряд святилищ, включая знаменитый храм Артемиды Ор-фии. Однако состояние и характер полученных данных не позволяют определенно утверждать, что захоронения были оставлены вновь прибывшим в Лаконию населением или потомками тех, кто обитал здесь в микенскую эпоху. Впрочем, более поздние захоронения в различных районах древнего города, типичные также и для Мессении, иногда рассматриваются как подтверждающие версию о дорийском вторжении. Полное отсутствие данных о каком-либо расширении сети поселений в Лаконии вплоть до начала VI в. до н.э., по-видимому, означает, что в течение длительного времени население проживало главным образом в долине Эврота, где оно, возможно, концентрировалось преимущественно в Спарте и Амиклах.
Павсаний описывает процесс завоевания спартанцами Лаконии как постепенное военное подчинение дорийцами местного ахейского населения, последним оплотом которого стали Амиклы, позднее инкорпорированные в Спартанское государство в качестве пятой составляющей его общины. Однако, как отмечает автор, это дорийско-ахейское противостояние никак не прослеживается в археологических материалах, которые в целом идентичны на всех немногочисленных поселениях Лаконии раннего железного века, включая Спарту и Амиклы.
К концу VIII в. до н.э. господство Спарты, вероятно, было признано всеми лаконскими общинами, что позволило ей присту-
пить к завоеванию соседней Мессении (глава третья), которое рассматривается как спартанский вариант великого колонизационного движения, охватившего тогда греческий мир. Первую Мессенскую войну, пишет автор, обычно датируют концом VIII или началом VII в. до н.э., Вторую относят ко второй половине VII в. Согласно наиболее популярному объяснению, целью завоевания была плодородная земля Мессении, а его следствием - раздел земли между победителями и превращение побежденных в сельскохозяйственных рабов - илотов. Однако, в отличие от других регионов Греции, в Лаконии VIII-VII вв. до н.э., судя по археологическим данным, не наблюдался рост населения. Он стал заметен только после «умиротворения» Мессении. Таким образом, пишет Н.М. Кеннелл, перенаселенность, очевидно, не была главной движущей силой спартанской экспансии, но это не исключает того, что желание захватить землю мессенцев являлось существенным мотивом вторжения (с. 43).
Эпоха Мессенских войн совпала с периодом политического кризиса в Спарте, вызванного, если верить Аристотелю, резким неравенством земельной собственности. Результатом урегулирования кризиса стала так называемая «Большая Ретра» - самый ранний в истории Греции законодательный документ, формулирующий основы государственного устройства, своего рода конституционный акт. Анализ этого весьма архаичного по стилю и языку текста позволяет, по мнению автора, рассмотреть в нем признаки компромисса между демосом и элитой. Примечательно, пишет он, что ни в «Ретре», ни в «Эвномии» Тиртея (также порожденной кризисом), не упоминается проблема землевладения. Остается неизвестным, как она была урегулирована. Существуют большие сомнения в том, что какое-то радикальное перераспределение земли вообще когда-либо имело место, хотя в классический период спартанская система землевладения, по-видимому, предполагала, что каждый спартиат обладал наделом, достаточным для ежемесячных взносов в общественные трапезы (с. 50).
Благодаря завоеванию Мессении Спарта стала самым большим полисом Греции, и к концу VI в. до н.э. большинство других государств Пелопоннеса видели в ней своего гегемона. Свое лидерство в Пелопоннесском союзе и «естественное» право на господство над всем полуостровом спартанцы, как показывает эпизод с так называемыми «костями Ореста», сына Агамемнона, обосновы-
вали генетическими связями своей гераклидской аристократии с додорийской знатью Пелопоннеса. Не случайно примерно к этому времени относится и установление культа Агамемнона в Амиклах.
Четвертая глава посвящена реконструкции событий спартанской истории главным образом периода Греко-персидских войн -времени правления царя Клеомена I (ок. 525-480 гг. до н.э.) и регентства Павсания, который после гибели в Фермопилах в 480 г. царя Леонида возглавил объединенные силы греческих полисов. Впрочем, как показывает автор, несопоставимо большее воздействие на спартанское общество, чем война с персами, оказало разрушительное землетрясение 465/4 г. до н.э. Немедленным следствием удара стихии, превратившего Спарту в руины, явилось восстание илотов. В его описании в источниках, отмечает автор, отчетливо просматриваются две исторические традиции. Одна из них, восходящая к Эфору, говорит о мятеже лаконских илотов, к которым затем присоединились мессенцы. Вторая версия, представленная Фу-кидидом, сконцентрирована на восстании в Мессении.
По мнению автора, восстание в Мессении оправданно доминирует и в современных исследованиях как событие совершенно иного рода, которое явилось наиболее серьезной угрозой территориальной целостности Спартанского государства со времен Второй Мессенской войны. В 465/4 г. спартанцы столкнулись не просто с восстанием рабов, но с «национально-освободительным движением», с которым в течение нескольких лет (от четырех до десяти -по разным источникам) не могли справиться объединенные силы Спарты и ее пелопоннесских союзников.
До настоящего времени почти все аспекты проблемы илотии остаются предметом дискуссий, и к их обсуждению автор приступает в пятой главе. Не является исключением и вопрос о происхождении этого института. Многие современные историки предпочитают видеть в илотах покоренное дорийцами ахейское население Лаконии. Примечательно, однако, что наиболее ранние античные писатели, затрагивавшие этот сюжет (Антиох Сиракузский, Эфор), не идентифицируют илотов подобным образом. В целом, однако, литературные источники, по мнению автора, крайне ненадежны, и процесс, в ходе которого спартанцы низвели своих соседей до статуса илотов, остается неясен (с. 80).
Археологические данные, считает Н.М. Кеннелл, способны лишь вселить ложные надежды, но не могут помочь решить проблему. Архаическая керамика и изделия из бронзы, найденные в Мессении на памятниках, идентифицируемых как святилища, неотличимы от подобных категорий предметов к востоку от Тайгета и, возможно, являются индикатором растущего доминирования Спарты. Но следы разрушения на многих из них затруднительно связать с военной агрессией спартиатов в силу хронологической неопределенности.
Тем не менее исследования, проведенные в районе Пилоса, на юго-западе Мессении, выявили специфическую модель расселения архаического и классического времени, характеризующуюся преобладанием немногих крупных поселений, относительно изолированных в ландшафтном плане. Наличие сходной модели предполагается и для района, расположенного к северо-западу от равнины Стениклера. При этом значительные архаические комплексы в Ва-силико и Капанаки предположительно были определены исследователями как дома спартиатов, контролирующих рабочую силу своих поместий. Таким образом, отмечает автор, илоты, по-видимому, проживали компактно, под надзором, а не были рассеяны небольшими семейными группами.
Аналогичная система расселения, как считается, существовала и в долине Эврота, несомненно, служившей местом концентрации поместий спартиатов. Однако в Парноне, одной из внутренних областей к востоку от Спарты, развитие которой началось только в VI в. до н.э., преобладала другая система. Она представлена множеством мелких «семейных ферм» и «хуторов», исследователи которых высказали предположение об их заселенности главным образом периэками и илотами. Однако после середины V столетия их число резко сокращается, а размеры поселений значительно увеличиваются, что, по мнению автора, возможно, стало следствием принятых спартанцами мер безопасности после событий 465/4 г. до н.э. (с. 81).
В отличие от обычных (покупных) рабов, илоты, по-видимому, жили общинами и среди них, возможно, существовала какая-то рудиментарная иерархия (если загадочный термин шпо1шо8, как предполагается, обозначал какого-то «главу илотов»). Очевидно также, что они имели какие-то имущественные права, их нельзя
было освобождать по частной инициативе, а также продавать за пределы Спартанского государства. Столь значительные ограничения имущественных прав на илотов для частных лиц позволили уже в древности трактовать их как разновидность государственных рабов (Страбон), что хорошо согласовывалось с идеей равенства земельных наделов спартиатов, поскольку и то, и другое было в конечном счете собственностью государства, лишь переданной в индивидуальное пользование. Однако, по мнению многих современных исследователей, с позицией которых согласен и Н. М. Кеннелл, в классический период илоты, вероятно, находились в частной собственности, что не противоречит наличию определенных ограничений на использование права собственности в их отношении (с. 82-83).
Отличия илотии от классического рабства, преобладавшего в греческом мире, заставляют считать, полагает автор, что наилучшим ответом на вопрос о том, кто такие илоты, будет именно тот, что они - илоты. Это отнюдь не произвольное решение, так как само существительное «илот» и связанный с ним глагол Иейб1еиет («обращать в илота») в античных текстах почти всегда ассоциируется со Спартой. Илотия, таким образом, пишет Н.М. Кеннелл, была уникальным и исключительно спартанским институтом, несмотря на существование похожих категорий зависимого населения в других регионах (пенесты в Фессалии, мариандины на территории Гераклеи Понтийской, киллирии в Сиракузах и др.) (с. 88).
Другим основным элементом лаконского населения были так называемые репо1ко1 («живущие вокруг»). «Города» периэков, разбросанные по Лаконии и Мессении, были зависимыми ро1е18, обладавшими определенной внутренней автономией, но во всем остальном подконтрольными Спарте. Предполагалось, что взаимоотношения Спарты с общинами периэков строились на основе двусторонних договоров, но в источниках нет никаких намеков на это. Возможно, некоторые города периэков начали свое существование как «колонии» Спарты, основанные в ходе начавшейся в VI в. до н. э. внутренней колонизации. Во всяком случае, полисы периэков были связаны со Спартой целым комплексом культовых, социальных и экономических связей, подобных тем, которые соединяли подлинные колонии (аро1ко1) с их метрополиями. Однако небольшие приморские равнины и горные долины, в которых располага-
лись поселения периэков, не обладали достаточными ресурсами, способными обеспечить трансформацию этих поселков в крупные центры. Такими ресурсами обладала лишь долина Эврота, что естественным образом делало Спарту единственным политически и культурно доминирующим центром региона.
Поскольку, согласно утверждению античных писателей, спартанцы занимались исключительно военным делом, общины периэков рассматриваются как поставщики многого из того, в чем нуждались спартанцы в повседневной жизни, - от кубков до копий и щитов. Однако вне Спарты ни одно из поселений в обследованной зоне Лаконии, за исключением, может быть, Селласии, не было настолько большим, чтобы иметь специалистов-ремесленников. Вместе с тем имеются археологические свидетельства того, что, например, керамическое производство, как и производство некоторых других изделий (в частности, вотивных свинцовых фигурок), существовало в самой Спарте в течение архаического и классического периодов. И это обстоятельство дает основание предположить, что производителем и поставщиком ремесленной продукции, в том числе и для поселений периэков, в действительности была сама Спарта (с. 90).
Размеры большинства обследованных периэкских ро1е18 свидетельствуют о проживании в них обычно не более 400-600 человек, обитавших дисперсно по сельским усадьбам вокруг «городского» центра, где располагались общинные святилища, функционировал местный рынок и местное самоуправление, контролируемое немногочисленной землевладельческой элитой. В целом, пишет автор, характер материальной культуры этих ро1е18 подкрепляет идею об этнокультурном единстве спартиатов и периэков. Последние составляли по крайней мере половину гоплитов спартанской армии, и так называемые «воспитанники» (1хорЫшо1), которые проходили знаменитую спартанскую систему воспитания вместе с гражданами Спарты, вполне могли быть сыновьями богатых периэков (с. 92).
Шестая глава, посвященная анализу политической системы Спарты, начинается с рассмотрения различных теорий происхождения двойной царской власти. Для самих спартанцев, пишет автор, наличие двух параллельных династий - Агиадов и Эврипонти-дов - не было загадкой. Их появление они связывали с братьями-близнецами - Эврисфеном и Проклом. Современные историки
предложили целый ряд различных сценариев возникновения диархии: от идеи о существовании двух вождей двух разных племен дорийских завоевателей Лаконии до предположения, что Агиады изначально были царями ахейских Амикл, по соглашению разделившими власть с дорийскими Эврипонтидами после объединения дорийской и ахейской общин. Теперь, когда историчность факта дорийского завоевания вызывает сомнения, как и сама реальность ранних персонажей царского списка, все эти теории, по мнению автора, должны быть отставлены.
В отличие от остальных спартиатов, цари не принадлежали к числу homoioi («равных») в точном смысле слова, поскольку не проходили (как правило) через жесткую систему спартанского воспитания. Более того, они фактически не были даже членами полиса. В ежемесячном ритуале, когда заключался своего рода двусторонний контракт, клятвами обменивались цари - от себя лично, а от лица полиса - эфоры. Автор обращает также внимание на тот факт, что в качестве потомков Геракла цари формально считались ахейцами, а не дорийцами, и в некоторых ситуациях у античных писателей фигурируют рядом «лакедемоняне» и «Гераклиды», живущие в Спарте (с. 96).
Переходя далее к проблеме происхождения эфората, Н.М. Кеннелл отмечает, что список эфоров, составленный в V в. до н.э., ведет отсчет, вероятно, с середины VIII в. Однако отсутствие упоминаний о них в сохранившемся тексте «Большой Ретры» позволяет думать, что эта магистратура либо возникла позднее, либо ее значение на момент составления «Ретры» было невелико. Согласно современной теории, эфоры («наблюдатели») изначально были своего рода коллегией астрологов, главной задачей которой было наблюдение за положением звезд, чтобы установить, угоден ли правящий царь богам. Однако связь происхождения эфората с данным ритуалом в высшей степени сомнительна, поскольку единственный подобный случай, описанный в источниках, относится только к середине III в. до н. э.
Первое появление эфоров в историческом источнике (Геродот, 5.39.2-40.1) связано с династическим кризисом в Спарте при царе Анаксандриде (ок. 560-520 гг. до н.э.) и, по мнению исследователя, демонстрирует их подчиненное по отношению к царям положение. Лишь позднее, в V и в IV вв. до н.э., эфоры приобрели
чрезмерно большое влияние, что позволило Ксенофонту отождествить их власть с тиранической. По мнению ряда исследователей, возвышение эфората стало результатом формирования сети союзнических связей Спарты с соседними полисами, известной в историографии как Пелопоннесский союз. И в классическую эпоху позиция эфоров имела решающее значение в вопросах внешней политики и внутренней безопасности (с. 108).
В отличие от ежегодно сменяемых эфоров, герусия со своим пожизненным членством, включавшая в свой состав царей, являлась для спартанцев краеугольным камнем «отеческой конституции», созданной Ликургом. Однако несмотря на престиж и авторитет этого аристократического совета, многие члены которого могли претендовать на принадлежность к Гераклидам, его полномочия были ограничены преимущественно совещательными функциями.
Принято считать, пишет Н.М. Кеннелл, что народное собрание в Спарте, которое называлось ekklesia а не apella, как думали раньше, не играло существенной роли в процессе принятия решений. Действительно, в спартанской экклесии, в отличие от афинской, не было свободы дискуссий, и она не обладала законодательной инициативой. Однако ситуация в Афинах была скорее исключением, чем правилом в греческом мире. Тем не менее, как показывает автор, народное собрание в Спарте являлось центральным элементом ее политической системы, а не простым механизмом, который служил лишь для того, чтобы «проштамповывать» решения магистратов (с. 111-114).
В седьмой главе («От Леотихида до Лисандра») рассматривается история противостояния Спарты и Афин в борьбе за гегемонию в Греции. Хронологически она охватывает период от морского сражения у мыса Микале на западном побережье Малой Азии, где в 479 г. до н.э. союзный греческий флот под командованием спартанского царя Леотихида (491-469 гг. до н.э.) разгромил морские силы персов, до смерти в 395 г. спартанского наварха Лисандра, уничтожившего афинский флот в битве при Эгоспотамах в 404 г., что окончательно решило в пользу Спарты исход Пелопоннесской войны.
К концу V в. до н.э. Спарта оказалась бесспорным гегемоном Греции, и когда в 400 г. благодаря интригам Лисандра Эврипонтид Агесилай стал царем, он вряд ли мог предвидеть полное крушение
спартанского могущества, которое произошло в течение его правления. Спарта не только утратила контроль над Эгеидой, но и лишилась наиболее ценной части собственной территории - Мессе-нии, которая обрела независимость в 370 г. после сокрушительного разгрома спартанцев в битве при Левктрах и вторжения на территорию самого Лакедемона войск фиванского полководца Эпами-нонда. Роль Агесилая II в процессе падения спартанской гегемонии дебатируется со времен Античности, но весьма сомнительно, пишет автор, чтобы кто-то был способен сохранить Спарту периода рубежа V-IV вв. до н.э. (с. 135).
В восьмой главе («Агесилай и армия») прослеживается развитие спартанской военной системы начиная с эпохи архаики и анализируется специфика тех военных сил, которые в конечном счете оказались в распоряжении Агесилая II. При этом основными точками сопоставления являются описание Геродотом спартанской армии в битве при Платеях в 479 г. до н.э., рассказ Фукидида о сражении при Мантинее в 418 г. и сведения о состоянии спартанской армии в сочинениях Ксенофонта, охватывающих конец V и первую треть IV в. до н. э. На основе этих описаний реконструируются эволюция структуры армии и иерархии командного состава, численность подразделений и общая численность боеспособных граждан Спарты и периэков.
Сравнение данных Геродота и Фукидида показывает, что между 479 и 418 гг. до н.э. в Спарте произошла военная реформа. С точки зрения Н.М. Кеннелла, она была проведена до 425 г., о чем, по его мнению, свидетельствует описание Фукидидом событий под Пилосом во время Пелопоннесской войны. Вместо пяти больших lochoi («лохов»), формировавшихся на основе пяти составляющих город общин-деревень (obai), было образовано шесть morai («мор»), каждая из которых включала два лоха гоплитов (один состоял из спартиатов, а другой - из периэков). Лохи, в свою очередь, делились pentekostyes (по четыре в каждом), а пентеко-стии - на enomotiai (по четыре эномотии в пентекостии). В эпоху Ксенофонта описанная структура продолжала существовать. При этом эномотарх (enomotarchos) отнюдь не был самым младшим «офицером». Спартанская армия, таким образом, оказалась насыщенной командирами разного уровня, что, как считает автор, резко повысило ее управляемость, дисциплину и маневренность по срав-
нению с армиями других греческих полисов. Проблема, однако, состояла в относительно небольшой и постоянно снижающейся пропорции собственно спартиатов в этой спартанской армии на протяжении V и особенно IV столетий, что явилось симптомом нарастающего демографического кризиса, приведшего к почти исчезновению спартанских граждан (с. 148).
Причины знаменитой спартанской олигантропии (oliganth-röpia), «малолюдства», рассматриваются в девятой главе («От Архидама III до Набиса»). Истоки кризиса автор видит прежде всего в концентрации земельных владений в руках немногих, обусловленной специфической спартанской системой равного долевого наследования с участием женщин в условиях существования частной собственности на гражданские клеры. В результате большая часть спартиатов деградировала до состояния гипомейонов, «опустившихся». И если в 480 г. до н.э. насчитывалось около 8000 полноправных спартанских граждан, то к середине III в. до н.э., согласно Плутарху, их осталось не более 700, из которых только 100 владели землей и, следовательно, обладали всеми гражданскими правами (с. 164-165).
Очевидно, пишет автор, что при таких людских ресурсах Спарта не только не могла соперничать с эллинистическими державами и федеративными образованиями типа Ахейского и Это-лийского союзов, но и просто поддерживать свою независимость. Осознанием этого факта частью спартанской элиты объясняются попытки реформ, предпринятых царями Агисом IV (244-241 гг. до н.э.) и Клеоменом III (235-221 гг. до н.э.). В обоих случаях центральными пунктами программы реформ были отмена долгов и передел земли, которые предстояло осуществить под лозунгом возврата к порядкам, якобы установленным легендарным Ликургом. Таким образом, идеология аграрной политики Агиса и Клеомена основывалась на популярном, но ошибочном представлении о равенстве и неотчуждаемости земельной собственности в классической Спарте. Однако к III в. до н.э. это представление стало неотъемлемым элементом образа Спарты, разработанного философами и политическими теоретиками, что позволило царям-реформаторам представить свои радикальные новые идеи как возврат к ликурго-вой системе. Впрочем, несмотря на то что реформы отчасти, возможно, были инспирированы романтической ностальгией по слав-
ному прошлому, они имели вполне прагматическую цель - увеличить численность граждан и тем самым повысить обороноспособность государства (с. 165-170).
Вмешательство Македонии положило конец попыткам возродить могущество Спарты. Но если Антигон Досон, разбивший войска Клеомена III при Селласии в северной Лаконии летом 222 г. до н.э., лишь восстановил прежний порядок (patrion politeuma, «отеческое устройство»), то Филипп V в 218 г. прошел со своей армией всю Лаконию, подвергнув ее тотальному опустошению.
К концу правления Набиса в 192 г. до н.э. Спарта, силой включенная в состав Ахейского союза, уже не контролировала большую часть своей территории. Города периэков, ставшие фактически независимыми, образовали Союз лакедемонян в качестве инструмента сохранения обретенной свободы. К Союзу, по-видимому, примкнули также илоты, в результате чего исчез и сам институт илотии (с. 180).
Под римским владычеством (глава 10), особенно в эпоху Ранней империи, Спарта, подобно большинству других городов восточных провинций Рима, переживала период относительного экономического процветания и вместе с тем растущего социального неравенства. Огромные виллы, богато украшенные мозаикой, и обширные поместья заняли ее сельскую территорию, увеличив концентрацию городского населения в результате разорения мелких землевладельцев. При императоре Адриане (117-136 гг. н.э.), в обстановке своеобразного ренессанса греческой культуры, причем в ее архаизирующих формах, авторитет Спарты снова вырос благодаря возрождению института agoge, специфической спартанской системы воспитания, которая снова стала важнейшим элементом спартанской самоидентификации.
Вплоть до 160-х годов н.э. Спарта оставалась в стороне от крупных потрясений. В 163-166 гг. молодые спартанцы принимали участие в походе Луция Вера против парфян, или «персов», как предпочитали их называть сами спартанцы. Две катастрофы конца 160-х годов - эпидемия чумы, распространенная возвратившимися из восточного похода ветеранами, и вторжение в Грецию костобоков -нанесли серьезный ущерб городу. К началу IV в. Спарта вернула себе некоторую степень процветания, хотя город явно утратил доминирующие позиции в экономической жизни Лаконии. Но в 396 г.
Спарта была захвачена готами Алариха, и это событие, по мнению автора, можно считать концом античной истории города (с. 194).
А.Е. Медовичев
2012.01.007. МЕДВЕДСКАЯ И.Н. ДРЕВНИЙ ИРАН НАКАНУНЕ ИМПЕРИЙ, (К^ вв. до н.э.): ИСТОРИЯ МИДИЙСКОГО ЦАРСТВА / РАН. Ин-т вост. рукописей. - СПб.: Петерб. востоковедение, 2010. - 260 с. - Библиогр.: с. 240-256.
Ключевые слова: Древний Иран, 1Х-У1 вв. до н.э., Мидийское царство, киммерийцы и скифы и Древний Ближний Восток.
Монография докт. ист. наук. И.Н. Медведской посвящена истории Мидийского царства - первого иранского государства, сложившегося в первой половине VII в. и просуществовавшего вплоть до середины VI в. до н.э., когда власть над его территорией перешла к персидской династии Ахеменидов. Основное внимание автор уделяет таким дискуссионным проблемам мидийской истории, как локализация первоначальной территории, время и причины возвышения Мидии, пределы мидийской экспансии, хронология мидий-ской династии, характер и результаты участия Мидии в войне против Ассирии 615-605 гг. до н.э., а также роль киммерийцев и скифов в истории Мидии и других стран Древнего Ближнего Востока. Книга состоит из предисловия, пяти глав и заключения.
Письменные источники самого Мидийского царства неизвестны. Сведения о нем содержатся в клинописных (ассиро-вавилонских и древнеперсидских) текстах К^! вв. до н.э., в Библии, а также в сочинениях античных и византийских писателей. Их характеристика содержится в первой главе. Ценность клинописных источников, пишет автор, заключается прежде всего в том, что они составлены современниками описываемых событий. При этом ассирийские тексты имеют основополагающее значение для реконструкции ранней мидийской истории и исторической географии Северо-Западного Ирана. Однако ассирийские царские анналы, как и вавилонские хроники, далеко не всегда дают объективную информацию, интерпретация которой в этих документах практически всегда определяется интересами правящих династий. Сочинения греческих писателей (Геродота, Ктесия, Страбона и др.) сохранили значительные фрагменты истории Мидии, но достоверность сооб-
