CC BY
37
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ
2010.04.018. НЕОКАНТИАНСТВО НЕМЕЦКОЕ И РУССКОЕ: МЕЖДУ ТЕОРИЕЙ ПОЗНАНИЯ И КРИТИКОЙ КУЛЬТУРЫ / Под ред. И.Н. Грифцовой, Н.А. Дмитриевой. - М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. - 568 с. - (Серия «Нишаш-1а8»).
Книга, посвященная оригинальным философским концепциям российских и германских представителей неокантианства, является результатом совместной работы интернационального авторского коллектива. Важной вехой в этой работе стала Международная научная конференция «Неокантианство немецкое и русское: от логики познания к "социальной педагогике"», организованная в Москве 29-31 мая 2008 г. кафедрой философии Московского педагогического государственного факультета при поддержке журнала Президиума Российской академии наук «Вопросы философии», факультета философии и психологии Саратовского государственного университета им. Н.Г. Чернышевского, профессора Ю. Штольценберга (Университет им. Мартина Лютера, Галле -Виттенберг, Германия) и Общества Германа Когена (Цюрих, Швейцария).
Дискуссии, состоявшиеся в рамках этой конференции и посвященные актуальнейшим вопросам современного этапа в исследованиях неокантианства1, показали необходимость заново продумать те или иные позиции и представить читателю не просто сборник конференционных материалов или тяготеющих к само-
1 О дискуссиях, а также о ходе и содержании конференции см. подробнее: Дмитриева Н.А. Неокантианство немецкое и русское в прошлом, настоящем и будущем. Обзор международной научной конференции // Вопросы философии. -М., 2009. - № 3. - С. 165-175.
стоятельности статей, а методологически выверенное монографическое исследование, подчиненное единой логике.
Долгое время неокантианство считалось перевернутой страницей истории философии, вызывающей в лучшем случае «архивный» интерес. Поэтому когда современная философия столкнулась с фактом свершившегося в конце ХХ в. «переоткрытия» и возрождения неокантианской мысли, перед исследователями возникла проблема, состоящая не только в теоретическом обосновании этого факта, но и в определении дальнейших теоретико-методологических перспектив исторического опыта этого философского течения. Развернувшиеся исследования охватывают широкий спектр философских проблем, разработанных в рамках неокантианства, - от проблемы метода в научном познании, понятий бытия и субъекта и их функции в неметафизической философской теории, проблемы автономной личности и ее значения для обоснования нормативной этики - до проекта систематически выстроенной философской эстетики и антропологии, вопросов о возможности критической философии религии и проблем социального воспитания и общественного устройства. Актуализации неокантианства во многом способствуют проекты, благодаря которым состоялось открытие такого феномена российской философии и культуры первой половины ХХ в., как русское неокантианство.
Создать предпосылки для доказательства того, что роль неокантианства в истории философии еще не сыграна и что этому течению еще предстоит сказать свое решительное слово в философских дискуссиях недалекого будущего, - такова общая цель и главная тема исследовательской работы участников этой монографии.
В поддержку тезиса Г. Эделя о том, что неокантианство «не просто стоит на пороге современности, но само осуществляет ее инаугурацию» (с. 536), выступают в этой книге - в разных главах и, соответственно, в разных тематических направлениях - сразу несколько западных (А. Пома, М. Феррари) и российских исследователей (В.А. Лекторский, Ю.А. Муравьев, Б.И. Пружинин). Основанием для признания справедливости этого тезиса и российские, и западные ученые называют, с одной стороны, кризис философии, начавшийся в результате длительного интеллектуального господства постмодернизма, а с другой - противостоящие этому кризису интенции самой неокантианской теории. Итог ХХ в., пишет Ю.А. Му-
равьев, характеризуя ситуацию в современной философии, - «неоницшеанский иррационализм постмодернизма и страстный, но бессильный протест против него. В ответ - общий стон: "Назад к классике!" А это - Кант. И кантианцы. Таков фон сегодняшнего интереса к Канту и неокантианству» (с. 343).
Чтобы доказать справедливость тезиса об актуальности неокантианства, необходимо представить, полагают авторы коллективной монографии, не только убедительную схематику философского развития как минимум 100-150 последних лет европейской и российской философской (да и не только философской) истории, но и уделить внимание прояснившемуся в наши дни историческому пути неокантианства - причинам его взлета и падения. Этим вопросам посвящен целый ряд статей в данной монографии. Они расположены в различных разделах, но именно такая организация материала позволяет наметить и проследить одну из важнейших сквозных линий данного - коллективного - исследования, для выражения которой подходят слова, сказанные некогда
В. Виндельбандом1 и затем повторенные М. Фуко: «Все мы, в сущ-
2
ности, кантианцы» .
Тон всему изложению задают тексты, представленные в первом разделе «Кант и неокантианство», где исследования неокантианства ведутся преимущественно в сравнении и с опорой на философию Канта как своеобразную «точку отсчета», или идейный эталон-ориентир. Выбор Канта как философского ориентира для анализа идейного наследия неокантианства хотя и вполне тради-ционен, но тем не менее по-прежнему методологически весьма продуктивен. Выдвигая намеренно провокативный тезис о необходимости осуществить переоценку, вернее, «переопределение» сущности неокантианства из-за близости неокантианских концепций, включая марбургские, философским построениям Фихте, Л. А. Калинников заостряет и ставит на новый теоретический уровень уже обсуждавшийся некоторое время назад западным неокан-тиановедением вопрос о фихтеанском мотиве: «...всё направление Марбургской и Баденской школ философии в многообразных, но и
1 См.: Виндельбанд В. Прелюдии. Философские статьи и речи // Виндель-
банд В. Избранное: Дух и история. - М., 1995. - С. 21.
2
См.: Boichiadhomme Ch. Les Néokantismes // Magasine Littéraire.- Paris, 1993. - № 309. Avril. - P. 42-45.
конгруэнтных в сути своей построениях следовало бы квалифицировать в качестве неофихтеанства. Неокантианством оно называется лишь по стечению обстоятельств» (с. 59). Этот мотив, показывающий продуктивность такого подхода при решении частных проблем философской теории, звучит затем в статьях В.А. Лекторского и Ю. Штольценберга. Ответ же на вопрос Калинникова о праве неокантианства называться кантианством читатель найдет в других статьях этого раздела (У. Ренц, Х. Хольцхай, В.Е. Семёнов, М.Р. Дёмин, П. Фьорато). Так, В.Е. Семёнов, рассматривая принцип функционализма в кантовской и неокантианской философии, приходит к выводу, что «представители Марбургской школы, в первую очередь Г. Коген, поставили задачу более строгой и последовательной, чем у Канта, реализации принципа функционализма, выведения познания из одного источника. При этом, разумеется, пришлось пожертвовать целостностью конститутивной, синтетической деятельности и, в частности, вещью самой по себе. [...] Мар-буржцы вовсе не собирались целенаправленно дополнять (подправлять) Канта Гегелем. "Школьная" установка на строгую реализацию функционализма привела в итоге к тому, что марбург-ская философия стала кое в чем походить на гегелевскую, но не только на нее» (с. 55).
Реализация общей исследовательской установки на реконструкцию философского развития в «длинном» ХХ в., - если вести его с момента возникновения неокантианства и до его возрождения в 1990-х годах включительно, - требует рассмотрения сходств и различий в парадоксальном, на первый взгляд, сопоставлении неокантианства и марксизма, что нашло отражение в девятой главе «Неокантианство и марксизм» третьего раздела. Ведь взлеты и падения свойственны также и истории марксистской философии (речь идет только о философии марксизма). Аналогии в сопоставлении этих двух эволюционных линий здесь прослеживаются далеко - у теории марксизма аналогичная судьба, хотя и простирающаяся на гораздо более значительные пространства и на более длительные эпохи. Все сближения и контроверзы неокантианства и сначала исторического, а затем и современного марксизма располагаются, как представляется авторам этой главы, на почве универсального критицизма, присущего тому и другому течению.
Ту же исследовательскую задачу приходится решать и тем неокантиановедам, кто для сопоставления с неокантианством выбирает другие философские течения, - например, феноменологию. Компаративный анализ этих двух направлений философской мысли, представленный в третьей главе «Неизбежные контакты: Гуссерль и неокантианство», позволяет ввести читателя в проблематику второго - центрального - раздела «Логика познания и философия науки». Статьи, составляющие третью главу, написаны российскими философами Н.В. Мотрошиловой и А.В. Фроловым и немецким исследователем, живущим и работающим в США, - С. Люфтом. В сопоставлении исследовательских методов и стратегий неокантианцев (Ф.А. Ланге, Г. Когена и Э. Кассирера) и Э. Гуссерля авторам удается показать, как осуществлялось «"конструктивное" влияние неокантианского трансцендентального метода - влияние, -как полагает С. Люфт, - ощутимое, несмотря на гуссерлевскую критику и расширение "объективистских" границ Марбургской школы» (с. 133-134), а также «установить ту непрямую (чаще всего без цитат и ссылок) объективную, содержательную перекличку идей», которую Н.В. Мотрошилова вслед за немецким теологом Рудольфом Отто справедливо называет «спонтанной параллельностью» (с. 104). Эту же линию исследований продолжает четвертая глава «Неокантианство и наука в философии А. Риля», в которую вошли статьи Э.В. Орта и Д. Мироновой, и пятая глава «Взгляд из России», где рассматриваются проблемы логики и теории познания в концепциях русских неокантианцев - А.И. Введенского (В.Н. Брюшинкин, В.С. Попова), Я. Гордина (И. Лейтане), С.Л. Рубинштейна (В.А. Лекторский), В.Э. Сеземана
(К В. Миклуш).
Таким образом, во втором разделе книги раскрывается еще одна важная цель работы авторов монографии: наметить пути и способы использования неокантианского принципиального мето-дологизма в утверждении познавательных идеалов. Реконструкция контекста открытия и филиации неокантианских логико-теоретических и философско-научных идей, а также скрупулезный анализ понятий неокантианской эпистемологии позволяют вскрыть их актуальную эвристическую составляющую. Достойной кульминацией этих исследовательских действий можно считать шестую главу «Неокантианская философия и современная наука», где нео-
кантианское «наукоучение» приводится в непосредственное столкновение с той самой «современной наукой», ради объяснения достижений которой и была предпринята неокантианцами систематическая перестройка кантовской философии. Следует, однако, пояснить, что «современную науку» надо понимать здесь в довольно широком временном смысле, т.е. как науку, современную самим представителям неокантианства, а также нам - его потомкам и исследователям. Только в таком понимании современной науки амбиции неокантианцев, взломавших «закрытую» категориальную систему Канта, можно было бы считать как исторически, так и актуально оправданными. Так, итальянский исследователь М. Джованелли полагает, что «заслуга [...] марбургского неокантианства состоит в разработке и выдвижении на первый план философского значения основного направления в истории современной науки, позднее нашедшего свое точнейшее выражение в теории относительности» (с. 241). Другой исследователь, также из Италии, - М. Феррари - входит в рассмотрение различий в трактовках философского метода и научного познания у немецкого (Э. Кассирер) и русского (Д.О. Гавронский) неокантианцев (с. 242-256). Сопоставлению неокантианства и «радикального конструктивизма» как двух идейных стратегий решения философско-методологических проблем посвящена статья Б.И. Пружинина (с. 257-266), тогда как основания и подступы к рассматриваемой Пружининым в контексте поставленных проблем теме реальности анализируются в статье Т.Б. Длугач «Понятие и суждение в философии Г. Когена» (с. 221226).
Исследованию соотношения личности, общества и государства в этико-правовой и социально-философской перспективе посвящен третий раздел монографии «Человек - общество - история». В рамках этого тематического блока затрагивается широкий спектр новых актуальных проблем. Следует обратить внимание прежде всего на несколько интересных методологических решений, предложенных в представленных здесь исследованиях: социально-философские проблемы в учении Г. Риккерта тематически и методологически анализируются К. Крайненом «с оглядкой» на проблематику современной эпистемологии (с. 270-281); философская концепция русского неокантианца Б.П. Вышеславцева рассматривается Ю. Штольценбергом в двойной «обратной» перспек-
тиве по отношению к практической философии Канта и этике Фихте, идеи которых затем преломляются в философской «оптике» немецкого неокантианца Наторпа (с. 317-327); проблематика, заявленная на пересечении этики и истории и, отчасти, науки и мировоззрения, позволяет в разных контекстных плоскостях русского неокантианства эксплицировать современные тематические предпочтения. К последней группе исследований принадлежат работы Х. Мёккеля, Д. Стейлы, Ю.А. Муравьева и В.Н. Белова.
Решение проблем, с которыми столкнулась современная философия, средствами неокантианской методологии не только открывает новые тенденции в философском самосознании науки, но и соотносится с нарастающей значимостью философской антропологии. Результаты исследования концепций русских неокантианцев на предмет выявления в них тех принципов и систематических элементов - понятия человека в немецком и русском неокантианстве и влиянии на его формирование учения Л.Н. Толстого (Н.А. Дмитриева), понятия персональности (Н.С. Плотников), проблемы ценности, возможности «прикладной» философии (К.В. Фараджев) и др., из которых впоследствии сложилась эта философская дисциплина, представлены в четвертом разделе монографии «Неокантианская антропология», в десятой главе под названием «На подступах к философии человека». Особенную сложность для такого рода исследований представляет то, что «классическое» неокантианство не сформировало собственной концепции философской антропологии и применительно к нему можно говорить только об отдельных чертах и «предчувствиях» последующего «антропологического поворота» в философии -«предчувствиях», основанных, однако, на глубоком и тщательном анализе философских понятий (с. 380).
Если попытаться одной формулой обозначить идею, объединяющую последний - пятый - раздел монографии «Религия и культура», то это, вероятно, могла быть формула, в которой бы нашла свое выражение цель, одушевлявшая исследовательский путь основателя Марбургской школы неокантианства Германа Когена: «Научно-философское постижение тотальности культуры». Критический подход к религии как факту культуры, к проблеме субъекта и вопросу о месте разума в философии религии реализуется в монографии через анализ когеновских работ, посвященных этой теме.
Дело в том, что в глазах своих современников поздний Коген представлялся одним из значительнейших «религиозных мыслителей», о чем идет речь также в заключительной части работы В.Н. Белова «Учение Германа Когена в России: особенности рецепции» (с. 312316). Насколько справедливы были подобные оценки, а также принципиальный вопрос о когеновском подходе к анализу феномена религии и пытаются выяснить авторы одиннадцатой главы «Ко-ген и философия религии». В центре размышлений Р. Шиндлер стоит, кроме того, «принципиальная критика Когеном традиционных понятий времени, вечности и истории, которые играют важную роль в систематическом изложении логики, а также в философии религии» (с. 427). З.А. Сокулер анализирует когеновскую концептуализацию индивидуальности «с помощью понятий греха и незнания», что, по мнению автора этой статьи, вносит существенную поправку в исторический оптимизм. «Работа по деконструкции классического метафизического понимания субъекта, которая осуществлялась и в логике, и в этике Когена, получает свое завершение в религии разума. Сам Коген уже не успел использовать свое концептуальное построение. Однако [...] оно имеет существенное значение для современной философии» (там же).
Исследованию соотношения рационального, этического и эстетического понимания действительности в критической философии неокантианства посвящена вся двенадцатая глава «Проблемы неокантианской эстетики». Изучение возникающих здесь вопросов ведется на различном материале - от поэзии Серебряного века (А.Н. Круглов, Е.Б. Пастернак) и философского наследия М.М. Бахтина (В.Л. Махлин, М.Е. Соболева) до новейших романов Э.-Э. Шмитта и Л. Улицкой (Т.А. Акиндинова), но с одной неизменной целью - с целью актуализации неокантианских подходов к эстетике в контексте не только современных философских исследований, но и современного художественного процесса. «Спор Бахтина с неокантианством, - резюмирует В.Л. Махлин исследование бахтинской философии из перспективы неокантианства, - не просто спор и не только "архив" мысли, выпавшей из истории рецепции. За современным "кризисом без кризиса" в философии и в гуманитарных дисциплинах просвечивают проблемные констелляции и напряжения, "заверченные давно", но оторвавшиеся от своей историчности и участности. Вот почему, выражаясь по-бахтински,
ни неокантианство, ни Бахтин еще не сказали своего последнего слова, еще не освобождены из плена времени, еще ждут своего праздника возрождения» (с. 461). Вместе с тем выясняется, что «романы Кундеры, Шмитта, Улицкой, чутко отзываясь на эмоциональные запросы нашего времени, соединяющие в себе интеллект и добрую волю, по своему существу резонируют с фундаментальными идеями эстетики Когена» (с. 520). Одна из статей этой главы посвящена полузабытому философу-неокантианцу российского происхождения Генриху Ланцу и его концепции эстетического. «Предпринимаемое Ланцем [...] сопоставление, казалось бы, полярных эстетических теорий позволяет ему показать различие близких или похожих явлений и вместе с тем установить изоморфизм контрастных явлений в рамках всей человеческой культуры» (с. 484), - констатирует молодая исследовательница философии Ланца О. А. Попова.
Критика философии постмодернизма с позиций критического идеализма, представленная А. Помой, а также абрис историко-«политической» судьбы неокантианства в ХХ в., предложенный Г. Эделем, являются своего рода квинтэссенцией теоретико-методологических усилий всего авторского коллектива и одновременно - неокантианской заявкой на будущее, представленной в заключительной, тринадцатой, главе «Критика культуры». А. Пома показывает: «критический идеализм Когена - значимый пример того, что философия именно в силу того, что она как методическое обоснование и как осуществление бесконечной задачи, двигаясь от "доброй воли" к поиску истины, ни в коем случае не сводится к реакционной ортодоксии, но, напротив, полностью развивает возможности мышления, критического по отношению к тому, что существует, и открытого - в поисках, которые никогда не заканчиваются, - богатству всех возможных различий» (с. 530531). Г. Эдель же делает акцент на актуальности неокантианства не только перед лицом постмодернизма, но и по отношению к аналитической философии. Он пишет, что Хилари Патнэм уже в 1984 г. диагностировал «конец проекта» аналитической философии - «тупиковый конец, не завершение»1. «Джон Макдауэлл объявляет
1 Putnam H. After Empiricism // Post-analytic philosophy / Ed. by J. Rajchman and C. West. - N. Y., 1985. - P. 28.
Канта "величайшим" [...]. И Мольтке С. Грэм, всерьез работавший над "аналитической" реконструкцией "трансцендентальных аргументов", завершает свои рассуждения об этой проблеме лозунгом "Назад к Канту!"1 Это обращение к девизу кантианского (!) движения должно привести в самом деле к очевидной мысли, что неокантианство не "устарело" и что в любом случае его рано сбрасывать со счетов» (с. 539).
Результатом совместной разработки тем и проблем, затронутых в монографии, становится формулировка общего убеждения, которое состоит в том, что лишь некоторые позиции в современной философии науки могут стать содержанием последующей рефлексии относительно современного состояния научного знания и его места в современной культуре. К числу этих позиций принадлежат и те, что некогда были определены и сформулированы в неокантианстве. Оригинальность предлагаемого издания состоит прежде всего в том, что авторы демонстрируют богатство и неординарность будущей судьбы неокантианства и возможную причастность неокантианства к решению целого ряда философских проблем глобального значения. Интернациональный коллектив, в который вошли ведущие мировые специалисты по неокантианству, а также молодые ученые, занимающиеся разработкой новых тем и малоизученных проблем, сумели добиться консенсуса по наиболее важным исходным методологическим вопросам в исследовании обозначенной проблемы. Такой подход обеспечил высокую степень единства, достигнутого при обобщении тематически разнородного материала.
В монографии отчетливо прослеживается намерение авторов продемонстрировать многообразие подходов к исследованию неокантианства, потому что такое многообразие, наряду с демонстрацией взглядов, свидетельствуют о том жгучем интересе, который проявляется сегодня к неокантианству в исследовательском сообществе. Речь идет не только об оживлении ненаписанных страниц истории некогда столь блестящего начала неокантианской мысли, но и о том, чтобы показать, что у неокантианских интенций может быть чрезвычайно значимое воплощение для всей мировой науки и философии.
1 Gram M. S. Do transcendental arguments have a future? // Neue Hefte fur Philosophie. - Göttingen, 1978. - N 14: Zur Zukunft der Transzendentalphilosophie. - S. 51.
Н.А. Дмитриева
2010.04.019. ЩЕДРИНА Т.Г. АРХИВ ЭПОХИ: ТЕМАТИЧЕСКОЕ ЕДИНСТВО РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ. - М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2008. - 391 с.
Цель книги, сформулированная автором, состоит в том, «чтобы контурно очертить интеллектуальное и экзистенциальное пространство русской философии начала XX века, показать возможные траектории ее тематического единства, "погружая" опубликованные в то время монографии, статьи и материалы философских и научных дискуссий в архивные документы» (с. 7).
Сущность концепта «архив эпохи» не сводится к простому архивному описанию документов, а разворачивается в исследовательскую программу. Теоретическое обоснование его использования уже сложилось в традицию, представленную комплексом идей, связанных с терминами: «хронотоп» (А.А. Ухтомский, М.М. Бахтин). «сфера разговора» и «коллектив типа» (Г.Г. Шпет, «архив» (М. Фуко).
В основании «архива эпохи» русской философии XX в. лежит архив Г.Г. Шпета. Выбор определяется тем, что Густав Густавович Шпет был не только философом, ученым, писателем и переводчиком, но осуществлял огромную научно-организаторскую деятельность. Документы его архива являются «бесценными источниками для характеристики русского философского и гуманитарного сообщества начала XX века» (с. 14).
Книга содержит два раздела. В первом разделе представлены реконструкции «разговоров» Г.Г. Шпета. Собеседниками Шпета были представители разных направлений в русской философии: интуитивизма (Н.О. Лосский), религиозной философии (П.А. Флоренский, С.Л. Франк, С.Н. Булгаков, кн. Н. Трубецкой), персонализма (Н.А. Бердяев), экзистенциализма (Л.И. Шестов), неокантианства (Ф.А. Степун, М.М. Рубинштейн).
Во втором разделе представлены авторские реконструкции черновиков и писем из архива Г.Г. Шпета.
Раздел 1. «Русская философия в начале XX века: Опыт тема-тизации».
Введение: «"Разговор" как тема русской философии».
