CC BY
23
ем, по Луману, служит аутопойезис систем общественных функций, по Фуко - дискурс, систематически создающий предметы, о которых в нем говорится. Однако их трактовки власти имеют существенные отличия: для первого власть есть символически обобщенный коммуникативный посредник, направляемый политикой как одной из сфер общества; для второго она является универсальной вездесущей силой, неделимым принципом развития и интеграции общества. Соответственно, ядром концепции Фуко оказывается единство власти, теории Лумана - дифференциация между системой и средой. Это различие, однако, не препятствует гипотетическому сближению теоретических установок обоих мыслителей применительно к теме дискурса и массмедиа, считает Карис. Если признать, что массмедиа продуцируют возможности для высказывания (Луман), а дискурс указывает на границы высказываемого (Фуко), то становится очевидной тесная связь между механизмами, принадлежащими массмедиа, и регулятивными принципами дискурса. Тем самым действие первых подпадает под пристальное наблюдение последних. Фундаментом предложенной аналитической стратегии является понимание логики медиаконструирования действительности как механизма власти (в фукианском смысле), с одной стороны, и как условия существования высказываний - с другой. Эта перспектива делает прозрачным тот факт, что массмедиа не могут быть ареной для дискурсов, но присутствуют в них благодаря своим механизмам, обусловливая дискурсивную динамику. Медиадискурс изначально предполагает и содержит свою собственную изменчивость.
Е.В. Якимова
2011.01.001. ФУКО М. АЛЬТЕРНАТИВЫ ТЮРЕМНОМУ ЗАКЛЮЧЕНИЮ: РОСТ ИЛИ СПАД СОЦИАЛЬНОГО КОНТРОЛЯ? FOUCAULT M. Alternatives to the prison: Dissemination or decline of social control? // Theory, culture & society. - L., 2009. - Vol. 26, N 6. -P. 12-24.
15 марта 1976 г. в Университете Монреаля Мишель Фуко прочел лекцию участникам конференции по правам заключенных, где выдвинул тезис, противоречивший распространенному в то время представлению о прогрессивном характере изменений в западной практике уголовных наказаний. Замена традиционного тю-
ремного заключения альтернативными (более гуманными) формами наказания, не обязательно посягающими на физическую, или «телесную», свободу преступника, является, по мнению Фуко, не чем иным, как распространением функций жесткого социального контроля за пределы пенитенциарных учреждений. Эта лекция, адресованная преимущественно юристам, правоведам, криминалистам и правозащитникам и получившая позднее наименование «тюремной», была впервые опубликована на языке оригинала в 1993 г. в специальном выпуске журнала «Criminologie», посвященном Фуко1.
По мнению редколлегии журнала «Theory, culture & society», публикация английского перевода «тюремной» лекции Фуко спустя 23 года после ее прочтения целесообразна прежде всего потому, что «данный текст содержит положения, представляющие в новом свете размышления Фуко о биополитике» (с. 12). Ряд аргументов «тюремной» лекции, касающихся роли и места семьи и принудительного труда в социальной и личностной реабилитации преступника, а также тезис о пользе организованной практики правонарушений для властных структур и для осуществления ими функций социального контроля получили развитие в лекционных курсах Фуко в Коллеж де Франс в конце 1970-х годов2. Особый интерес, по мнению редакторов «Theory, culture & society», представляет сопоставление гипотезы Фуко о «дифференцированном перераспределении правонарушений» и взаимовыгодном «коммерческом обмене между преступной средой, капитализмом и властью», выдвинутой им в Монреале, с его критикой неолиберализма3.
* * *
Исходной посылкой «тюремной» лекции Фуко стали сомнения в адекватности формулировки темы конференции ее организаторами, а именно: как следует оценивать практические альтернати-
1 См.: Foucault M., Brodeur J.-P. «Alternatives» à la prison: Diffusion ou décroissance du contrôle social: Une entrevue avec Michel Foucault // Criminologie. -Montréal, 1993. - Vol. 26, N 1. - P. 13-34.
См.: Foucault M. Security, territory and population: Lectures at the Collège de France, 1977-1978. - N.Y.: Palgrave Macmillan, 2009.
3
См.: Foucault M. The birth of biopolitics: Lectures at the Collège de France, 1978-1979. - N.Y.: Palgrave Macmillan, 2008.
вы содержанию правонарушителей под стражей, возникновение которых в западных странах обусловлено очевидной неэффективностью тюремного заключения как средства борьбы с преступностью и оздоровления общества? По мнению Фуко, ошибочны оба положения - и то, которое касается реальности тюремных альтернатив, и то, которое констатирует фиаско традиционной пенитенциарной системы. Рассуждая в направлении, предложенном организаторами конференции, приходится непременно следовать сценарию выбора меньшего из зол, т.е. решать вопрос, какое наказание лучше - традиционное (содержание под стражей) либо «альтернативное», предполагающее сознательное искупление вины и последующую социальную реинтеграцию преступника. Такой выбор, однако, равнозначен априорному согласию с тем, что одни люди имеют право наказывать других. Если усомниться в этом праве, то под вопросом окажется и правомерность всей многовековой западной системы уголовного преследования, казавшейся до сих пор само собой разумеющейся. В таком случае под сомнение следует поставить и вывод о том, что традиционные исправительные учреждения в Старом и Новом свете оказались социально неэффективными. С точки зрения Фуко, тюрьма как общественный институт «не только не потерпела провала, но, напротив, прекрасно справляется со своими обязанностями» (с. 14). Вопрос, однако, состоит в том, каковы эти обязанности на самом деле.
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно предварительно поразмыслить о том, в чем, собственно, состоят новейшие попытки наказания / исправления преступников, альтернативные классическому тюремному заключению. Фуко подробно останавливается на нескольких попытках создания пенитенциарных учреждений подобного типа. Одним из первых была шведская образцовая тюрьма в Кемеле, организованная после реформы уголовного законодательства в стране в 1965 г. В архитектурном отношении это было почти буквальное воспроизведение паноптической тюрьмы Иеремии Бентама1. Что же касается программы социальной реабилита-
1 План паноптической тюрьмы И. Бентама (1748-1832) предполагал создание такой архитектурной формы, которая позволяла бы в любое время наблюдать за каждым из заключенных из центральной башни, расположенной перед круглым тюремным зданием, построенным по келейному признаку, так чтобы наблюдатель оставался невидимым. - Прим. реф.
ции, то она была нацелена на максимальную толерантность в отношении заключенных, что должно было стимулировать раскаяние, стремление к искуплению грехов и возвращению к нормальной жизни. Однако «в этой удивительной тюрьме произошло то же самое, что и в обычных местах заключения, - массовый побег и возврат в преступную среду» (с. 14). Если считать основными функциями тюрьмы изоляцию заключенных от общества и их последующую социальную реабилитацию, то Panopticon в Кемеле оказался явно не на высоте. Поэтому в 1973 г. в Швеции была разработана программа, призванная стать альтернативой тюрьме классической, как оказалось, неэффективной даже в самых совершенных и тщательно продуманных ее формах. Так возникли небольшие исправительные учреждения, рассчитанные на 40-60 человек, которых, разумеется, обязали работать, но их труд, во-первых, оплачивался, во-вторых, выгодно отличался от обычной работы заключенных - тупой, однообразной и унизительной. Можно сказать, что это был «труд, включенный в экономические реалии страны» (там же). Кроме того, в шведских пенитенциарных заведениях нового типа отказались от принципа максимальной социальной изоляции преступников; администрация поощряла контакты заключенных с семьей и родственниками, предоставляя им специальные комнаты, где близкие могли гостить по нескольку дней. Вообще такие учреждения больше походили на отель, чем на тюремный замок. Наконец, здесь практиковалось совместное обсуждение режима заключения, работы и «покаяния» администрацией, с одной стороны, и комитетом заключенных - с другой. Режим содержания по мере возможности был сориентирован на индивидуальные особенности каждого заключенного и его личные интересы. Широкое распространение получила также практика длительных отпусков, предоставлявшихся осужденным не столько в качестве поощрения за примерное поведение и готовность к «искуплению», сколько как средство их социальной реинтеграции.
Аналогичные примеры альтернативных пенитенциарных заведений можно обнаружить в Германии, где начиная с 1970-х годов традиционные места заключения соседствуют с социально-терапевтическими центрами реабилитации правонарушителей и специальными сельскими поселениями-фермами для малолетних преступников. В Бельгии практикуются широкое участие общественности
в мониторинге исправительных учреждений и публичное обсуждение организации труда, быта и досуга их обитателей, а также степени их «свободы» в рамках таких учреждений, даты освобождения и т. п.
Каково же содержание и предназначение этих и подобных им нововведений в современной системе уголовных наказаний? Фуко полагает, что «мы имеем дело не столько с альтернативой классической тюремной камере, сколько с попыткой сохранить ее функции и цели, но только с помощью других механизмов и установлений» (с. 15). Все пенитенциарные практики, выдаваемые сегодня за новое слово в деле возвращения на путь истинный преступивших закон, эксплуатируют идею искупительно-преобразующей силы принудительного труда, идеи, которая сопутствовала возникновению тюрьмы как социального института на рубеже ХУШ-Х1Х вв. В то время сама мысль, что преступника можно покарать иначе, нежели телесными муками, смертью или, в лучшем случае, ссылкой и штрафом, казалась поистине ошеломляющей. Тем более удивительной и неожиданной выглядела идея преобразующих возможностей труда, которая с тех пор неизменно сопровождала становление западной системы исправительных учреждений. Таким образом, «то, что сегодня пытаются сохранить и улучшить... - это все то же представление о труде как о процессе, который сам по себе способен изменить преступника и восстановить правопорядок. Именно труд считался и продолжает считаться средством предотвращения повторного нарушения закона, и именно труд был и остается лучшим способом наказания. самым эффективным методом коррекции и самым главным, можно сказать, фундаментальным ответом общества на нарушение закона» (с. 15). Даже если принять во внимание изменившийся характер труда в новейших исправительных заведениях и его включение в современные общественно-экономические системы, сам принцип искупительного труда для всех преступивших закон остается в силе и в наши дни.
Другая идея, перекочевавшая в альтернативные пенитенциарные учреждения ХХ в. из предыдущего столетия, - это представление о семье как об оплоте нравственной жизни и законопослушного поведения, которое получило воплощение в пенитенциарной практике в виде «принципа восстановления семейных связей» (refamilialization). В XIX в. этот принцип имел довольно причудли-
вую и скорее абстрактную, нежели реальную форму своего осуществления: функцию семейного наставника и цензора брали на себя тюремные капелланы и филантропы, которые увещевали преступников, прибегая к проповеди и благим примерам. Таким путем они пытались пробудить раскаяние в заблудших душах и вернуть их на стезю добродетели. Этот принцип, являвшийся едва ли не самой яркой отличительной особенностью пенитенциарной идеологии того времени, был успешно перенесен в век двадцатый. Так, во Франции в первых исправительных заведениях для малолетних преступников для них создавались искусственные, или суррогатные, семьи; на смену им пришла практика временного размещения юных правонарушителей в семьях реальных. «В любом случае именно семья считалась основным проводником законности, социальной дисциплины и возвращения к праведной жизни... и именно такое понимание функций семьи как оплота закона и порядка (правда, реализуемых с помощью иных механизмов) сохраняется сегодня в учреждениях, задуманных как альтернатива тюремному заключению» (с. 16).
Нельзя считать изобретением новейшего времени и широко рекламируемое участие осужденных в обсуждении режима их труда и отдыха, условий досрочного освобождения либо предоставления отпуска. Деятельность тюремных комитетов и тому подобных организаций заключенных предполагает в качестве своей предпосылки их неявное либо артикулированное согласие понести наказание, или признание своей вины. Участвуя в тюремном самоуправлении, узники тем самым участвуют и в управлении своим наказанием, т.е. наказывают себя сами, становясь в одно и то же время субъектами и объектами карательно-искупительных действий. Но еще в прошлом столетии пенитенциарная идеология широко использовала принцип «самобичевания» (self-punishment) правонарушителя, так или иначе содействуя осознанию им своей вины перед обществом и согласию понести наказание. Другими словами, раскаяние рассматривалось как следствие согласия преступника с правом других наказать его за содеянное. В 1840-1850-е годы в Европе этот принцип получил институциональное оформление в виде одиночного заключения, которое, как считалось, должно побуждать узника к размышлениям, рефлексии и покаянию. «В наши дни на смену одиночной камере пришел тюремный комитет, или совет,
который, однако, преследует всю ту цель - самобичевание преступника как принцип его исправления» (с. 16).
Таким образом, резюмирует свои рассуждения Фуко, перед нами три классических тюремных механизма XIX в.: раскаяние, т.е. наказание самого себя; семья как агент правопорядка и закона; труд как основной инструмент наказания. Все эти механизмы продолжают более или менее успешно применяться и в новейших -альтернативных - исправительных заведениях.
Когда говорят о либерализации западной системы уголовных наказаний, имеют в виду главным образом относительное увеличение степени свободы осужденных, причем именно свободы телесной. При этом упускают из вида, что стены тюремного замка покидают не только его обитатели, подпадающие под юрисдикцию новой системы наказаний, но и сами карательные функции классического образца. Благодаря новым, относительно открытым исправительным учреждениям надзор и контроль проникают в другие социальные сферы, не связанные с институтом тюрьмы, и «распространяются по всему телу общества». Этому процессу содействуют такие новации в области уголовных наказаний (набирающие силу во многих европейских странах), как замена краткосрочного заключения штрафом и уменьшение его размеров для малоимущих граждан, условное отбывание наказания, досрочное освобождение и освобождение под залог, частичное или временное поражение в правах (запрет на вождение автомобиля, ограничение свободы передвижения и т.п.). Подобные меры представляют собой наказание без ограничения физической свободы преступника или его социальной изоляции. Однако эти же меры можно рассматривать и под иным углом зрения - как бесконечное растяжение наказания в пространстве и времени и, при необходимости, превращение его в пожизненный надзор. Человек, обязанный возвратить долг, заплатить или отработать штраф, проживать в определенном месте, быть примерным семьянином, выполнять строго оговоренные обязанности, заниматься предписанными видами деятельности, не только не свободен, но является объектом постоянного и неусыпного контроля, так как «под надзором оказывается вся среда его обитания»: работа, быт, семья, контакты, доходы, бюджет, жизненные планы. Следовательно, то, что подается сегодня как альтернатива содержанию под стражей, - это «новые, более эффективные и более
изощренные способы осуществления тюремных функций, о которых говорилось выше»; поэтому «на фоне уменьшения роли тюрьмы как института происходит рост добавочной тюремной (карательной) власти» (с. 17). Сказанное не означает, что альтернативные типы пенитенциарных учреждений хуже классического тюремного заключения, «они просто ничего ему не противопоставляют... это лишь вариации на тему наказания несвободой. формы повторения тюрьмы или ее диффузии, но не замены», - заключает Фуко (с. 18).
Но если тюрьма как практика содержания под арестом или в камере все же меняет сегодня свое обличье, значит ли это, что тюрьма исчезает потому, что «ее функции покидают ее здание», или же данный процесс надо расценивать как постепенное исчезновение самих тюремных функций, т.е. ограничения свободы в ответ на нарушение закона? Иначе говоря, приведет ли уничтожение тюремного аппарата к элиминации задач этого аппарата, или правильнее будет говорить об обновлении уголовно-карательных механизмов?
Чтобы ответить на этот вопрос, Фуко предлагает задуматься об изначальных причинах возникновения тюремного института в конце XVIII в., а также о том, в чем секрет его исторической устойчивости и неподвластности социальной критике, сопровождавшей практику тюремного заключения с момента ее создания. Ответ на этот вопрос позволит разобраться в том, что же на самом деле означают современные поиски тюремной альтернативы.
Свой вариант ответа Фуко называет «парадоксальной рабочей гипотезой политического свойства», которая вряд ли может быть подвергнута строгой научной верификации. Суть ее состоит в следующем. Принято считать, что уголовная политика, т.е. свод карательных установлений и механизмов, нацелена на пресечение правонарушений и укрепление правопорядка. Однако можно предположить и обратное, а именно - что машина правосудия на самом деле призвана содействовать сохранению преступности путем управления ею и ее иерархического упорядочивания. Последнее происходит путем дифференциации правонарушений в соответствии со степенью их социальной приемлемости и структурирования соответствующей шкалы наказаний. «Что если уголовное право имеет своей целью не искоренение преступности, а контроль за
нею и поддержание баланса, сулящего экономические и политические дивиденды?.. Действительно ли система уголовных наказаний является грозным оружием, обращенным против нарушителей закона, или же она представляет собой особым образом планируемую экономику преступлений?» (с. 19).
В пользу последнего предположения говорят неоспоримые и всем известные факты, обличающие тюрьму как средоточие беззакония и кузницу криминала. В тюрьме нарушаются все те права, которые гарантированы членам общества вне ее стен; физическое, моральное и сексуальное насилие является неизменным атрибутом взаимоотношений ее обитателей, а также их контактов с тюремной администрацией и внешним миром. Социальная изоляция и клеймо судимости провоцируют возвращение осужденных к преступной деятельности по окончании срока их заключения и формирование преступных группировок. Более того, само функционирование всех тюремных механизмов и самой тюрьмы как социального института возможно только путем ежеминутного и повсеместного нарушения закона, как «трафик беззакония» между заключенными, надзирателями, администрацией и чиновниками. Если принять во внимание, что любое социальное учреждение - от школы до банка - для своего успешного существования нуждается в той или иной мере отступлений от буквы закона, то тюрьма в этом отношении является безусловным лидером. «Это место, где беззаконие институционализировано. где нарушение закона пронизывает всю повседневную жизнь. это camera obscura закона» (с. 18-19).
Все эти рассуждения можно было бы считать общим местом, имеющим массу эмпирических свидетельств в социологической литературе, если бы такие свидетельства стали предметом серьезного анализа в качестве целостного социального феномена, замечает Фуко. Однако до сих пор социологи не задумывались о том, «почему западное общество, создавшее столь внушительный и совершенный аппарат для сохранения уважения к закону, поместило в его центр маленький механизм, работающий благодаря и посредством беззакония и фабрикующий все новых и новых правонарушителей» (с. 20). Между тем основной причиной этого социального парадокса следует считать экономическую необходимость: отступление от закона и почти легализованная преступность составляли неотъемлемую черту и непреложное условие становления ка-
питалистического общества. «Экономическая трансформация, конституировавшая капитализм XVI-ХVIII вв., осуществлялась преимущественно через нелегальные каналы. так что преступность была постоянным и едва ли не важнейшим отправлением социального организма, испытывавшего дефицит власти и экономическую нестабильность» (там же).
Нелегальными каналами эпохи первоначального накопления служили контрабанда и пиратство, уклонение от налогов и вся система фискальных операций. Подобная противоправная деятельность не только обогащала формировавшийся буржуазный класс, но и гарантировала выживание низшим социальным слоям, промышлявшим разбоем и грабежом на суше и на море. Признаком времени стала своеобразная конкуренция социальных классов за право на правонарушение. Можно поэтому утверждать, что «коллективная толерантность общества к фактам повсеместного попрания его же собственного законопорядка составляла одну из первейших предпосылок выживания этого общества и его развития» -экономического и политического (там же).
Однако к началу ХХ столетия ситуация изменилась. К этому моменту буржуазия располагала не только реальной властью (что произошло значительно раньше), но и возможностью эту власть упорядочить и организовать, т.е. «создать технику власти, отвечавшую запросам индустриального общества, где уже не было места терпимости в отношении правонарушений» (с. 21). Разумеется, это касалось только низших социальных слоев, поскольку буржуазная элита по-прежнему была намерена пожинать плоды нелегальных и полулегальных экономических операций. В условиях капиталистического экономического порядка, когда рабочие получили доступ к машинам, технике и сырью, любой случай воровства независимо от его масштабов расценивался как экономически недопустимый и социально опасный; «высокая нравственность рабочего стала экономической необходимостью» (с. 21). Надзор и контроль являлись также и необходимостью политической - как средство подавления революционных выступлений низов, сотрясавших Европу в XVI-XIX вв. Так образовался институт полиции, сначала во Франции (в конце XVIII в.), а затем и в других странах Старого Света.
В новых экономических и политических обстоятельствах попустительство в отношении преступников выглядело анахронизмом. Во-первых, нарушение закона представителями низов приобретало статус профессии, а значит, утрачивало характер повсеместности, что облегчало обществу физический надзор за преступниками, их изоляцию и контроль. Во-вторых, в массовом сознании за профессиональным преступником закрепился имидж потенциальной угрозы общественной и личной безопасности, поддерживавшийся желтой прессой и бульварными романами. Противостояние законопослушных обывателей и организованной преступной среды облегчало проникновение в оба эти общественных сегмента полицейских структур, а следовательно, и вербовку осведомителей и шпиков, равно как и поставщиков нелегальных услуг представителям социальных элит. «И именно тюрьма стала инструментом, посредством которого криминальные элементы получили профессиональный статус, возможность быть востребованными и одновременно оставаться объектом неусыпного надзора и неограниченного контроля» (с. 21).
Создав условия для почти неизбежного многократного нарушения закона ее бывшими узниками и обеспечив их «профессионализацию», тюрьма в то же время предоставила обществу мощный и разветвленный аппарат контроля за криминальной сферой, вовлекая в этот контроль ее собственные элементы. «Деятельность этого аппарата исключала социальную реинтеграцию преступника и служила гарантией того, что он навсегда останется преступником, а значит, всегда будет под рукой у полиции и карательных органов». Таким образом, «тюрьма как атрибут системы уголовного преследования изначально создавалась не как институт борьбы с преступностью, а как инструмент реорганизации криминальной сферы, как механизм перераспределения криминальной экономики и ее дивидендов между профессиональными преступниками и власть имущими; тюрьма не запрещает, она перераспределяет» (с. 22). Яркими свидетельствами такого «перераспределения» могут служить североамериканская мафия, вербовка штрейкбрехеров в Великобритании, проституция и прочие формы секс-индустрии. Эти и подобные им примеры показывают, что «тюрьма потому так долго сохраняет свою общественную значимость и продолжает существовать вопреки всем критическим возражениям в ее адрес, что она
составляет существенную часть социальной реальности и играет в ней очевидную экономическую и политическую роль» (с. 22).
Почему же сегодня набирает популярность представление о «закате тюрьмы»? Действительно ли этот институт себя исчерпал, или же подобное мнение есть социальная иллюзия современности? По мнению Фуко, практика тюремного заключения на самом деле постепенно сходит на нет, но вовсе не вследствие внедрения ее альтернативных вариантов. «Тюрьма перестает быть востребованной в западном обществе, поскольку власть более не нуждается в преступниках» (там же). Речь идет о преступниках и преступности в прежнем масштабе этих понятий. С одной стороны, мелкие, незначительные правонарушения (мошенничество, воровство в супермаркетах) входят теперь в зону неизбежных социальных рисков. Сегодня обществу выгоднее допустить определенные пределы нарушения правопорядка, чем содержать злоумышленника в тюрьме. Поэтому на повестке дня - «поиск оптимального соотношения наблюдения за потенциальным правонарушителем, что не позволит ему выйти за оговоренные рамки, и толерантности в отношении к нему, что как раз позволяет ему оставаться в этих экономически и политически предпочтительных рамках» (с. 23). С другой стороны, так называемая организованная преступность, рекрутируемая в тюремных камерах, уже не может конкурировать с широкомасштабным нелегальным трафиком (оружия, наркотиков, «живого товара»), который контролируется самим крупным бизнесом на международном уровне. Тем самым «правонарушения постепенно утрачивают свою привлекательность и эффективность, и тюрьма впервые в своей истории теряет свои преимущества» (там же). Именно этим обстоятельствам обязаны своим появлением дискуссии об альтернативных типах пенитенциарных заведений. Вместо привычного тандема «тюрьма - преступник» сегодня социально востребована иная пара категорий: «контроль - отклонение от нормы». Общество нуждается в более сложных и гибких методах надзора за правонарушителями, чем содержание их в классической тюрьме. Речь идет о целой совокупности научных ноу-хау - психологии, психопатологии, психиатрии, социальной психологии, социальной психиатрии и т.д. Нынешнее общество в состоянии обезопасить себя, минуя тюремную кузницу криминальных элементов, - с по-
мощью тщательного мониторинга социальных девиантов и их общественно-психологической реабилитации.
Таким образом, вместо фиаско тюремного института можно констатировать его полный успех, вплоть до того, что общество перестало нуждаться в криминальных элементах. «Тюрьма вступает в естественную фазу своего регресса, но это не значит, что возможна какая-либо альтернатива этому социальному институту», -заключает Фуко (с. 24). Свой вывод он подкрепляет следующими «практическими соображениями».
1. Попытки заменить тюрьму альтернативной пенитенциарной системой, сколь бы ни были они похвальны, не содержат в себе ничего конкурентноспособного, прогрессивного или революционного.
2. Эти попытки способствуют беспредельному расширению функций социального контроля, их беспрепятственному проникновению во все сферы жизни общества и среды обитания правонарушителя. «Критика института тюрьмы выглядит политически наивной, пока не возникает подозрение в попытке таким образом привить тюремный вирус всему социальному организму» (с. 24).
3. Проблема тюрьмы не может быть не только решена, но даже правильно сформулирована в терминах теории наказания; равным образом несостоятельна ее формулировка только с точки зрения психологии либо социологии преступности. Вопрос о роли и исторических перспективах этого социального установления следует обсуждать исключительно как вопрос экономический и политический, т.е. с позиции «политической экономии преступности».
Рассуждения о тюрьме на самом деле затрагивают гораздо более широкую, так сказать, вечную тему отношений преступности и власти. Для того чтобы тюрьма как надзорно-карательный институт отошла в прошлое, необходимо изменение политической риторики, касающейся закона, или перенос акцента с задачи уважения закона на выявление причин, позволяющих работать беззаконию. «Проблемы уголовного законодательства и уголовного преследования будут оставаться абстракцией до тех пор, пока не будет принят во внимание общий политико-экономический контекст функционирования преступности в обществе» (с. 24).
Е.В. Якимова
