CC BY
29
склонность к авторитаризму и категорический отказ идти на компромисс. В то же время, когда в стране возникал хаос, или кемали-стские ценности оказывались под угрозой, самые жесткие критики без тени сомнения связывали надежды на выход из кризиса именно с армией... В начале 2007 г. возникло ощущение, что Турция вступает в период длительной неопределенности на фоне снижения темпов экономического роста, подъема националистических настроений, растущей напряженности, связанной с деятельностью курдов на севере Ирака. В этой обстановке, но, что особенно важно, в отсутствии политической партии, способной конкурировать с ПСР, многие в Турции опять стали рассматривать военных не только как гарантов стабильности, но как единственную де-факто оппозицию правительству» (022, с. 354).
Н.Б. Шувалова
2009.04.023-024. ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА В ИСЛАМСКОЙ РЕСПУБЛИКЕ ИРАН В 2000-Е ГОДЫ.
2009.04.023. GHEISSARI A., NASR V. The conservative consolidation in Iran // Survival. - L., 2005. - Vol. 47, N 2. - P. 175-190.
2009.04.024. KHOSROKHAVAR F. La repression des mouvements sociaux en Iran // Etudes. - P., 2008. - T. 408, N 6. - P. 729-739.
Подводя итоги политического развития Ирана в период президентства Мохаммада Хатами (1997-2005), Али Гейсари (Университет Сан-Диего, США) и Вали Наср (Высшие военно-морские курсы, Монтерей, Калифорния, США) (023) констатируют новые тенденции в группировании иранских элит, нашедшие свое выражение в приходе к власти Махмуда Ахмадинежада. При этом, по мысли авторов, эпоха Хатами в противоположность общепринятой точке зрения создала для этого прямые предпосылки. «Иранская политика в годы его пребывания на президентском посту двигалась в направлении не столько демократизации и открытости, сколько большего авторитаризма» (023, с. 175). С начала 2000-х годов руководство страны строит новые патронажные связи с населением, последовательно централизует процесс принятия решений и более эффективно использует для достижения своих целей деловые контакты и экономические рычаги. Именно в этом контексте следует понимать его линию в сфере национальной безопасности.
Налицо настоящая консервативная консолидация, несмотря на то что сегодняшнее иранское общество охвачено дебатами о демократическом будущем гораздо шире, чем когда-либо в своей истории. Блок консерваторов создал собственную все более авторитарную властную структуру, уверенно, но осторожно взвешивая свои политические и экономические интересы в ключевых внутри-и внешнеполитических областях при посредстве института верховного руководителя республики, который служит его орудием и публичным лицом. Концентрация власти в руках консерваторов явилась ответом на внутренние и внешние вызовы и возможности, особенно значительные после сентября 2001 г.
Консервативная верхушка спаяна прочными личными узами, общими интересами и стратегическим видением. Она осуществляет свои полномочия от имени идеологии и ценностей исламской революции и применяет прямое насилие для запугивания своих оппонентов, но одновременно взывает к национальным чаяниям, все чаще стремится манипулировать общественным мнением и, опираясь на практически неограниченный контроль над хозяйственными ресурсами и производством, работает над созданием новых патронажных сетей. «То, что происходит в Иране, - не просто рецидив теократии, но и ее трансформация в некую разновидность патримониально-авторитарного режима, прекрасно знакомую наблюдателям на Среднем Востоке» (023, с. 176).
Если, избрав Хатами, подавляющее большинство иранского электората пошло наперекор желаниям руководителя республики аятоллы Али Хаменеи, то через восемь лет стало очевидно, что требований демократии, коренящихся в активном гражданском обществе и подпитывающихся тревогой перед лицом социально-экономических проблем, отнюдь не достаточно для преодоления засилья теократического истеблишмента.
Консервативная коалиция за эти годы не только упрочила свое господство, но и сумела справиться с междоусобными конфликтами и организационным соперничеством, традиционно затруднявшими эффективное принятие решений. При Хатами в Иране возникло два правительства: все далее маргинализировавшаяся президентская администрация и гораздо более могущественная авторитарная власть Хаменеи.
Истоки текущего расклада сил восходят к 1997 г., когда Ха-менеи при поддержке влиятельных представителей духовенства -приверженцев последовательного применения исламского права, выдвинул свою кандидатуру на пост главы исполнительной власти. Однако итоги выборов прямо поставили под вопрос авторитет и популярность верховного руководителя. Консервативный лагерь увидел в избрании Хатами начало конца: на фоне растущей политической сознательности в ширящихся слоях городского и грамотного населения, культурно-экономической активности среднего класса, большего самоутверждения женщин и молодежи, в иранском обществе шли важные процессы, объективно неподконтрольные исламскому руководству, но работавшие в пользу президента, который, таким образом, непосредственно получал мандат от граждан.
Если реформистски настроенное духовенство увидело в энтузиазме, который вызвала фигура Хатами, шанс возродить общенародную поддержку религиозных властей, то консерваторам эта логика казалась неубедительной. Они «рассматривали ее как рискованный гамбит, за который придется дорого заплатить в случае, если он не даст ожидаемых результатов», и «считали, что, как только духовенство ослабит свою хватку... оно неизбежно окажется оттеснено политиками-мирянами и в конечном счете секуляристами», а затем «столкнется с возможной потерей власти и привилегий, как индивидуальных, так и коллективных, и может пострадать от вспышки контрреволюционного реванша» (023, с. 177).
Консервативная элита осознала бессилие верховного руководителя при конкуренции со всенародно избранным президентом, так же как и необходимость максимальной централизации властных полномочий в рамках его аппарата, который должен был превратиться в главный конституционный инструмент сдерживания исполнительной власти.
Другим столпом консервативного лагеря является Корпус стражей исламской революции, который, будучи организационно независим от командования иранских ВС, создавался хомейниста-ми для борьбы со сплоченными левацкими ополчениями, оспаривавшими лидерство духовенства, а в ходе ирано-иракской войны превратился в полноценную военную силу.
Ввиду неизменной близости Стражей исламской революции к верховному руководителю и прямой зависимости ресурсов и
привилегий, которыми они располагают, от сохранения существующих основ Исламской республики, их реакция на президентство Хатами являла собой «набор идеологических и институционных рефлексов» (023, с. 178).
Кроме того, в годы ирано-иракской войны Стражи яростно сражались не только для защиты Ирана от внешнего вторжения, но и во имя экспорта хомейнистской революции - идеала, который определяет их сегодняшнюю роль в Ливане и Ираке, мотивируя их заинтересованность в конкретном военно-политическом курсе Тегерана. Вне зависимости от симпатий или антипатий к режиму, «в Иране господствует всеобщее убеждение, что в течение ирано-иракской войны против страны часто применялось ОМП. Кроме того, она пострадала от постоянных ракетных обстрелов своих центров (причем не исключено и использование химического оружия). Нет города, на который обрушилось бы столько же ракет "Скад", как на Тегеран. Как результат преобладает мнение, что Иран обладает достаточной степенью устойчивости перед возможным ударом извне» (023, с. 187). Иранская ракетная программа «Шехаб» курируется именно Корпусом стражей исламской революции, командование которого вполне может видеть в ядерном проекте следующий шаг к обеспечению собственной корпоративной безопасности и реализации своих стратегических задач.
Стражи, в идеологии которых неразрывно переплетены националистические и исламские элементы, усматривают в активизации гражданского общества потенциальную угрозу: чтобы предотвратить широкомасштабные перемены и возможное ослабление существующих государственных институтов, режим может прибегнуть к военному перевороту, предполагающему вовлечение в политику регулярной армии, которая, превосходя Стражей по численности (270 тыс. человек против 150 тыс.), вполне может поставить под сомнение нынешний статус и властные амбиции Корпуса.
Натянутые взаимоотношения Стражей и армии восходят к чисткам офицерского состава после революции и их соперничеству во время войны с Ираком. С 1988 г. ВС страдали от недостатка ресурсов, в то время как Стражи получали в свое распоряжение большую часть современных систем вооружения и расширяли свои возможности в сфере разведки, рекрутирования и даже военно-морской инфраструктуры. К тому же армейские соединения дисло-
цированы так, чтобы затруднить их вовлечение в возможный внутриполитический конфликт. В этой ситуации военный путч может привести к смене режима в Иране, первой жертвой которой и станет Корпус стражей. Поэтому финансирование Корпуса стало еще более щедрым как раз с 1997 г.
Консерваторы контролируют также значительную долю общественного сектора экономики, в частности, при помощи различных фондов - обширных религиозных дарений, как, например, Ас-тан-е Годе - вакф гробницы имама Резы в Мешхеде, или «зонтичные» корпорации, например, Фонд униженных (Мостаза-фин) или Фонд мучеников (Шахидан), которые управляют обширными и разнообразными финансовыми холдингами с совокупным капиталом в десятки миллиардов долларов и выступают как собственники недвижимости, строительных предприятий, мануфактур и сетей розничной продажи, занимая в ряде случаев монопольные позиции в экономике, создавая внушительное количество рабочих мест и служа источником дохода для многих лидеров правящего режима. Помимо этого, с 1988 г. многие правительственные агентства и пенсионные фонды развернули активность в частном секторе через прямые инвестиции или контракты с различными иранскими и иностранными акционерными предприятиями.
С конца 90-х годов существенно выросла роль неформальной экономики, где господствуют Стражи революции и мощные бизнес-альянсы, ассоциированные с высокопоставленным духовенством. Она строится на импорте всевозможных потребительских и промышленных товаров через частные (или, по выражению иранской прессы, «невидимые») терминалы на Персидском заливе. Тем самым экономическое эмбарго против Ирана обращается в настоящий источник легкого обогащения для тех самых сил, которые оно должно было маргинализировать, - правящих кругов и связанных с ними олигархов. Последние представляют собой, как правило, бывших государственных чиновников или духовных лиц, возглавляющих крупные социальные сети и семейства, что содействует размыванию граней между политикой и бизнесом.
Стимулом для усиления олигархов послужила начавшаяся в 1988 г. приватизация, которая заключалась в сокращении управленческих структур путем передачи многих государственных предприятий частным подрядчикам. Среди последних изначально
доминировали родственники и партнеры видных шиитских авторитетов, к которым впоследствии присоединились и выходцы из верхушки госаппарата. В наиболее выгодном положении оказалась, разумеется, сетевая группировка самого инициатора реформ Али Акбара Хашеми Рафсанджани. В руках подобных олигархов находятся прибыльные компании, которые действуют в нефтяной промышленности, телекоммуникациях, финансовых услугах и сфере туризма, нередко в сотрудничестве с транснациональными корпорациями. Эту социальную прослойку иранцы обозначают как ага-задэха (букв. «баричи» или, по выражению авторов, «сынки новой чалмоносной номенклатуры Ирана»), критикуя их за участие в сомнительных махинациях. Гейсари и Наср сравнивают этих экономических игроков с корейскими чхеболями или японскими кэйрацу -«полифункциональными экономическими конгломератами, которые добиваются максимальных преимуществ, мобилизуя многообразные экономические и политические ресурсы, и способны осуществлять контроль над существенной долей рынка и политической власти» (023, с. 182). В числе партнеров подобных фондов и олигархов (почти исключительно через всевозможные фирмы со смешанным капиталом) можно назвать «Ройял Датч Шелл», «Бритиш Петролеум» и «Тотал», «Алькатель», «Сименс» и «Нокиа», «Стэн-дард чартерд бэнк», «Дойчебанк» и «Париба», «Пежо» и «Дэу», «Мицубиси», «ЭлДжи» и «Самсунг».
Транснациональные операции не интегрируют иранское производство в свою глобальную сеть поставок и рынков, но скорее способствуют экстенсивным инвестициям в развивающийся внутренний рынок с видами на перспективную прибыль, когда он откроется. Складываются тесные партнерские контакты между внутренним и зарубежным бизнесом, чем и объясняется активизация иранского частного сектора. «Эти деловые контакты переливаются в политику, производя таким образом сложные взаимосвязи во властной сфере» (023, с. 183). Сотрудничество со смешанными предприятиями сделало консерваторов более восприимчивыми к процессам глобализации и дало им контрольные позиции в расширяющемся частном секторе.
Консерваторы часто обращаются к теме Ирана как будущей «исламской Японии» и рассуждают о «китайской модели» как о предпочтительном для страны пути прогресса. Речь идет об эконо-
мических реформах без соразмерных политических изменений и водворении порядка и процветания для поддержания устойчивости авторитаризма, своего рода общественном соглашении в обход демократических принципов. «Однако, что действительно очевидно в Иране - так это не экономические уроки азиатского развития, но та самая разновидность симбиоза, которую подобное развитие породило в отношениях между политикой и бизнесом, где коррупция и фаворитизм выступили опорой одновременно авторитаризма и монополий. В то время как избрание Хатами президентом в 1997 г. подемонстрировало иранскую версию модели Горбачева, Иран консерваторов все больше напоминает по стилю управления Индонезию Сухарто или даже путинскую Россию, где авторитаризм укрепляется экономическими реформами, которые создают и поддерживают связи между деловыми и правительственными кругами, что в свою очередь позволяет шире использовать патронаж для достижения политических целей» (023, с. 183).
Профессор Высшей школы общественных наук (Париж, Франция) Фархад Хосроухавар (024) анализирует динамику и эволюцию репрессивного аспекта внутренней политики руководства Исламской республики. Субъектом модернизации в Иране начиная с 20-х годов выступало, по его словам, «якобинское государство-централизатор, отрицавшее культурное разнообразие в обществе и насаждавшее единообразие политическими репрессиями» (024, с. 729): идеалами династии Пехлеви были доисламское прошлое ариев, а в практических мероприятиях очевидно воздействие кема-листского образца.
Срежиссированный США и Великобританией путч 1953 г., низвергший премьер-министра Мосаддега, дискредитировал идею демократии, ставшей синонимом западной гегемонии и империализма. Поэтому вплоть до 80-х годов все общественные движения здесь имели антидемократическую природу, идет ли речь о левора-дикалах-марксистах или крайних исламистах.
Исламская революция 1979 г. не внесла фундаментальных изменений в репрессивные поползновения государства-модернизатора: политическая открытость в 80-90-е годы продолжала восприниматься как угроза национальному единству, на сей раз во имя теократического толкования шиизма - вилайат ал-факих.
Лишь на рубеже тысячелетий рождается новый тип общественного движения, характеризующегося отказом от насилия и холистических утопий и утверждением ценностей, связанных с достоинством индивидуума, от имени «нетеократического ислама». Автор считает возможным говорить о парадоксе современной иранской действительности: если модернизация общества идет в направлении политической и культурной открытости, то государство, созданное революцией и вдохновляемое идеалом теократии, блокирует плюрализм.
Серьезные сдвиги в моделях поведения, наблюдающиеся за последние два десятилетия в Иране (снижение уровня рождаемости, более поздние браки, самоутверждение женщины), сопровождались в президентство Хатами настоящим культурным всплеском (театр, кино, живопись, литература, наука).
Однако в своих попытках плюрализировать политическое пространство реформаторы потерпели крах. Избрание Ахмадине-жада можно считать отчасти реакцией иранского общества на их неспособность «по-настоящему заняться страной» (024, с. 730). Победа консерваторов, которые способны мобилизовать не более 10-15% электората, объясняется и абсентеизмом значительной доли избирателей, разочарованных в методах управления реформистов. Триумф на парламентских выборах 2004 г. достался консерваторам лишь потому, что большинство кандидатов-реформаторов (ок. 1000) было исключено из электорального процесса Советом стражей под предлогом их сомнительной лояльности по отношению к Исламской Республике. Тот же сценарий был проигран в ходе кампании марта 2008 г., когда консерваторы получили 71% мест в меджлисе.
Студенческое движение из-за бессилия реформаторов его защитить очутилось в глубочайшем кризисе, будучи практически беззащитным под ударами созданных консерваторами формирований, которые по сути полностью демонтировали его организации. Еще с 1999 г. волна репрессий накрыла студенческую ассоциацию исламистского толка, игравшую первостепенную роль в требованиях политической демократизации - Бюро укрепления единства. Однако все это не мешает университету оставаться центром притяжения для всех течений, ратующих за будущую открытость гражданского общества.
После 10-летнего кризиса, вызванного исламской революцией, с 90-х годов начало организовываться и женское движение. Широкий доступ женщин к высшему образованию создал условия для беспрецедентного роста их правосознания. Был достигнут ряд точечных успехов (возможность сохранения опеки над ребенком после развода, права для женщин выступать судьями на судебных процессах с их участием и т.п.). Однако эти достижения ничтожны, и мобилизация под знаком кампании «Миллион подписей» в пользу юридического равенства полов, развернутая в период президентства Хатами, была жестко подавлена (аресты, разгон манифестаций по поводу Международного женского дня и т.п.).
Центральным для постреволюционного Ирана было движение журналистов. За последние 20 лет подверглись цензурированию или запрету более сотни журналов и газет, нередки были случаи заключения под арест и даже убийства представителей прессы. Новое поколение журналистов стремится перебросить мостки между религиозными интеллектуалами-реформаторами - приверженцами плюралистической интерпретации норм ислама - и обществом, занимаясь разоблачением властных злоупотреблений правящей элиты. Революция стала стимулом для проникновения среднего и высшего образования в самые отдаленные уголки Ирана, и прежде всего на этническую периферию. Доступ к современности открылся для многочисленных курдов, арабов, туркмен, гилянцев и азербайджанцев, в равной мере (в отличие от своих родителей и дедов) владеющих как собственным, так и персидским культурно-лингвистическим кодом. Понимание господствующей культуры заставляет их обратиться и к своим субкультурам. Свои мульти-культурные чаяния они выражают на господствующем языке -фарси, требуя одновременно признания собственного наследия и идентичности. Робкое развитие этнического движения при Хатами («домов народностей») было свернуто, и воля к диалогу с центральными властями отныне сменилась радикализацией.
Экономический регресс и политические репрессии после эры Хатами пошли рука об руку. Систематической стала фильтрация Интернета, делающая недоступными различные зарубежные сайты, подозреваемые в оппозиционности властям. Из университета оказалась вычищена значительная часть самостоятельно мыслящих преподавателей, в частности светских философов, исповедовавших
идеи гражданского общества в Иране; ряд интеллектуалов были задержаны и лишены возможности выражать свои взгляды. Последствия политической закрытости испытывают на себе и культурные учреждения: например, в кинематографе сложилась парадоксальная ситуация - бюджет фильмов с религиозной мотивацией увеличивается, а многие картины запрещены к показу, хотя их производство, как минимум частично, финансировалось казной.
«До 11 сентября 2001 г. Иран Хатами изображал из себя прогрессиста по сравнению с такими странами, как Ирак Саддама Хусейна или ретроградной и феодальной властью Талибан, несмотря на все трудности, с которыми столкнулись реформаторы: аресты политических и культурных деятелей; покушения на общественных лидеров (как в случае с Саидом Хаджарианом); попытки насильственного удушения политической оппозиции и интеллектуалов - так называемые "цепные убийства", организованные группировкой в МВД, связанной с консерваторами; ожесточенное преследование правоохранительными органами сторонников реформ и т.д. В новой обстановке после избрания Ахмадинежада Иран, считавшийся ранее почти открытой страной, в диалоге с арабским миром, который все еще подозревал его в желании экспортировать Исламскую революцию, вынужден занять оборонительную позицию: значительная часть суннитского мусульманского мира воспринимает как угрозу Иран, желающий навязать шиизм Среднему Востоку, где шииты составляют лишь меньшинство населения» (024, с. 734).
Махмуд Ахмадинежад поддерживает свою власть, опираясь на олигархию, состоящую из нескольких групп; революционное наследие используется для распределения привилегий в виде нефтяных дивидендов.
Прежде всего речь идет о верхушке Корпуса стражей, получающей существенную прибыль от многочисленных контрактов, заключенных с ней правительством, стоимость которых может исчисляться в миллиардах долларов. Этот феномен является новым по своим масштабам, особенно в том, что касается строительства нефтепроводов к прибрежным терминалам.
Другой опорой для Ахмадинежада выступает радикальная фракция иранского духовенства под водительством аятоллы Мес-
бах-Йазди - поборника абсолютистской интерпретации исламской теократии, воплощенной в верховном руководителе.
Третий столп Ахмадинежада представляют революционные фонды и вакфы, которые при финансовой поддержке правительства обеспечивают существование широчайших сетей благотворительности и патронажа (примерно 6 млн. бенефициариев). К этой же группе следует отнести влиятельных базарников, входящих в неформальные объединения, впоследствии преобразовавшиеся в политическую партию (Моталефе).
Покровителем Ахмадинежада может считаться и сам Хаме-неи, опасающийся реформаторов, и в частности их влиятельного союзника - Хашеми Рафсанджани.
Кроме того, сила Ахмадинежада кроется и в розни, царящей среди оппозиции, и в отсутствии личности, пользующейся достаточным весом, чтобы заявить о себе как об альтернативе действующему главе правительства. Если Рафсанджани не может выдвинуть свою кандидатуру ввиду своего возраста, то и Хатами отказался рассматривать возможность своего участия в президентской кампании 2009 г.
В этом социополитическом контексте естественно встает вопрос об иранском ядерном потенциале. Средний класс, настроенный националистически, хотя и не очень расположенный к действующему консервативному правительству, полагает, что Запад отказывает его стране в доступе к ядерному оружию и жаждет навязать ему свой диктат в то время, как, даже не относясь к числу индустриальных лидеров, она является носительницей древней цивилизации, причем со всех сторон окружена ядерными нациями.
Обогащение урана, официально преследующее исключительно гражданские цели, стало, в преломлении СМИ, одним из элементов пропаганды. «Но заявления о прогрессе Ирана в этом направлении, как кажется, не соответствуют реальности. Президент-консерватор использует их, чтобы закрепить за собой доверие общественного мнения, не сумев осуществить свои предвыборные обещания. Угрюмой сдержанности страны со стагнирующей экономикой противопоставляются громкие отчеты о дальнейшем продвижении в сфере мирного атома» (024, с. 737).
Однако для большинства населения гораздо более насущными проблемами остаются инфляция, высокий уровень безработицы
2009.04.025
среди молодежи, отсутствие инвестиций, культурный и социальный застой. Внутри страны президент отнюдь не пользуется безусловной популярностью. Риторика Ахмадинежада хорошо принимается «арабской улицей», но не политическими элитами исламского мира. «Борьба Ирана и ливанского "Хизбаллах" с Израилем вызывает восхищение масс, которые считают своих руководителей пленниками американского альянса», но шиизм, в их глазах, остается всего лишь «безбожной ересью, которую хомейнистская революция трансформировала в очередной фактор дестабилизации и гегемония которой в исламской умме будет иметь катастрофические последствия» (024, с. 739).
Т.К. Кораев
2009.04.025. РИКЦИНГЕР М. ОЖИВЛЕНИЕ НАСЕРИЗМА: КРИТИЧЕСКОЕ (И НЕКРИТИЧЕСКОЕ) ПРОЧТЕНИЕ ПРОЕКТОВ ХАСАНА ХАНАФИ - «ИСЛАМСКИЕ ЛЕВЫЕ» И «ОКСИДЕН-ТАЛИЗМ».
RIEXINGER M. Nasserism revitalized: A critical reading of Hasan Hanafi projects «the islamic left» and «occidentalism» (and their uncritical reading) // Welt des Islams. - Leiden, 2007. - Vol. 47, N 1. -S. 63-113.
Автор (Геттингенский университет, ФРГ) рассматривает деятельность противоречивого египетского мыслителя и общественного деятеля нашего времени Хасана Ханафи, вызывающего интерес своим стремлением сочетать, казалось бы, несочетаемое - борьбу за политическую свободу, возвращение к раннеисламским социальным моделям и пропаганду всемирного значения иранской революции 1979 г. (как возрождения насеризма и тьермондизма в целом). Предрекая скорый закат западной цивилизации - здесь его главным оружием является учение К. Маркса, - Х. Ханафи критикует ее на основании моральных критериев и не пытается разобраться в том, как функционирует современная капиталистическая экономика. Моральными соображениями продиктовано и его стремление вызвать к жизни мощное движение «исламских левых», которое бы продолжило деятельность мусульманских просветителей Джамал ад-Дина ал-Афгани и Мухаммада Абдо по объединению мусульманской общины в ее противостоянии капитализму.
