CC BY
13
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ
2005.01.026. АНДРЕЕВА И.С. ПАМЯТНЫЕ ДАТЫ: (ВЧЕРА И СЕГОДНЯ). (Аналитический обзор).
В феврале 2004 г. исполнилось 200 лет со дня смертиосновополож-ника немецкой классической философии И.Канта. Вавгусте 2004 г. -150 лет со дня смерти его великого продолжателя Ф.Шеллинга. Такие даты для историков философии представляются некоторыми рубежами-смотринами расстановки философских сил, моды, предпочтений, становления или угасания новых направлений философского знания. Обе даты не прошли незамеченными не только на родине мыслителей.
В первую очередь речь должна пойти о Канте: все мировое сообщество встрепенулось не случайно. Выдающийся представитель классического гуманизма Вильгельм Гумбольдт в 1830 г. предсказывал судьбу его учения следующим образом: «Если говорить о славе, которую он принес своей нации, и о его вкладе в спекулятивное мышление, то несомненны три вещи: то, что он сокрушил, никогда вновь не возникнет, то, что он обосновал, никогда не исчезнет, но самое главное - он осуществил такую реформу, аналогов которой нет во всей истории человечества» (цит. по: 15, с.3).
И действительно, дело Канта живет и побеждает более 200 лет. За последние 20 лет жизни философа было опубликовано около 2 тыс. посвященных ему работ. Его преемники не уставали воздавать хвалу учению: никто не может сравниться с ним по глубине устремлений и по достигнутым результатам (Шеллинг); Г.Фихте и Г.В.Ф.Гегель полагали, что только они могут достойно развить его великие идеи. Немецкой классикой были разработаны содержательная диалектика и принцип историзма (Фихте, Шеллинг, Гегель); до сей поры находится в центре внимания этическое учение Канта; были развиты кантовские антропологические идеи, принцип творчества, было определено место эстетики в его системе и
философии в целом (А.Шопенгауэр, Ф.Ницше, философская антропология в XX в. и др.).
Вскоре после кончины Канта возникло кантианство, подготовившее лозунг «назад к Канту» (О.Либман, 1865), подхваченный неокантианцами, господствовавшими в западной мысли со второй половины XIX в. Неокантианцы развивали позитивизм, сосредоточившись на кан-товской теории познания. Печать неокантианства несут на себе известные до сих пор словарь кантовских терминов Р.Айслера, кантовская биография Куно Фишера, впервые переведенная на русский язык еще в 1897 г.
Европейское неокантианство обращало особое внимание на теорию сознания и его возможностей формирования знания о мире; истоком и базисом теории было кантовское учение о чистом разуме, способном, опираясь на чувство, дать рассудочное, рациональное знание, чуждое мнению и вере. Но европейские неокантианские школы не чурались исторического подхода и историко-философской традиции. Ученик К.Фишера, выдающийся систематик В.Вин-дельбанд, наряду с Г.Риккертом создатель Баденской школы неокантианства, положив кан-товский критицизм в основу исследования закономерностей математики и физики, все же не выводил за скобки культурно-историческое рассмотрение, включая в свое поле зрения ряд идей объективного идеализма (объединив их понятием идеографического метода, описывающего индивидуальные культурные феномены), а философию рассматривал как учение о системе общезначимых ценностей. Среди них высшей является наука, задача которой состоит в том, чтобы «мыслить правильно», разрабатывая систему определенных рациональных правил для соединения представлений о мире.
По Риккерту, непосредственные переживания обретают форму лишь с образованием понятий. Создатель фикционализма (философии als ob - «как бы»; постмодернизм, похоже, стал его далеким эхом) Ханс Вай-хингер - инициатор и душа журнала «Кант-Штудиен» (1897) и организатор Кантовского общества в Германии (1905), доживших до наших дней и получивших ныне международный статус, был автором комментария к «Критике чистого разума». Несмотря на загруженность идеями фикционализма (в нем кантовское понимание практической деятельности, Бога, свободы и т.п. рассматривалось как некая фикция, как «как бы знание»), этот комментарий и сейчас считается классическим (37).
Реалистическое (А.Риль, В.Копельман) и психологическое (от Ф.Ланге до Л.Нельсона) направления в неокантианстве, ориентируясь
на теоретико-познавательное прочтение Канта, усматривали в проблемах мира, человека, свободы и т.д. «поэзию мысли». Не отвлекаясь от попыток понять «непосредственное знание» фактов посредством психологической рефлексии, они видели в нем внутреннее противоречие, мешающее выделять научные критерии. Весьма авторитетная Марбургская школа (Г.Коген, П.Наторп, Э.Кассирер и др.) сосредоточилась на критике психологических и метафизических моментов «Критики чистого разума». В результате кантовский критицизм был резко ограничен общей неопозитивистской ориентацией философии как языка науки, в основе которой лежит некое первоначало, изначальный акт мышления (по Когену, реальность есть только логический постулат, а действительной реальностью являются отношения, движение, метод; Кассирер десубстанциализировал кантовские категории и видел их значение исключительно в установлении функциональной связи). Критическому анализу вклада в этот процесс посвящены работы советских и зарубежных авторов (8, 5, 29).
Когда в начале ХХ в. отмечались юбилейные даты (в 1881 г. столетие «Критики чистого разума» и в 1904 г. столетие со дня смерти Канта), преобладали неокантианские публикации. Так было положено начало взгляду о самодостаточности сциентистских подходов к кантовскому наследию и (шире) к самому предмету философии.
И в дальнейшем кантовские конгрессы являли собой как бы лакмусовую бумажку, которая отражала состояние дел в философии.
В начале 20-х годов ХХ в. Н.Кемп-Смит опубликовал английский перевод «Критики чистого разума», а также комментарий к этому труду, следовавший Вайхингеру, и в англо-американской философии определилась потребность опереться на кантовское наследие в усилиях обосновать научное знание. Возникли и развились мощные философские направления - и позже в русле неопозитивизма обосновался логический позитивизм - аналитическая и лингвистическая философия, сначала помнившая о родстве, а затем пытавшаяся вычеркнуть Канта из обихода.
Без кантовского наследия не могли обойтись и «науки о духе», прежде всего так называемая философия жизни, сложившаяся в последней трети XIX в. в Германии и Франции (Ф.Ницше, В.Дильтей, Г.Зиммель, А.Бергсон, О.Шпенглер и др.). Принимая ряд положений неокантианства (например, именование гуманитарного знания как идеографического - описательного, роль психологической рефлексии и т.п.), они противостояли классическому рационализму и механистическому материализму, обратившись к первичной реальности, к миру вещей самих по
себе, существующих независимо от сознания. Этот органический процесс (биологический, космологический, культурно-исторический), именуемый жизнью, возбуждает наши чувства и, побуждая все наши познавательные способности, являет себя как непрерывный акт творчества, противостоящий всему застывшему, определенному, «ставшему», на что направлено внимание аналитиков сознания, способных служить чисто практическим интересам данного нам мира: рациональное рассудочное познание, полагали сторонники этого направления, способно постичь лишь отношения между вещами, а не сами вещи и не человека: мир богаче открытых его закономерностей. Поэтому мир вещей и людей можно познать с помощью мышления, обнимающего интуитивные и образно-символические способности человека. Речь идет не о том, чтобы объяснить (erklären) строгие законы природы данного нам мира, а о том, чтобы постичь разнообразие его содержания и форм с помощью непосредственного вчувствования, интеллектуальной и эстетической интуиции (Бергсон, Ницше), чтобы понять (verstehen) его (В.Дильтей).
Различение «объяснения» и «понимания» стало на протяжении почти всего ХХ в. межевым камнем между постпозитивизмом и герменевтикой. Естественно, что философия жизни была ориентирована на культурно-историческое постижение развития человечества. Поэтому историческое время, изучение судьбы, смены и цикличности культурных образований особенно привлекали внимание.
Философия жизни - также порождение кантовского гения, тех его сторон, которые были замечены и развиты Шопенгауэром. Кант поставил (почти латентно) проблему творчества и доказывал связующую роль эстетического суждения в своем учении в достижении истины и обосновании морали. В отечественной литературе на эту проблему впервые обратила внимание П.П.Гайденко (14, с.35).
Мировые потрясения, вызванные Первой мировой войной, не могли не отразиться на духовной жизни. В 20-е годы набирали силу течения, обращенные к человеку, к смыслу/бессмысленности его существования и пр. (экзистенциализм, персонализм, философская антропология, фрейдизм). В неокантианстве начался поворот к метафизическим проблемам. «Голод по реальности» (П.Вуст), «поворот к самой вещи» (Э.Гуссерль) потребовали обращения к Канту под иным углом зрения. Один из основателей метафизического направления в кантовских интерпретациях того времени Макс Вунд отмечал, что, выпадая из немецкой философской традиции, искавшей основания действительности в мышлении, Кант, усмат-
ривая их в опыте, оставлял как бы в тени собственную метафизику и дал повод неокантианцам считать его чуть ли не основателем позитивизма. На самом деле — и «в этом великий парадокс духовной истории: могильщик метафизики не хоронит ее; напротив, он взывает к ее жизни» (40, с.3), обещая построить новую метафизику.
Поэтому 100-летие со дня рождения Канта (1924) многие рассматривают как переломный момент в отношении к кантовскому наследию. Во-первых, юбилей показал рост всеобщего интереса к философии мыслителя и был проведен с официальной помпезностью: на торжествах в Кёнигсберге присутствовал президент страны Ф.Эберт и члены правительства. Во-вторых, многочисленные заседания кантовских обществ в городах Германии, торжественные речи, статьи в «Кант-Штудиен» и других журналах, публикация работ, приуроченных к юбилею, показали выход за пределы частных задач и интересов. Разнообразные школы неокантианства обнаружили потребность к перестройке в истолковании Канта, включив в поле зрения метафизические проблемы: в юбилейных публикациях обнажился распад Марбургской школы.
Так, если П.Наторп (в 20-е годы - глава Марбургской школы) в статье «Кант и Марбургская школа» (1912) доказывал, что не существует иной реальности, кроме положенной в мысли, то сразу после юбилея в посмертно опубликованных лекциях по практической философии (1925) обнаружилась существенная корректировка его взглядов: не отказываясь от неокантианского прошлого, он указывал на взаимосвязь полагания и положенного, ставшего и бытующего, теоретического и практического и т. п. Теперь и сознание, и предмет выступают как «виды бытия», а категории (одновременно мысли и бытия) «как излучение чистого бытия» (34, с.79).
Н.Гартман в юбилейной работе «По эту сторону идеализма и реализма» изменил Марбургской школе утверждением, что идеи Канта подчинены задачам «критической онтологии», положив начало созданию собственной «критической метафизики» (23). Его восхищала дерзость системосозидающей попытки Канта показать взаимообусловленность бытия и знания. Именно апоретика Канта - постановка, а не стремление решить окончательно проблемы - позволяет избежать догматизма, что поставило его учение над временем: интерес к нему будет важен для многих поколений. Гартман определяет эти проблемы: как возможны синтетические суждения априори (т.е. как можно получить новое знание до опыта); осмысление вещи через врожденные формы созерцания (через
пространство и время); понятие «вещи, существующей сама по себе», указывающее не на ограниченность бытия, а на ограниченность познания; «категорический» характер этического императива: аналитика прекрасного, и т.п., определяющие «эмпирический реализм» Канта, в котором эмпирическая реальность вещей есть феномен, принадлежащий к миру познаваемого, в то же время противоречит простому, легко констатируемому факту сознания. «Список» Гартмана указывает на вечные проблемы (хотя и далеко не на все), с которыми философия бьется и сегодня. Что касается Гартмана, то для него наиболее важным был ответ на вопрос: как могут предметы быть одновременно реальными и идеальными.
Э.Кассирер, участвуя в серии «Проблемы познания в философии и науке», подчеркивал значение в этой связи кантовского трансцендентализма («Кант», 1918); продолжением стала работа «Кантовские элементы в философии языка В.Гумбольдта» (1923), а в «Философии символических форм» (17) он пытался развить трансцендентальную философию.
М. Хайдеггер, воодушевленный лозунгом Гуссерля «к самим вещам!», также покинул Марбургскую школу и в работе «Кант и проблема метафизики» изложил свое понимание кантовской философии, прояснив основы собственного учения, причем именно здесь присутствует наиболее интересное для него и для последующих интерпретаций (и для нас тоже) выявление значения продуктивной способности воображения (32, с.328).
Хайдеггер не случайно уделяет этой проблеме внимание, ибо эта кантовская идея имеет значение для программного труда раннего Хайдег-гера «Бытие и время». Для Хайдеггера онтология, как и трансцендентальная философия, есть не что иное как «выразительное выявление систематической целостности чистого познания, поскольку они образуют трансцендентное» (24, с.117). Но чтобы осмыслить эту связь, полагал Хайдеггер, нужно додумать то, что Кант хотел, но не сумел сказать.
П.П.Гайденко проанализировала интерпретацию Хайдеггером кантовского понятия продуктивного воображения. Для Канта эта способность, указывает она, принимается в качестве посредника между категориями рассудка и многообразием чувственности - и только. Для Хайдеггера именно первоначальное единство (а не посредничество) созерцающей и мыслящей деятельности, осуществляемой воображением, служит основой, на которой строится возможность онтологического познания. Последнее понимается не как познание, а как метафизика, сущность которой усматривается в конечности человеческого познания. Тем самым
Хайдеггер, «узурпировав» Канта, уходит от трансцендентальной философии «к новой форме спекулятивного мышления, в центре которого стоит... понятое им в духе экзистенциализма время, историчность» (6, с.401). Иными словами, Хайдеггер, сохраняя верность рационализму, расширил его границы и как бы открыл дверь постнеклассическому рационализму нашего времени, в котором, пожалуй, не осознается такой его исток, хотя Хайдеггера считают (конечно, не только за это) виднейшим классиком ХХ в.
В дни юбилея усилилось обсуждение проблем так называемой частной метафизики (Бога, бессмертия, свободы и др.). В ходе его выявилось стремление к систематическим историко-философским исследованиям кантовского наследия как особого направления философского знания, получившего наименование кантоведения. У его истоков стоял Хайнц Хаймзёт (1886-1975), в то время профессор Кёнигсбергского университета, принадлежавший Марбургской школе, один из организаторов юбилейных торжеств. Под влиянием А.Бергсона и польского аксиолога и эстетика В.Татаркевича в спорах с Н.Гартманом, создававшим свою «критическую онтологию», он постепенно обращался к метафизической проблематике, и в юбилейной статье «Метафизические мотивы в возникновении критического идеализма» (25, 26) положил, можно сказать, начало кантоведению. В 70-е годы ХХ в. он был наиболее почитаемым хранителем метафизического истолкования кантовского достояния (14, с.38-42).
Юбилей в 1924 г. указал на всеобщее стремление к онтологической проблематике; состоялся еще один «возврат к Канту», в котором проблемы человека в его отношении к смыслам бытия заняли достойное место. В 30-е годы эти проблемы живо обсуждались в экзистенциализме, философской антропологии, феноменологии и др. (природа бытия, место человека в мире и смысл человеческого существования, а также возможности, средства и пути получения знания о трансцендентном). Ведущими в этом хоре стали голоса феноменологии и экзистенциализма. После Второй мировой войны они являли себя как мощное и авторитетное философское течение.
В период фашистской диктатуры Хайдеггер был членом нацистской партии, около года - ректором Фрайбургского университета, через два года за критику режима попал под наблюдение гестапо. Есть сведения, что он помогал евреям. Когда его любимая ученица и возлюбленная Ханна Арендт в 1950 г. впервые после войны прибыла в Германию, они увиделись, и дружба между ними восстановилась. К.Ясперс, порвавший с
Хайдеггером во время войны, также возобновил с ним переписку. В те годы Ясперс стал автором книг о Декарте и Ницше.
После юбилея 1924 г. неокантианство было сохранено, продолжено и развито в кружке философов и математиков, возникшем в 1922 г. в Венском университете на базе философского семинара под руководством М.Шлика, одного из лидеров логического позитивизма. Опираясь на логические процедуры, претендовавшие на особую научность и выводя за пределы философии как науки менее строгие суждения, Шлик доказывал, что подлинно научное знание должно вернуться к чувственным данным для эмпирической проверки (посредством принципа верификации, выражающего «чистый» чувственный опыт субъекта). Но для достоверности этого «чистого» опыта требовалось найти значимый для всех индивидов способ его выражения, что привело к большим трудностям в постпозитивистских течениях, заставило их обратить пристальное внимание на философию языка (в работе кружка использовались идеи Г.Фреге по логической семантике, в которой исследуется связь значения и смысла языков выражений и отношение обозначения), более пристально изучать значение чувственного опыта и первичности эмпирического наблюдения.
«Венцы» обратились к значению языка, логика которого выражает не только границы мысли, но одновременно и онтологические границы («Логико-философский трактат», 1921; у нас в стране он был переведен лишь в 1958 г. На английский язык «Трактат» был переведен в 1922 г. с предисловием Б.Рассела, и Витгенштейн получил широкую известность в англоязычной философии). Цель автора в определенном плане воодушевлялась кантовским положением о необходимости установления пределов познавательных способностей. Витгенштейн ограничивался пределами мышления, обладающего объективным смыслом и несводимого к психологическим, интуитивным и иным возможностям. Он устанавливает полное семантическое соответствие между онтологическими и семантическими понятиями: «объекты» реальности именуются «именами», а их сочетания (факты) сочетаниями «имен», предложениями, обладающими смыслом. Так был высказан аналитический взгляд на язык и обозначаемую им реальность (что существенно определило научную программу Венского кружка): предложенное метафизиками видение мира как органического целого, проблема вечности и т.п., а также логически невыразимые в языке этические, эстетические и религиозные предложения признаются бессмысленными. Рациональными научными средствами в эту
сферу не пробиться; остается интуиция, но с ее помощью ничего нельзя достичь. А.Ф.Грязнов полагает, что отождествление границ мира с «метафизическим субъектом» дает повод для утверждения о совпадении границ солипсизма и реализма (9).
С приходом Гитлера к власти Витгенштейн эмигрировал в Англию, был близок к так называемой Кембриджской пятерке (или, возможно, был ее членом), в 1935 г. посетил Ленинград, навещал профессора ЛГУ Т.Н.Горенштейн и искал встречи с С.А.Яновской, от которой та уклонилась (2, с.52).
Р.Карнап - видный участник Венского кружка, опираясь на «Логико-философский трактат», участвовал в разработке неопозитивистской модели научного знания, в основе которого лежат «протокольные предложения» (ключевая проблема логического позитивизма), выражающие достоверные чувственные переживания субъекта. Все предложения науки должны быть верифицированы сведением к протокольным предложениям. То, что не поддается этой процедуре, не имеет смысла, поэтому традиционная философия лишена смысла; подлинная задача философии состоит в том, чтобы с помощью логического анализа очистить язык науки от бессмысленных предложений.
В начале 30-х годов с работами Венского кружка познакомился профессор Гарвардского университета, в то время сторонник прагматизма УКуайн; под влиянием Карнапа он стал прозелитом логического позитивизма, и после прихода нацистов к власти организовал членам кружка убежище в США, положив начало бурному развитию в Америке аналитической философии.
При нацистах Хаймзёт переключился на издание журнала «Der deutsche Philosophie». В 1938 г. он опубликовал две книги по философии истории Ницше. В 1944 г. «Кант-Штудиен» и Кантовское общество прекратили свое существование.
* * *
После войны изменилась расстановка сил на философской ниве. Ушли из жизни многие творцы феноменологии, философской антропологии, персонализма - Гуссерль, Шелер, Бергсон и др., основным вопросом философии которых был человек. На философскую сцену выступил французский экзистенциализм, покоривший умы и заставивший философское сообщество считаться с собой. Еще в 20-е годы во Франции от-
крыли Гуссерля и Шелера, в начале 30-х годов благодаря Г.Марселю были переведены работы Хайдеггера, в частности «Что такое метафизика»; новое мышление выражалось в идее экзистенции, конечного телесного существования, не имеющего основания в бытии; ни картезианский рационализм, ни бергсоновская интуиция не способны защитить человека в этом мире. Человеческая судьба не предрешена (нет ни Творца, ни Абсолюта).
В оккупированной Франции Ж.П.Сартр опубликовал «Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии» (1943), рассматривая свою работу как продолжение фундаментальной онтологии Хайдеггера. После войны Хайдеггер откликнулся письмом к Сартру, закончив его образом братьев-Диоскуров, занимающихся мышлением о бытии: один из них берется за бытие со стороны ничто, другой - со стороны бытия. Позиция Сартра окончательно определилась после публичного доклада «Экзистенциализм - это гуманизм» (1945), в котором он кратко сформулировал свое кредо. «Существование предшествует сущности», - утверждал он. Человек всем своим телом чувствует тяжесть бытия, тяжелого непроницаемого нечто. В своем существовании он пытается осмыслить «для-себя-бытие», но в нем ощущает странную нехватку бытия. И существуя под пустым небом, он не может полагаться даже на человеческое сообщество. Жизнь априори не имеет никакого смысла до тех пор, пока сам индивид не сделает выбор, начнет действовать по собственному «проекту», преодолевая путем трансцендирования жизненные рубежи. И то, что он реализует, и есть его трансцендентность, она подгоняет человека, не давая ему остановиться. В этой заброшенности нет законодателя, человек сам принимает решения о себе самом, он сам определяет значение таких ценностей, как солидарность, истина, свобода. В этом выборе он свободен. Поэтому экзистенциализм -это гуманизм. Все это было создано и сказано в те времена, когда люди потеряли почву под ногами и принуждены были выживать, чтобы существовать.
Позиция Сартра вызвала возражения религиозных философов. Г.Марсель («Что такое свободный человек», 1950), к тому времени получивший известность в Германии, полагал, что «трансцендентность» Сартра пуста; и это не только философская проблема; такая позиция оставляет человека беззащитным в условиях общественно-политических катастроф: секуляризация оставила человеку стремление только к земным целям, сделала эти цели единственно значимыми и достойными поклонения, а Бог, открывший путь выбора по отношению к действительности, пре-
вратился в сотворенного нами кумира; поклоняются идолам расы и класса. Между тем человек свободен только в той мере, в какой он связан с трансцендентностью, освобождающей людей от иллюзии быть друг для друга всем. Трансцендентность мешает человеку поклоняться мирским делам, напоминает о его бренности, о том, что он способен ошибаться и быть виновным, что он - только гость на этой земле. Наконец, она помогает ему открыть измерение, в котором он может по собственному желанию выпасть из реальности.
Р.Шнайдер («Неразрушимое», 1945) спрашивал, кто будет виновным, если все люди сделают выбор пойти преступным путем? Только высшая инстанция в человеке может судить о его выборе. Р.Гвардини («Конец Нового времени», 1950) призывал обращаться к этой инстанции в условиях глубокого кризиса, когда природа утрачивает свою спасительную силу, человек-личность превращается в «массового» человека, а былое преклонение перед культурой отмирает, человек в этой ужасной «бедности» получает шанс, открыв в себе «нагую» личность, стоящую перед Богом, выйти на свет; туман секуляризации рассеется и начнется новый день истории.
К.Ясперс в журнале «Вандлунг» (1945), обращаясь к немецкому читателю, замечал: «Уж одно то, что мы остались живы, должно иметь смысл... Мы потеряли не все, если не промотаем, впав в ярость отчаяния... историческую почву, которой для нас является тысячелетняя немецкая, западноевропейская и общечеловеческая история в целом». Обратившись к философии истории («Происхождение и цели истории», 1947) и политологии («Атомная бомба и будущее человечества», 1957; «Куда движется ФРГ», 1966), Ясперс не покинул поля экзистенциалистских исследований («Философская вера», 1948; «Введение в философию», 1950; «Судьба и воля», 1967). Среди прочего, он изживал нацистское прошлое своей страны, в котором сам не участвовал.
Хайдеггер принял вызов Сартра, хотя его положение было трудным: он прошел через унизительный процесс денацификации; его с позором изгнали из университета, ему запретили преподавать; вокруг него образовался вакуум общения. В открытом письме Ж.Боффре, активному пропагандисту его идей на французской почве («Письмо о гуманизме», 1946), он ответил Сартру.
С политической точки зрения, пишет Р.Сафранский, оно может показаться ничтожным, в нем не могло быть страстности Сартра или Яспер-са (скорее, потому что мыслитель чувствовал себя сломленным события-
ми страны и собственной жизни), но он подводил итог своей деятельности и отвечал не столько Сартру, сколько французскому экзистенциализму, ставшему модой. Хайдеггер реабилитировал мышление, указывая на его большую значимость, чем гуманизм: для мышления вполне достаточно, если оно будет захвачено самим собой.
Что такое мышление? Это не теория, противоположная практике, это и не служение практике, не желание поднять себя до ранга науки, оправдывающее само его существование. С помощью мышления мы познаем «свое бытие в мире» (это базовый опыт познания). В то же время благодаря мышлению же мы утрачиваем непосредственность восприятия, поэтому, когда мышление «у себя дома», оно должно служить не опосредованию, а приближению к непосредственному. Унижая науку, Хайдеггер не думает о своем превосходстве, он осмысляет лишь истину бытия. Человеку, верит он, доступен некий просвет, в котором открывается бытие. Это «вот-бытие, эк-зистенция, вступление в бытие, экстатическое отношение к просвету бытия». Но, в конце концов, этот посыл бытия открывается не активностью человека - набросок смысла брошен бытием в «мгновении истинного чувства». Поэтому мысль не относится ни к теории, ни к практике; она всего лишь память о бытии: она допускает бытию - быть. И в этой связи гуманизм, оставаясь в телесной и общественной среде человека ставит его гуманность недостаточно высоко, а нравственные человеческие нормы суть лишь вспомогательное средство, до поры удерживающие человека от распада. При этом бытие и не Бог, и не основа мира, для человека это всего лишь его просвет, но его отношение к нему требует благочестия, внимания, благоговения, благодарности. Сафранский усматривает в этой позиции «удивительную мысль Шеллинга: именно в человеке природа открывает глаза и впервые замечает, что она существует. Человек - это место, где бытие прозрачно для самого себя» (12, с.486).
Все последующие годы Хайдеггер сосредоточил внимание на технике, жилище, на языке и Боге. Но мышление, как он его понимает, постоянно присутствует. Подводя итоги сделанному Хайдеггером, Х.Арендт писала, что он вернул философии такое мышление, которое благодарно уже за то, что ему вообще досталась в удел «голая чтойность». И в этом смысле жить - значит наводить мосты над безднами, постоянно находясь в состоянии перехода. Это было как бы завещание Хайдеггера преемникам, которых не было. А.Камю, Марсель, Гвардини ушли из жизни. Сартр стал активистом в движении новых левых конца 60-х годов. Экзистенци-
альные течения ушли в историю философии, внимание к ним сохраняется
и сегодня. Общая картина стала дробной. Остался Хайдеггер.
* * *
В 30-е годы логический позитивизм перекочевал в США. Английские логические позитивисты в лице лингвистической философии (А.Айер, Дж.Мур, Г.Райл, позже Л.Витгенштейн) оставались дома. Аналитический «поворот» в американской философии связан с волной эмиграции накануне Второй мировой войны (из страха перед фашистскими преследованиями) интеллектуалов, занимавшихся областью исследований, тяготеющих к логике и лингвистике. Речь идет о Р.Карнапе, Г.Рейхенбахе, К.Гемпеле (последний из могикан Венского кружка умер в 1997 г.).
Прагматизм, образующий облик американской философии, ушел в прошлое. Его классики Ч.Пирс и У Джемс умерли за 30 лет до этого времени, Дж.Дьюи был уже слишком старым. В 50-е годы в сфере наук о человеке видными фигурами оставались Б.Ф.Скиннер (бихевиоризм) и Т.Парсонс (теория социальных систем).
Первые эмигранты появились в США в 1936 г. и были приняты в Гарвардский университет благодаря помощи Куайна и в Принстонский -А.Чёрча. С этого времени усилилось противопоставление американской аналитической философии континентальному европейскому мышлению. Антиметафизическая направленность Венского кружка побуждала аналитиков относить себя к «ученым», а не к гуманитариям; такого рода работы уже напрямик относили к бессмысленным, любительским и «популярным»: философ должен быть ученым-логиком (А.Айер). Давняя установка привела в дальнейшем к дисциплинарному (отторжение от экзистенциальных и герменевтических направлений) и территориальному (самодостаточность, отсутствие интереса к тому, что происходит за океаном) изоляционизму. Дж.Боррадори утверждает (4) даже, что американскую и континентальную философию разделяет «атлантический вал». Еще М.Шлик провозгласил, что философия - не наука, собирающая истины, а последовательность действий, направленных на прояснение смысла утверждений. Затем Карнап вообще свел философию к чисто логическому анализу научных рассуждений. Таким образом, логика и синтаксис науки стали совпадать в настоящем, лишенном истории.
Попытка интегрировать методы конкретных наук постепенно трансформировалась в тщательное рассмотрение логических подробностей, породившее, как пишет Боррадори, стилистически бесцветные произведения, положив предел общедоступности американской философии, начавшейся с блестящего трансцендентализма Р.Эмерсона и Г.Торо и достигшей расцвета в прагматизме Джемса и Дьюи.
Аналитическое движение в период от 30-х до 60-х годов превратило американскую философию из социально ангажированного междисциплинарного течения в специализированную дисциплину, отличающуюся склонностью к точным формальным проблемам и пренебрежительным отношением к любым формам историко-литературной образованности, принятой в европейской философии. Это не значит, что она была «вещью в себе». В культурно-историческом плане деятельность аналитиков имела большое теоретическое и практическое значение для смежных отраслей науки и гуманитарного знания.
Еще в 60-е годы возникла нужда в онтологическом обосновании знания. Английский аналитик П.Стросон, положивший начало полемике о метафизических компонентах мышления при описании наших мыслей о мире, был создателем дескриптивной метафизики. Включив в анализ языка вопрос о соотношении языка и мира, он доказывал, что его «метафизика» есть прямое продолжение кантовского учения. Реалистическая позиция Хилари Патнэм (1982) заставила аналитиков заняться историко-философскими исследованиями, обращенными к миру в целом и историческим условиям его объяснения (учение Канта и работы его последователей были первоочередными).
Куайн, патриарх аналитической философии, долгое время сохранял верность философии языка; но он разрушил барьеры между структурой мышления (аналитические суждения) и его содержанием (синтетические суждения); он не подвергал сомнению законность эпистемологического субъекта, который для него как для эмпирика первичен по отношению к миру: каждый из нас наделен способностью строить свой собственный мир. Он ассимилировал онтологические и плюралистические идеи, которые в то время входили в состав парсоновского функционализма и скин-неровского бихевиоризма. Близость со Скиннером привела его к центральной ныне проблеме в постаналитической философии - к проблеме неопределенности перевода. И позже, начиная с теории парадигм (Т.Кун) и до утверждения Р.Рорти о «смертности» эпистемологических словарей или этики «добродетелей» МакИнтайра, этот вопрос остается централь-
ным для постаналитиков и пересекается с «различением» французских постмодернистов (Лиотар).
В послевоенной Германии логические исследования нашли нишу в междисциплинарной отрасли - философии науки (она называется там «теорией науки», "МББешсЬайШеопе), обнимающей такие области философского знания, как гносеология, как философия культуры, истории, техники, естественнонаучного знания и пр. Гносеологические проблемы философии обсуждались автономно, опираясь на богатые исторические традиции отечественной мысли, и в то же время не чураясь проблематики и методов англо-американской философии. Но аналитическая философия как таковая не прижилась на немецкой земле. Так, на одном из философских конгрессов ФРГ, где тон задавали философы науки, П.Лоренцен (глава Эрлангенской школы философии науки) призывал к «культурной революции»: «Опасность потонуть в мифо-религиозном мышлении на этот раз ничтожна, зато возросла опасность стать рабами естественнонаучного мышления... Поворот от натурфилософии к морали у нас еще не осуществился» (цит. по: 14, с.119).
В 80-е годы зашла речь о конце аналитической философии и о том, что «королева» ХХ в. - логика - уже не играет решающей роли в будущей философской картине мира (4, с.5). Основатели аналитической философии сходили со сцены; с 1985 г. провозглашается тезис о постаналитической философии, которая базируется на постнеклассической рациональности. Оставаясь в границах философии языка, она включает в поле рассмотрения проблемы значения - субъекта, чувственных компонентов познания, коммуникативного взаимодействия, паранепротиворечивой логики (занявшейся рассмотрением путей рационалистического преодоления противоречий, имеющих место в коммуникативной функции языка).
Переосмысление аналитической мысли, указывает Боррадори, основываясь на сравнительно недавнем интервью с ведущими аналитиками США, выражалось в двух видах: 1) интроспективное блуждание в «лабиринте» аналитики с использованием собственных лингвистических средств (Д.Дэвидсон, Нозик, Данто); 2) попытка выйти за аналитический горизонт (Патнэм, Рорти, Кейвл). Общей основой постаналитической философии и гуманитарного знания стало расширенное понимание понятия «текст». Аналитики приняли эту тему после публикации труда Р.Рорти «Последствия прагматизма» (1980). В результате повысился философский уровень гуманитарных наук благодаря распространению контент-анализа, культурологической критики, гендерных исследований и пр. Эти
методы родились давно, одновременно с включением философии в границы логического анализа и стали хранилищами европейской мысли в Америке. Все это способствовало расцвету новых гуманитарных дисциплин с высоким уровнем теоретичности, причем диалог с неаналитической европейской мыслью лег на плечи литераторов, с этой целью создававших программы и центры исследований (в университете Висконсина, созданный И.Хассаном, в Санта Крусе при Калифорнийском университете во главе с Х.Уайтом и др.).
Вплоть до 90-х годов рассуждения о реальном «вале», разделившем философию по обе стороны Атлантики, все еще имели место, но в то же время усиливалось внимание к рецепции европейских теорий. Пол де Ман, Дж.Хартман и Х.Миллер отличаются оригинальными разработками деконструкции, начатыми с 1960 г. во Франции Ж.Деррида. Г.Блум переосмыслил онтологическое значение понимания Хайдеггером и Гадамером традиций средневекового мистицизма. Э.Сэд и Ф.Джемисон предложили использовать текстуальный анализ в социальных науках, трансформируя понятие «другого» (абстрактно единичного) в социологические проблемы «других» (кого-то еще, конкретно множественного).
Дэвидсон - прямой потомок Куайна - попытался включить вопрос об интерсубъективности в рамки эмпиризма. Отказываясь от солипсист-ских интенций Куайна, он обращает внимание на роль языка в мышлении, которое реализуется лишь в процессе мышления на определенном языке. Полный универсум (как объективный, так и субъективный) схвачен герменевтической сетью знаков. Сама по себе реальность есть не что иное, как сплав языка и интерпретации. По Дэвидсону, субъект не обладает личным мышлением, у него нет возможности анализировать свои реакции в строго субъективном смысле, он постоянно обменивается ими в общении с людьми, взаимодействуя с ними в одном и том же контексте значений.
Патнэм также озабочен проблемой интерсубъективности познания, возрождает прерванную прагматистскую традицию этического фундаментализма, для которого реальной является сфера объективных нравственных убеждений. Его реализм применим в конкретных ситуациях и в конкретные периоды времени. Он возрождает устойчивый «моральный образ мира» и понятие ценности как «моральной объективности».
Следствием распада стал радикальный отказ Нозика от неявной принудительности, имевшей место в формализме аналитического мышления, которую он считает репрессивной эпистемологической моделью.
Анализируя священное для аналитиков понятие «трансцендентального аргумента», основанного на кантовском типе аргументации, включающем косвенное доказательство, использование которого, однако, может привести к злоупотреблениям и к догматизму, Нозик обращает внимание на то, что этот «аргумент» стал пониматься буквально - как «ожесточенный спор», который в течение многих лет далеко некорректно велся в среде аналитиков именно по вопросу о кантовской трансцендентальной аргументации (10). Нозик не согласен с тем, что философию можно просто свести к науке об «аргументации», к представлению об истине как о победе над собеседником: необходимо стимулировать собеседника к альтернативным способам мышления. В частности, проблему объяснения нужно включить в новую схему ценностей и целей.
Данто пытается спасти универсум логического анализа с помощью категорий красоты, меры и гармонии: аналитические концептуальные рамки сохранятся в архитектонике мышления, если объединятся в признании ценности красоты. Для него анализ является наиболее чистым стилем мышления, соответствующим природе той философии, цель кото -рой, аналогичная цели искусства, заключается в реконструкции гегелевской «чувственной материализации» идей.
Куайн, Дэвидсон, Нозик и Данто аналитический подход подрывали изнутри, Р.Рорти и С.Кейвл напали на него извне. Рорти первым воскрешает в новом обличье характерный для американской мысли прагматизм Ч.Пирса, УДжеймса, Д.Дьюи. С.Кейвл опирается на трансцендентализм Р.Эмерсона и Г.Торо, достигший пика в середине XIX в.
У Т.Куна в этом хоре особый голос, он провозглашает смерть рационалистического истолкования прогресса науки. Наука в таком понимании напоминает «Стрельца-кентавра», полуживотное-получеловека, пытающегося разорвать свою связь с землей и запускающего стрелы познания в пространство для завоевания всей вселенной. Реальная наука, считает Кун, совершенно безразлична к этому. Ее прогресс имеет исторический характер, а результаты преходящи. В соответствии со своей концепцией периодов нормального развития науки и революционных разломов, завершающихся сменой научных парадигм, Кун вместе с Рорти и МакИнтайром настаивает на том, что подобно философии, культуре и этике наука представляет собой последовательность сменяющих друг друга мировоззрений и структур мышления, которые не зависят друг от друга и непереводимы друг в друга. Целью науки вовсе не является получение все большего количества истины, ее развитие определяется про-
стой эволюционной энергией. Это утверждение бьет по самой сердцевине Венского кружка - по идее, будто наука и философия всегда опираются на существование «протоколов наблюдения», не затрагиваемых течением времени и старением языка.
* * *
Что касается кантоведения, то после войны оно возродилось не сразу. Начало новому периоду было положено в 1953 г., когда Готфрид Мартин возобновил издание журнала «Кант-Штудиен». В 1954 г. отмечалось 150-летие со дня смерти Канта. Очередной юбилей, а также возобновление работы Кантовского общества (1960) создали предпосылки для активизации работы, и снова раздался призыв в очередной раз вернуться к Канту. Тогда же состоялся первый послевоенный международный кантовский конгресс. Третий такой конгресс (1970) впервые состоялся за пределами Германии (в Нью-Йорке). Сбылась мечта основателя «Кант-Штудиен» (1897) Х.Вайхингера о том, чтобы философия Канта изучалась и почиталась за пределами Германии. Его организатором был американский аналитик и поклонник Канта Л.Бэк, который, стремясь ограничить односторонность аналитиков, попытался дать историко-систематическое изложение учения Канта (16). Его называли Нестором американского кантоведения, даже воинственные метафизики отдавали ему дань уважения (21). В его вступительном докладе на X Международном кантовском конгрессе подчеркивалась мысль о необходимости в современных исследованиях исходить из целостного учения великого мыслителя.
Значительной вехой в истории кантоведения стал IV Международный кантовский конгресс, когда отмечалось 250-летие со дня рождения Канта: 500 участников из 25 стран, три тома специального выпуска «Кант-Штудиен», представлены основные направления философского знания. В праздновании участвовали помимо европейских стран и США Аргентина, Япония, Венесуэла, Индия, Италия и др. В СССР юбилей был отмечен созданием кантовского общества и ежегодника «Кантовский сборник», вышла монография В.Ф.Асмуса, появились многочисленные статьи, год от года увеличивалось количество посвященных ему публикаций.
Конгресс показал отсутствие системных подходов, внимание было сосредоточено на обсуждении самых разнообразных проблем, за которым
просматривалась или угадывалась принадлежность к течениям и группам. Громкие имена ушли в прошлое. Провозглашенное в 1924 г. онтологическое истолкование Канта нашло на конгрессе не так уж много сторонников, преобладали позиции философов науки; заявили о себе фрейдисты. Теологические интерпретации Канта, особенно в протестантском варианте, имеют давнюю историю; на этот раз были отмечены публикации, принадлежавшие католическим богословам (14, с.71-89).
Уже здесь проявился эклектизм интерпретаций, в которых не было места осмыслению того, что из поставленных вопросов и выдвинутых положений является чуждым, изначально неприемлемым для кантовского учения.
На рубеже 80-90-х годов Герхард Функе (профессор Майнцского университета, в 80-е годы - глава Кантовского общества) в докладе «"Назад к Канту" - значит идти вперед», зачитанном на одном из конгрессов (15) попытался дать цельную характеристику учения Канта и показать актуальность его наследия для гуманитарного знания нашего времени. Он защищал равное с теоретическими трудами мыслителя значение «экзотерических» работ, т.е. вытекающих из содержания его системы, но обращенных к опыту, деятельности, морали. Поэтому примат практического разума не должен оспариваться, полагал Функе, и не сводиться к чисто теоретическому кругу, когда имеют в виду «логическое совершенствование знания».
Функе пытался противостоять теории науки и аналитикам, защищая научный статус знания о мире и бытии: наряду с философией как школы (как системы знания) нельзя пройти мимо философии как понятия о мире. Такая философия является тоже наукой. Она - наука об «отношении всякого познания к существенным целям человеческого знания» (Кант), и философ действует как «учитель в идеале», задачей которого является точное определение идеи философского законодательства, которая имеется «в любом человеческом разуме». Отметим, что и здесь речь идет о рационалистической интерпретации учения Канта, которое обращено к овладению собственным миром, к преобразованию своей эпохи, речь идет о возможности свободы, реализуемой лишь в истории. Поэтому лозунг «Назад к Канту» был обращен к прогрессу, к практическому осуществлению разума, что было важно для того времени, важно и сегодня, ибо Кант обнажал те его следствия, которые значимы и для нашего поколения.
Какие проблемы кантовской философии имели значение для второй половины ХХ в.? По мнению Функе, прежде всего, идея морального прогресса в лоне культуры, которую человек создал в ходе истории. С помощью автономии разума и культивирования морали человек способен двигаться к лучшему, подняться и достигнуть «последней ступени» свободы в своем развитии. Путь к этой цели осуществим в процессе освоения культуры с помощью просвещения: преодоление «несовершеннолетия» индивида, способного с помощью разума осознать свои цели, преодолевать предрассудки, быть решительным и мужественным, приведет к «всемирно-гражданскому устройству». Но исторический процесс, полагал Функе, должен ориентироваться только на мышление, а не на интуитивный иррационализм, это - надежное средство достижения целей (разумная вера и «мнение» должны подчиниться потребностям разума): ориентироваться в мышлении значит: и в земном, и в интеллигибельном мире пользоваться единственно только разумом. В «Метафизике нравов» Кант защищал тезис о безусловной значимости для практики теоретически обоснованного им категорического императива; в ней речь идет о благе каждого человека, в политике - о благе государства, во всемирно-историческом плане - о благе всего человеческого рода. В теории вечного мира Кант теоретически обосновывает не только его политическую возможность, но и условия всеобщего регулирования свободы, когда завершение развития государственного и международного права поможет прийти к более глубоким всеобщим нормам права. Вечный мир не только между народами, но и между философами станет покоиться на всеобщем понимании конечной цели человечества.
Прекрасные были времена! Вера в суверенность разума, идея прогресса, автономности морали и возможности движения «к высшей цели природы» в отношении человечества не вызывали сомнений еще в 80-е годы. Заметим, что Кант писал свои сочинения в эпоху Великой французской революции (1789-1793). Время было более чем смутное. Казалось, он сочинял утопии. Однако войны и революции Х1Х-ХХ вв., завершившиеся созданием ООН, видимой стабильностью международного права, выработанного в Ялте, политикой мирного сосуществования государств с различными социальными системами, обсуждением возможностей их конвергенции, связанной с научно-технической революцией и формированием постиндустриального общества, были почвой для актуализации кантовских прозрений. Увы, все в прошлом, как и цельная философская картина мира.
* * *
Если в 1924 г. участники юбилейного конгресса, вглядываясь в Канта, видели в нем собственное лицо, образ своего мировоззрения, свою философию, то через десятилетия целостность разбилась, как зеркало, на многие осколки тем и проблем; вглядываясь в них, свой образ нельзя увидеть целиком, но мозаика осколков все же позволяет создать портрет самосознания эпохи, в которой, правда, далеко не всегда находят свое выражение тоска по осмысленному существованию и по отсутствию творческого начала.
К 80-м годам стало ясно, что на авансцене слишком быстро сменяются различные законодатели философской моды. Разумеется, некоторые ее носители ставят серьезные проблемы. Можно назвать герменевтику Х.-Г.Гадамера (ученик Хайдеггера, преемник Ясперса в Гейдельбергском университете, в 2000 г. отпраздновал свое столетие), в 60-е годы принятую с энтузиазмом феноменологическими и метафизическими течениями, а также частично и в аналитической философии на ее исходе. Основанная на феноменологии его философская герменевтика, метод которой требует «понимания» (в пределе всего человеческого знания о мире и бытия в нем) философом истины, которую он может найти в собственном жизненном опыте и, опираясь на культурно-исторические традиции и отдельного человека, - в его «ситуации», определяемой местом и временем. Трудно сказать, следует ли практически новейшая философия, оперирующая герменевтическими понятиями, методу, предложенному Гадамером. Герменевтическую процедуру Гадамер связывает с эстетической деятельностью. Речь идет о вчувствовании, о пред-рассудочности субъективного акта понимания, где отношение текста и истолкователя диалогично. По мысли Гадамера, осуществленная Кантом радикальная субъективация эстетического опыта остро ставит проблему его истинности, особо значимую для герменевтического метода. Герменевтическая проблематика была весьма актуальной до начала 80-х годов. На исходе ХХ в. посвященные ей работы стали редкостью и даже феноменальный столетний юбилей философа не стал событием.
Естественно, мода на «новых левых», «новых» философов, наконец, на агрессивно навязывающий себя постмодернизм, зародившийся в США в 70-е годы в архитектуре и позже перекочевавший в философию, в том числе европейскую и отечественную, не может идти в сравнение с
трудами Гадамера и не выдерживает испытания временем. В конце ХХ в. постепенно исчезли систематические исследования, и в осколках философского «зеркала» среди множества конкретных проблем и злободневных сюжетов даже в усилиях кантоведов нелегко уловить тенденции.
Философия существует в школках, гнездящихся в отдельных университетах и центрах. Главный редактор «Исторического словаря по философии» К.Грюндер в предисловии к девятому тому, вышедшему в 1995 г., пишет: «В наши дни в словарь надо было бы включить такое определение, как "принадлежность к школе", жаргоном которой нужно научиться пользоваться, чтобы быть услышанным и чтобы не быть из нее изгнанным» (27, с.УП). Прав был М.Фуко, когда в конце 60-х годов писал о репрессивности любых государственных институтов; прав был Нозик, когда восстал против нетерпимости аналитической школы; это бедствие охватило теперь и все философское сообщество. Нынче ведут речь о плюрализме культур, и о региональном и провинциальном различении философствования (регионализм терпим, провинциализм неприемлем). Провинциализм выражается в двух видах: догматически-имплицитном и релятивно-эксплицитном. Первый ставит в центр рассмотрения неявное (например, понятие бытия. - И.А.), второй пытается возвыситься над многообразием субъективных суждений, оценивая их как безнадежные иллюзии или как догматизм. Каждый дует в свою дуду: «провинциальным» мыслителям отказывают в общезначимости; странным образом в их числе оказался Хайдеггер (37). Но и у тех, кто против «провинциализма» (подразумеваются философы науки), мира нет у них в домах, да и единомышленниками их нельзя назвать.
Ныне философия Канта, как, впрочем, и всегда, на подъеме. Изданы новые комментарии к «Критике чистого разума» (35). Норберт Хин-ске продолжает трудиться над многотомным кантовским глоссарием, выпустив очередной том. В 2004 г. вышла четвертым изданием биография Канта А.В.Гулыги (на обложке которой значится: «Лучшая биография Канта в ХХ веке») (22), пятым изданием - монография О.Хёффе «Кант: Жизнь. Сочинения. Влияние» (28). Если в середине 60-х годов библиографом «Кант-Штудиен» Р.Мальтером фиксировалось до трехсот наименований посвященных ему работ, то в 2001 г. таковых набралось 963 (31). Среди множества работ и имен трудно усмотреть тенденцию или выловить нечто существенное. И все же заметим, что преобладающее внимание сосредоточено на этике Канта, которая, однако, предстает в постановке слишком конкретных проблем. Можно уловить, как нечто новое, неко-
торый традиционализм отдельных работ. Например, Беатрикс Химмель-манн ищет у Канта элементы понятия счастья, которое невозможно, если строго следовать категорическому императиву, обращаясь к предшественникам Канта, которым он отчасти следует. Или «Этика и мораль уважения» Ф.Брецины рассматривает такие нюансы, которых нет даже в 12-томном «Историческом словаре». В работах, посвященных религии (их тоже достаточно) ищут следы теизма в рамках моральной аргументации «Критики практического разума» (33). Ежегодная кантоведческая библиография и книги, которые к нам доходят, оставляют впечатление огромной пестроты, как бы распадение связи времен, отсутствие опоры.
Отмечать 200-летие ухода Канта из жизни общественность готовилась заранее. Были запланированы международные встречи, симпозиумы и конгрессы. Так, в апреле 2004 г. состоялась международная конференция в Калининграде «Кант между Западом и Востоком», в организации которой принимало участие немецкое Кантовское общество (М.Баум) и Берлин-Брандербургская академия наук (Ф.Герхардт). Конференции состоялись также в Майнце («Кант и парадоксы его философии»), Марбурге («Моральная мотивация: Кантовская этика в дискуссиях»), в Вене («Право, история, религия»; участники из США, Англии, Франции, Бразилии и др., в том числе знаменитости - Ю.Хабермас, Герхардт, Х.Хольцхай и др.); в Дижоне (Франция) при участии всех гуманитарных обществ и центров страны, в том числе и немецкого Кантовского общества (тема: «Кант и Франция»). Университет штата Кентукки (США) объявил (правда, мизерную) премию в 1000 долларов за статью «Каковы различия между трансцендентальной философией ("аргументацией ") и другими типами философии ("аргументации")». В конце мая 2004 г. в Москве состоялся Международный кантовский конгресс, посвященный систематическому рассмотрению кантовского учения, в том числе его влияния на иные культуры. В рамках конгресса состоялись форум молодых кантоведов и дискуссия по поводу издания кантовских произведений. Был заблаговременно запланирован и X Международный кантовский конгресс в Сан-Пауло (Бразилия) с центральной темой «Право и мир в философии Канта». Традиционный план секций («Кант докритический», «Кант критический», «Теория познания Канта» и пр.) дополнен рассмотрением кантовской антропологии, логики, трансформацией его философии в тему «Кант в контексте современной философии» (в том числе и латиноамериканской).
В конечном счете освоение материала, сконцентрированного публично на праздничных мероприятиях, имеет свое значение, но это - дело будущего. Будем надеяться на лучшее.
Список литературы
1. Асмус В.Ф. Кант. - М., 1973. - 534 с.
2. Бирюков Б.В. Борьба вокруг логики в Московском государственном университете в первое послесталинское десятилетие // Логика и В.Е.К. - М., 2003. - 255 с.
3. Боброва Л. А. Философия и логика: Новые взаимосвязи. - М., 2003. - 63 с.
4. Боррадори Дж. Американский философ. - М., 1998. - 202 с.
5. Гайденко П.П. Принцип всеобщего опосредования в неокантианстве Марбургской школы // Кант и кантианцы. - М., 1978. - С. 155-285.
6. Гайденко П.П. Учение Канта и его экзистенциалистские интерпретации // Философия Канта и современность. - М., 1974. - С.386-403.
7. Гайденко П.П. Философия культуры Романо Гвардини // Вопр. философии. - М., 1990. - N 4. - С.65-86.
8. Григорьян Б.Т. Неокантианство. - М., 1962. - 255 с.
9. Грязнов А.Ф. К вопросу о «трансцендентальной аргументации» // Кантовский сборник. -Калининград, 1989. - Вып.14. - С.99-106.
10. Грязнов А.Ф. Эволюциия философских взглядов Витгенштейна. - М., 1985. - 154 с.
11. Кант и кантианцы. - М., 1978. - 325 с.
12. Сафранский Р. Хайдеггер. - М., 2002. - 614 с.
13. Смирнов В. А. Аналитическая философия в ХХ веке // Вопр. философии. - М., 1988. - N 8. - С.48-94.
14. Философия Канта и современный идеализм. - М., 1987. - 272 с.
15. Функе Г. «Назад к Канту» - значит «идти вперед» // Кантовский сборник. - Калининград, 1989. - Вып.14. - С.3-25.
16. Beck L. Studies in the philosophy of Kant. - N.Y., 1965. - 291 p.
17. Cassirer E. Philosophie der symbolischen Formen. - Frankfurt a.M., 1923-1929. - Bd 1-3.
18. Eisler R. Kant-Lexikon. - Wien, 1916. - 642 S.
19. Fischer K. Kant // Fischer K. Geschichte der neueren Philosophie. - Mannheim, 1877. - Bd 4. - 678 S.
20. Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. - Tübingen, 1960. - 417 S.
21. Gerhardt V., Kaulbach F. Kant. - Darmstadt, 1979. - 385 S.
22. Gulyga A. Immanuel Kant: Eine Biographie. - Frankfurt a.M., 2004. - 398 S.
23. Hartmann N. Diesseits von Idealismus und Realismus // Kant-Studien. - B., 1924. - Jg.29, H. 12. - S. 163-167.
24. Heidegger M. Kant und das Problem der Metaphysik. - Bonn, 1929. -375 S.
25. Heimsoeth H. Metaphysische Motive in der Ausbildung des kritischen Idealismus // KantStudien. - B., 1924. - Jg.29, H.1/2. - S.99-123.
26. Heimsoeth H. Persönlichkeit und Ding an sich in der kantischen Philosophie // Immanuel Kant: Festschrift zum zweiten Jahrhundertfeier seines Geburtstages. - Leipzig, 1924. - S.43-79.
27. Historisches Wörterbuch der Philosophie. - Basel, 1995. - Bd.9. - 1558 S.
28. Hoeffe O. Kant. Leben. Werk. Wirkung. - München, 2000. - 453 S.
29. Lehmann G. Beitraege zur Geschichte und Interpretation der Philosophie Kants. - B., 1969. -382 S.
30. Luckner A. Ueber regionale, provinzielle und nationale Identität // Philosiphie und Regionalität. - Wrozlaw, 1999. - S.33-46.
31. Margit R. Kant-Bibliographie. 2001 // Kant-Studien. - B., 2003. - Jg.94, H.4. - S.380-528.
32. Metzler J.B. Philosophischen Lexikon. - Stuttgart, 1989. - 851 S.
33. Michalson R. Kant and the problem of God. - Oxford, 1999. - 196 p.
34. Nathorp P. Vorlesungen über praktische Philosophie. - Erlangen, 1925. -256 S.
35. Natterer P. Systhematischer Kommentar zur Kritik der reinen Vernunft. -B., 2002. - 826 S.
36. Steckeler-Weithofer P. Zum Problem der Regionalität in der Philosophie // Philosophie und Regionalität. - Wrozlaw, 1999. - S.13-32.
37. Vaihinger H. Kommentar zu Kants Kritik der reinen Vernunft. - Stuttgart, 1881-1892. - Bd.1-2.
38. Windelband W. Geschichte der neueren Philosophie. - B., 1878-1880. -Bd.1-2.
39. Wundt M. Kant als Metaphysiker: Ein Beitrag zur Geschichte der deutschen Philosophie im 18.Jahrhundert - Stuttgart, 1924. - 554 S.
