CC BY
14
ную любовь. Общий мотив возрождающей смерти у Гофмансталя решен негативно: эстет и в час смерти остается лишь «унылым гостем на темной земле» (с. 148), в то время как Сологуб разворачивает мотив «умри и восстань» до оптимистической эмфазы: смерть влюбленных имеет смысл искупительной жертвы, обещающей преображение.
Отмечая прямые контакты Г. Гофмансталя с деятелями и явлениями русской культуры, А.И. Жеребин указывает на сходные черты, обусловленные «укорененностью австрийских и русских поэтов в общем духовном ландшафте эпохи символизма»: «Представляя собой международную художественную систему, европейский символизм может рассматриваться как тотальный макротекст, объемлющий все отдельные тексты, которые его развертывают, конкретизируют и связаны между собой интертекстуальными отношениями. Каждый из поэтов конца XIX - начала XX века "читает" свой монолог, но наличие общего для всех них языка культуры ведет к тому, что их монологи оказываются репликами, участвующими в создании единого "коммуникативного пространства"» (с. 150).
К.А. Жулькова
2011.01.007. ШЕВЧЕНКО Л И. ДИНАМИКА МОДЕЛЕЙ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ВИДЕНИЯ-ОТРАЖЕНИЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ В РУССКОЙ И РУССКОЯЗЫЧНОЙ ПРОЗЕ О СОВРЕМЕННОСТИ РУБЕЖА ХХ-ХХ1 вв. - Кшв: ВПЦ «йм кольорiв», 2009. -Кн. 1. - 607 с.
Доктор филол. наук Л.И. Шевченко (проф. Ун-та Яна Коха-новского в Кельце, Польша) предпринимает попытку теоретического осмысления литературного процесса, анализирует прозу 1970-х - начала 1990-х годов русскоязычных писателей, сформиро-вавашихся в период «назревания краха тоталитарной системы и в постсоветское время» (с. 8).
В целом литературу советского периода автор рассматривает как «определенное единство, основу которого составляли общий объект художественного исследования, насаждаемая сверху и культивируемая десятилетиями единонаправленность его осмысления и типологическая близость способов его образного воплощения»; сам же анализ этой «литературной эпохи» и следующих за ней десятилетий «требует новых, нетрадиционных подходов».
Не случайно, продолжает автор, традиционное описание литературного процесса как смены одних направлений другими теперь все чаще признается малоэффективным. Понятие «литературное направление» теперь связывают с понятием «тип литературы», которое осмысляется «в качестве одного из аспектов господствующего в данную эпоху типа культуры» и как «крупнейшая единица членения литературного процесса»1 (с. 5).
С этой точки зрения в истории мировой культуры могут быть выделены «литературные эпохи» (будь то Возрождение, Просвещение или - в данном случае - литература эпохи «строительства коммунистического общества»), каждой из которых соответствует «своя, со временем становящаяся традиционной, а затем изживающая себя идея мироустройства - модель мира, которая в конечном итоге детерминирует выбор основных доминант, ракурсов и способов отражения действительности во всех видах искусства, включая литературу» (с. 10). В конкретных произведениях общая идея мироустройства реализуется как художественная модель мира, выражая наиболее общие ценностные ориентации той или иной культурно-исторической формации и определяя основные (должные) тенденции ее развития. Она же становится отправной точкой для «альтернативных представлений, возникающих в канун перехода к другой культурно-исторической формации» (с. 11).
Художественные модели мира являют собой модификации конкретных индивидуально-авторских видений-отражений действительности. По отношению друг к другу они могут быть диаметрально противоположными, отталкивающимися или близкими. Литературный процесс - это динамическая, саморазвивающаяся система типов художественного видения-отражения действительности, модифицированных в художественных произведениях.
Типы моделей авторского видения-отражения Л. И. Шевченко определяет на основании многих признаков (в монографии их выделено 84). Важнейшие среди них: целостность или фрагментарность воссоздаваемой картины мира, что позволяет условно поделить все модели на универсальные и дискретные. В зависимости от
1 См.: Черноиваненко Е.М. Литературный процесс в историко-культурном контексте: Развитие и смена типов литературы и художественно-литературного сознания в русской словесности ХХ-ХХ1 вв. - Одесса: Маяк, 1997.
наличия или отсутствия в них иерархии ценностей дискретные модели авторского видения-отражения подразделяются на векторные и скалярные.
«Векторные модели» дискретного художественного видения-отражения действительности представляют читателю мир в свете вполне определенных понятий о мыслимом идеале (с. 30). «Скалярные модели» дискретного художественного видения-отражения действительности являют читателю мир вне его отношений к какой-либо системе ценностей; представления об идеале в них не структурированы; герой с амбивалентным характером и релятивистским сознанием порой даже отвергает саму мысль об их возможности (с. 35).
При характеристике той или иной модели учитываются и следующие ее свойства: отношения между ценностями, культивируемыми в государстве и воплощенными в тексте (их совпадение; степень зависимости или отталкивание от них; отрицание, «игра» с ними; утверждение новых альтернативных ценностей); ориентация мира произведения на исследование действительности или на ее фактографическое воспроизведение, или на построение новых «миров-концептов» и т.п. На тип модели также влияют способы обращения авторов к архетипическим образам; архитектоника текстов; стратегия повествования; типы главных героев; способы саморепрезентации автора; варианты эстетической завершенности текста и т.п.
По мнению Л. И. Шевченко, в русской и русскоязычной прозе о современности 70-90-х годов сосуществуют модификации 17 типов моделей художественного видения-отражения действительности. Но в центре внимания остается формирование глобальной модели мира, характерной для периода построения коммунизма, и ее влияние на литературный процесс в течение десятилетий (с. 72-73).
В произведениях официозной литературы («апологетический тип» художественного видения-отражения действительности), в первую очередь в «производственном» романе, герой представлен исключительно в сфере трудовой деятельности. Главное для него -это его «дело» во имя «светлого будущего». В качестве базовых выступают такие составляющие идеомифа советской эпохи, как создание нового мира, победа над временем и т.п.; в подтексте прочитываются отсылки к праопыту древних (принесение жертвы,
инициация, поклонение истинному, мифологемы отца, авторитета, врага и проч.) (с. 79). В подобных произведениях пространственно-временные границы картины мира ограничены «производственной площадкой» и временем «производственного цикла»; оценка всего изображаемого детерминирована исключительно идеалами социальной системы. Особенно ярко это проявилось в первые послевоенные годы под влиянием теории бесконфликтности и тенденций к лакировке действительности («Кавалер Золотой Звезды» С. Бабаевского, «Высота» Е. Воробьёва, «Горячий час» О. Зив, «Металлисты» А. Былинина и др.) (с. 91).
В 70-е и начале 80-х годов «производственная проза» претерпела существенные трансформации («Индустриальная баллада», «Изотопы для Алтунина», «Алтунин принимает решение» М. Колесникова, «Территория» О. Куваева, «Сказание о директоре Прончатове», «Лев на лужайке» В. Липатова). Изменился тип героев и ситуаций, расширился диапазон их оценок; существенным трансформациям подвергались способы повествования, что, в свою очередь, разрушало «канон» и привело в 80-е годы к его исчезновению. Но сама «матрица» «производственного» романа продолжала использоваться в произведениях антиапологетического типа видения-отражения действительности, ориентированных на развенчание советского идеомифа.
Автор рассматривает антиапологетический тип модели в трех вариантах - матричном («Ангелы на кончике иглы» Ю. Друж-никова, «Живи» А. Зиновьева, «Николай Николаевич» Ю. Алеш-ковского), логоцентрическом («Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына, «Зияющие высоты» А. Зиновьева), игровом («Москва -Петушки» Вен. Ерофеева, «Кенгуру» Ю. Алешковского, «Зона. Записки надзирателя» С. Довлатова, «Остров Крым» В. Аксёнова, проза В. Войновича - «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина», «Претендент на престол», «Москва 2042», «Монументальная пропаганда», «Перемещенное лицо»).
Для матричного варианта характерно «абсолютное отрицание» насаждаемых в обществе «аксиологических ориентиров и одновременно - обращение к матрицам их воплощения в литературе официоза, в частности в производственной прозе», с целью разоблачения того, что за ними стоит, а зачастую и пародирования (с. 120).
В произведениях, актуализирующих логоцентрический вариант антиапологетической модели, подвергаются анализу и развенчанию характерные для тоталитарного общества идеалы и ценности «с точки зрения жестко структурированных представлений о должном в книжной и элитарной культуре, устремленной к системам традиционно-гуманистической ориентации» (с. 139). Позиция автора выражается эксплицитно - в комментариях или устами героя, рупора его идей. Помимо вышеназванных примерами антиапологетической логоцентрической модели могут служить и такие романы А. Зиновьева, как «Светлое будущее», «В преддверии рая», «Мой дом - моя чужбина», «Гомо советикус», «Русская судьба, исповедь отщепенца», «Глобальный человейник».
В игровом варианте антиапологетической модели дискретного художественного видения-отражения действительности авторы противопоставляют «патологической назидательности и серьезности» официозной прозы свой мир, «тоже политизированный, но смеховой», пересозданный с целью отрицания или игры с идеоми-фом советской эпохи. Писатели используют «имплицитные обращения к коллективному бессознательному, архетипическим образам и построениям, взятым из Библии, к мифам культурным» (с. 154), а также и к интертексту.
Апологетические и антиапологетические типы векторных моделей дискретного художественного видения-отражения действительности в литературном процессе являют собой его крайние полюсы и как бы «уравновешивают» его. Между ними находится пространство векторных моделей, в которых глобальная модель мира художественно осмысляется в параметрах ценностей разного типа культурных образований и субкультур. Литература отмеченных десятилетий демонстрирует широчайший спектр художественных миров, определяемых традициями национальных и территориальных общностей, архетипами, представлениями о справедливом мироустройстве, о добре и зле, различными этико-эстетическими ориентирами.
Предлагаемые литературой 70-80-х годов художественные миры подвергают сомнению, оспаривают еще насаждаемую социальной системой идею миропорядка, но полностью ее не отрицают. Писатели как бы провоцируют читателя на раздумья о том, так ли уж хороши те принципы, на которых зиждется современное ему
общество. Симпатии, с которыми обычно солидаризируется читатель, чаще всего не на стороне официозных идей и ценностей.
В монографии, в частности, анализируется распространенный в литературе 70-80-х годов соционравственный вариант традиционалистского типа альтернативных векторных моделей на материале городской прозы («Обмен» и «Дом на набережной», «Исчезновение» Ю. Трифонова, «Имитатор» и др. произведения С. Есина, «В легком жанре» Н. Кожевниковой, произведения Ю. Нагибина, В. Тендрякова, С. Крутилина, С. Залыгина, Д. Гранина - «Кто-то должен», «Однофамилец», «Картина», «Эта странная жизнь», «Зубр»). Амбивалентный герой этих произведений не противостоит декларируемым сверху догмам и насаждаемым в обществе поведенческим стереотипам; между тем в силу имеющихся у него представлений о должном герой мучается от необходимости идти на компромисс (с. 195). В произведениях названных авторов изображаемый мир «не состыкован» с реальностью в свете традиционных параметров должного, и эта «нестыковка» прочитывается между строк как подспудная критика существующего миропорядка. Для большинства текстов рассматриваемой модели характерна «двойственная позиция авторов» по отношению к своим героям - и осуждение и сочувствие, «граничащее порой со всепрощением» (с. 197).
Архаический тип альтернативных векторных моделей дискретного художественного видения-отражения действительности показателен, по логике автора монографии, для произведений «деревенской прозы» 70-80-х годов, связанной с именами Ф. Абрамова, В. Астафьева, М. Алексеева, В. Белова, Б. Можаева, В. Распутина, В. Солоухина, В. Шукшина, В. Крупина и др. Герои таких произведений, как «Прощание с Матёрой» В. Распутина, «Последний поклон» В. Астафьева и др., подвергают сомнению не только ценности, насаждаемые сверху, но и все современное мироустройство. Авторы произведений, в которых актуализировались архаические модели дискретного художественного видения-отражения действительности, противопоставляли урбанистической, технизированной культуре, а «главное - ценностным ориентациям тоталитарного государства», представления народной патриархальной культуры, заставляя задуматься о непреходящем и вечном. Написанное ими «воспринималось как альтернативное насаждаемому
системой» и в 70-е, и в начале 80-х годов; к 90-м годам «деревенская проза почти исчезает с литературного горизонта» (с. 247).
Мифопоэтический тип альтернативных векторных моделей дискретного художественного видения-отражения действительности, по мнению Л.И. Шевченко, раскрывается в произведениях, ориентированных на творческое переосмысление «запечатленных в легендах и мифах представлений о должном, которые по своей аксиологической направленности являлись альтернативными» тем, что диктовались бытовавшей социальной системой (с. 262). Герои произведений Ч. Айтматова («Пегий пес, бегущий краем моря», «Белый пароход»), Ю. Рытхэу («Когда киты уходят»), а также В. Санги, Т. Пулатова, не приемля действительность, спасаются бегством в мир сакральных идей и ценностей, противопоставляемых реальности и отрицающих ее. Между тем такие писатели («имитаторы мифов») воплощали «во всей совокупности создаваемых текстов тенденции времени» (с. 281).
В мире «естественного природного бытия» обретает гармонию с собой и миром герой повестей А. Кима «Собиратели трав» и «Лотос», в которых актуализируется утопический тип моделей дискретного художественного видения-отражения действительности. Автор пытается «увести читателя из отрицаемого им социума в мир первозданной природы», и этот мир «деревьев и трав» видится ему как «панацея от всех болезней, которыми страдает человечество», от угрозы экологической катастрофы. Такого типа авторы обнаружили близость идеям Ж.-Ж. Руссо, «сформулировавшего альтернативную идеалам Просвещения позицию» (с. 250).
В теоцентрическом типе альтернативных векторных моделей дискретного художественного видения-отражения действительности («Рождение» А. Варламова, «Отверзи ми двери» Ф. Светова, «И тут поклонился...» В. Лихоносова, «Джвари» В. Алфеевой и др.) амбивалентный герой обретает свою целостность на пути к Богу; здесь утверждаются христианские ценности как противостоящие установлениям секуляризованного общества. В центре внимания авторов - переживаемое героем противоречие между сущностью (миром священного, идеальным) и существованием в мире физическом; акцент делается «на передаче движения, диалектики чувств, той эволюции, которую претерпевает» система «эмоционально-оценочных представлений» героя (с. 315).
Персоналистский тип дискретного художественного видения-отражения действительности в его наиболее распространенном экзистенциальном варианте заявлен в произведениях, где в качестве альтернативы государственному официозу выдвигается неповторимость Я человека, пытающегося постичь свое «одиночество и отъединенность от общества как неизбывную данность» (с. 285). Особенно ярко персоналистские модели экзистенциального типа заявили о себе в творчестве представителей первой волны русской эмиграции - Г. Газданов, Г. Иванов, В. Набоков, Б. Поплавский, С. Шаршун, Ю. Фельзен, В. Яновский и др. В литературе, изданной в метрополии, эта модель дискретного видения-отражения действительности сказалась в творчестве А. Гладилина, А. Битова, В. Маканина и др. Герой повестей А. Битова («Птицы, или Оглашение человека», «Человек в пейзаже») - «сирота человечества», мира и бытия - остро переживает «невозможность укорениться ни в одном месте и ни в одном времени» (с. 291). Он сосредоточен на осмыслении себя как части вселенского бытия, на реализации замысла Абсолюта. Герой самоосуществляется в свободном жизнепо-лагании-творчестве человека, преодолевшего те или иные комплексы и преграды внутреннего и внешнего порядка и ощущающего свою неповторимость, гармоническое «обретение всеполноты бытия» (с. 302).
В отличие от векторных альтернативные скалярные модели дискретного художественного видения-отражения действительности являют читателю мир вне его отношения к какой-либо иерар-хизированной системе ориентаций, мыслимых как в положительном, так и в отрицательном ключе; представления о прекрасном и идеальном не структурированы. Это - огромный по объему пласт художественных произведений, отразивших всю вариативность видения мира представителями «третьей культуры» и культуры элитарной (в том числе и андеграундной элиты), реже - культуры «промежуточной» (с. 353). Речь идет о творчестве таких писателей, как В. Маканин, В. Орлов, Л. Петрушевская, Р. Киреев, В. Крупин, Е. Попов, Д. Пригов, В. Пьецух, Т. Толстая и др. В их романах и повестях герой с амбивалентным характером и релятивистским сознанием, ощущая неподлинность своего бытия и находясь в состоянии «рассеяния», стремится решить комплекс встающих перед ним проблем, не имея при этом четко выраженных нравственных поня-
тий. Герой действует в соответствии со сложившимися в его среде стереотипами или попросту следуя идее отрицания всех ценностей как дискредитировавших себя и лично его сковывающих. Итогом отрицания для такого героя (будь то конкретный персонаж или «разлитое» в тексте предельно субъективированное авторское Я) становится его переход из реального мира в мир игры или в эго-мифологический мир представлений и чувств героя, замкнутых на нем самом. Нередко герой уходит в рефлексию, мазохизм и садизм, в безоговорочное принятие зла и его эстетизацию.
В качестве примеров альтернативных скалярных моделей дискретного художественного видения-отражения действительности анализируются: инерционный тип, актуализирующий поиски релятивистского сознания, выражающий эклектичность эмоционально-оценочных представлений, присущих значительной части общества в канун краха тоталитарной системы («Ничего особенного» В. Токаревой, «Портрет и вокруг него» В. Маканина, «Роль»
A. Битова); натуралистический, шок-ценностный тип моделей («Свой круг» и «Время ночь» Л. Петрушевской, «Одлян, или Воздух свободы» Л. Габышева, «Смиренное кладбище» С. Каледина, проза Э. Лимонова и др.); фикциональный тип моделей, являющих мир, пересозданный релятивистским сознанием, отрицающим сами основы мирового порядка в парадигме постмодернистских поисков («Новая московская философия» Вяч. Пьецуха, «Болдинская осень», «Коровы и божьи коровки», «Русская красавица» и «Страшный суд» В. Ерофеева, «Палисандрия» Саши Соколова, «Бесконечный тупик» Д. Галковского и др.); инновационный тип моделей, передающих разные уровни восприятия реального мира и мира «вторичного» в модусе постмодернистских изысков с импрессионистическими и экспрессионистическими вкраплениями («Равновесие света дневных и ночных звезд» и «Около эколо»
B. Нарбиковой, «Школа для дураков» Саши Соколова и др.).
Универсальные модели художественного видения-отражения действительности, воплощающие взгляд на мир в свете аксиологических систем традиционно-гуманистической ориентации, реализуются в произведениях, где предприняты попытки создания целостной картины мира в его стереоскопическом, широкомасштабном охвате. В прозе 70-80-х годов они представлены в четырех типах: это традиционалистские художественно-аналитические («Берег»,
«Выбор» и «Игра» Ю. Бондарева); философско-метафорические («И дольше века длится день...» и «Плаха» Ч. Айтматова); культу-роцентрические («Пушкинский дом», «Фотография Пушкина», «Ожидание обезьян» А. Битова); теоцентрические («Псалом: Роман-размышление о четырех казнях Господних» Ф. Горенштейна и «Пирамида» Л. Леонова) модели универсального художественного типа.
В монографии показано, что к концу 80-х и в начале 90-х годов значительная часть всех вышеуказанных моделей претерпевает существенные трансформации: архаические и утопические векторные модели утрачивают свою актуальность, универсальные модели почти не появляются на литературном горизонте, а на месте исчезнувших апологетических не возникают неоапологетические с декларируемой новой идеей мироустройства. Крах идеологии, ориентированной на построение коммунизма, завершился сломом всей социальной системы. В ускоренном темпе внедряемые на рубеже 90-х годов новые экономические и социальные отношения опережают созревание представлений о должном и желаемом мироустройстве, о новой глобальной модели мира (с. 603). Этот процесс ведет к изменению конфигурации всей системы художественного видения-отражения действительности, а далее - к ее замене на иную систему (об этом речь пойдет во второй книге Л.Н. Шевченко на основе анализа прозы со второй половины 90-х годов до наших дней).
А.А. Ревякина
ПОЭТИКА И СТИЛИСТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
2011.01.008. ЕВРОПЕЙСКАЯ ПОЭТИКА ОТ АНТИЧНОСТИ ДО ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ: Энциклопедич. путеводитель / Под общ. ред. Цургановой Е.А. и Махова А.Е. - М.: Изд-во Кулагиной -Intrada. - 511 с.
Реферируемая книга - первое в нашей стране научное издание, представляющее развитие европейской поэтики как теории словесного творчества за два с половиной тысячелетия: от «прото-поэтики» первых древнегреческих эпиков и лириков до просветителей второй половины XVIII столетия включительно.
