CC BY
96
2004.04.020. КРАСИЛЬНИКОВ С.А. СЕРП И МОЛОХ: КРЕСТЬЯНСКАЯ ССЫЛКА В ЗАПАДНОЙ СИБИРИ В 1930-е ГОДЫ. -М., 2003. - 288 с.
В работе на основе опубликованных и архивных документов реконструируется процесс «социалистического раскрестьянивания» в Западно-Сибирском регионе, выявляются механизмы и этапы осуществления государственной политики по массовой и локальной депортации крестьян в комендатуры ГУЛАГа, формы крестьянского протеста и сопротивления, процесс формирования и трансформации сети спецпоселений в регионе. Кроме того, рассматриваются источники пополнения и облик комендантского корпуса ГУЛАГа, охарактеризованы особенности дискриминационного статуса спецпереселенцев, масштабы и характер эксплуатации их труда сталинской экономической системой.
В Западной Сибири, указывает С.А.Красильников, было принудительно расселено от 20 (1932) до 24,8% (1938) спец-переселенцев страны. Территориально комендатуры спец-переселенцев разделялись на северные (Нарымский округ и прилегавшие к нему районы) и южные (Кузбасс и часть районов Алтайского края). Западная Сибирь являлась также территорией внутрикраевой депортации, пишет автор, поскольку две трети спецпереселенцев составляли сибиряки, перемещенные из южных районов в северные и восточные (с.5-6).
На основе недавно опубликованных документов, а также с привлечением материалов местных архивов автор выявляет причины и формы крестьянского сопротивления государству в 1930 г. в ответ на «перегибы». Это были не только массовые волнения и восстания, охватывавшие в Западной Сибири целые районы, но и так называемые «волынки», и блокирование действий властей по раскулачиванию односельчан (с.36-37). По сравнению с 1929 г. количество «антисоветских проявлений» в стране выросло в 1930 г. в 10 раз и по количеству массовых выступлений, и по количеству участников, достигнув приблизительно 2,5 млн. человек.
Анализируя причины массовых акций протеста в 1929-1930 гг., автор указывает, что на первом месте в списке причин, вызвавших массовые волнения в деревне в 1930 г., стоит коллективизация и раскулачивание, затем закрытие церквей, арест священников и снятие колоколов, продовольственные затруднения, хлебо- и мясозаготовки (3,5%) (с.30-31). Характерной чертой крестьянского протеста было широкое участие в массовых выступлениях женщин (с.33).
Требования крестьян чаще всего включали в себя «возвращение экспроприированного имущества у кулаков и восстановление всех лишенцев в избирательных правах, выселение из села бедняков и активистов», «освобождение священника и открытие церкви» (с.36-37).
Крестьянское сопротивление государственной политике проявлялось не только в активной форме. Автор отмечает значение таких анонимных документов, как листовки, воззвания, частушки, стихи «антисоветского» содержания, письменно распространявшиеся в деревне и в городе, и публикует ряд таких сочинений.
Статистика репрессий демонстрирует определенную специфику Западной Сибири в динамике массовых крестьянских выступлений: по СССР в целом пик пришелся на март 1930 г., а в изучаемом регионе - на май. Причину этого автор видит в том, что основные майские выступления по всей стране, связанные с продзатруднениями, в регионе сопровождались волнениями в связи с массовым бегством крестьян из ссылки в родные места (с.52-53).
Используя временную растерянность властей, крестьяне расширяли свои общинные, коллективные действия, «восстанавливая справедливость» и защищая вернувшихся в деревню «кулаков». Однако, как пишет С. А. Красильников, «великий перелом» уже нарушил крестьянский мир. «Окулачивание» как антипод «раскулачивания» оказалось мимолетным эпизодом в конфликте крестьянства и власти. Власти же за свою временную растерянность весной 1930 г. расплатились с крестьянством весной 1931 г. массовой высылкой (с.53).
При рассмотрении истории государственной политики переселения в Сибирь С.А.Красильников сопоставляет характер и особенности миграции дореволюционного периода, 1920-х и 1930-х годов, выделяя для первых двадцати лет ХХ в. добровольную, вынужденную и организованную государством миграцию, а для 30-х годов принудительную (1930-1933) и плановую государственную миграцию (1933-1937) (с.57). Автор указывает, что открывшаяся на рубеже 1920-1930-х годов полоса «чрезвычайщины» («великий перелом») принесла с собой «радикальные сдвиги в стратегии, формах, методах и масштабах осуществления колонизационно-переселенческого движения в восточных районах страны» (с.63). Радикально изменилась государственная политика в этой области, произошла смена приоритетов и стала принципиально иной технология осуществления колонизации сибирских территорий. С выходом в 30-е годы на первый план принудительных миграций была перестроена сис-
тема управления колонизационно-переселенческими процессами. Наконец, изменились состав мигрантов-переселенцев и характер их взаимосвязей с местным населением. В 30-е годы власть решала колонизационно-переселенческие задачи путем развертывания сети колоний и лагерей, осуществления репрессивных миграций (депортаций) или спецпереселения и проведения нерепрессивных, планово-мобилизационных переселений в относительно благоприятные по климатическим условиям регионы, где создалась трудодефицитная ситуация.
Основными направлениями потоков миграции в 1930-е годы были переселения с запада на восток и с юга на север; в глухую тайгу, с одной стороны, и в крупные города, на стройки - с другой. Характерной особенностью миграции в Сибири были самоликвидация хозяйств и стихийное бегство в сибирскую тайгу уральских и местных «кулаков-переселенцев» (с.70).
«Раскулачивание» и высылка, показывает автор, выявили массу нестыковок внутри системы власти. Районные власти всячески стремились переадресовать проблемы высылки в округ, а окружные власти были заинтересованы в выдворении репрессивного крестьянства за пределы своего округа с минимальными затратами и издержками. Однако иногда ими оспаривались маршруты высылки «кулаков» в слишком отдаленные районы, непригодные для занятий хлебопашеством (с.77).
В книге исследуется характерный для региона Западной Сибири феномен крупных локальных высылок крестьянских семей, когда они депортировались на север в пределах края. Эти внесудебные высылки, которые активно начали проводиться после массовых высылок 19301931 гг., были связаны с обеспечением проводившихся в деревне хозяйственно-политических кампаний (посевных, хлебозаготовительных и др.) и рассматривались как инструмент давления на единоличные хозяйства. Проведение локальных депортаций в регионе было обусловлено не только общими социально-политическими и экономическими, но и местными причинами, пишет автор.
Переходя к анализу правового положения спецпереселенцев, автор указывает, что «с началом массовой депортации крестьянских хозяйств (февраль 1930 г.) деревня оказалась погруженной в правовой беспредел» (с.117). Депортация крестьян на поселение под надзор карательных органов без права выезда являлась экстраординарной и не подпадала под определение классической, потому что крестьяне ссылались семьями, включая грудных детей и глубоких стариков. Не были определены и сро-
ки пребывания на поселении. Законодательно оформить карательную практику правительство не решилось, пишет автор. Выход был найден в середине 1930 г. - депортацию стали называть спецпереселением, что формально не считалось карательной акцией и не требовало введения новых статей в репрессивное законодательство. Таким образом, самая массовая после гражданской войны карательная акция в правовом положении ничем не была подкреплена, хотя коснулась только в 1930-1931 гг. более 1,6 млн. человек (лагерный контингент насчитывал в это время около 200 тыс. человек). Спецпереселенцы формально не считались репрессированными и не лишались свободы, но фактически таковыми являлись, поскольку были поражены в правах, в том числе лишались права на передвижение (с .117-118).
Летом 1930 г., когда сеть спецпоселков стала реальностью, потребовались инструктивные указания по управлению поселениями. В книге рассматриваются директивные документы, регламентировавшие положение спецпереселенцев на самом высоком уровне - законодательном. Однако на практике исполнение директив обеспечивалось нормативными документами, исходившими от ОГПУ-НКВД.
Останавливаясь на характеристике иерархичности сталинского общества, автор указывает, что даже внутри такой, казалось бы, однородной группы, как спецпереселенцы-«кулаки»и их дети, устанавливалось внутреннее деление на несколько категорий, различавшихся объемом прав, привилегий и обязанностей, что расширяло возможности карательных органов манипулировать поведением спецпереселенцев (с .134).
Основным элементом административного устройства «переселенных кулаков» являлась комендатура. В обязанности комендатур входили как «трудовое перевоспитание кулачества», так и организация «трудоис-пользования спецпереселенцев», в первую очередь, в сельскохозяйственном освоении необжитых районов. Коменданты обязаны были поддерживать режим, общественный порядок в целом и др.
Большую роль в создании внутренней инфраструктуры играли сами репрессированные, среди которых оказалось много специалистов средней и низшей квалификации, высланных вместе со своей семьей. Они составили достаточно заметную группу профессионалов (учителя, медики, производственная интелли-генция), обслуживавших спецкомендатуры. В Нарымском крае, по подсчетам автора, их было около 450 человек, что сопоставимо по численности со всем аппаратом краевых комендатур. Таким образом, СибЛАГ продемонстрировал здесь свое каче-
ство самообеспечиваемой системы, в которой были представлены все социально-профессиональные категории - от рабочих до священнослужителей и командиров Красной Армии (с.168-169).
К сожалению, пишет автор, личные дела комендантов ГУЛАГа закрыты для историков, однако он попытался предпринять реконструкцию состава и облика данной группы на основе доступных источников из партийных и государственных архивов. Две трети комендантов поселков Западной Сибири родились после 1900 г., причем 33% исследуемой группы - в 1906-1910 гг. Их социальное формирование протекало в советское время, что определяло «чистоту» биографии. Занимать комендантскую должность мог только член партии, причем довольно значительную группу здесь составляли вступившие в партию в годы революции и гражданской войны и служившие в ОГПУ-НКВД. Выходцы из крестьян составляли 56%, из рабочих - 30%, остальные были из служащих. Автор отмечает недостаточный уровень образования - в основном начальное, а часто и никакого. Большинство комендантов в прошлом имели опыт хозяйственной работы, среди них встречались работники торговли, кооперации, промышленности, госаппарата. Местных уроженцев среди них было немного. Таким образом, комендантский состав оказался весьма пестрым, при этом бывшие работники карательных органов не имели опыта хозяйственной работы, а бывшие хозяйственники, наоборот, не обладали навыками специфической режимной работы, и никто не обладал опытом хозяйствования в особых условиях Нарымского Севера и Кузбасса. Организационная неразбериха на начальном этапе пронизывала карательный аппарат снизу доверху (с.187-188).
Кадры первых комендатур не были стабильными. Как правило, коменданты не задерживались на одном участке более двух-трех лет. В обязанности комендатур входили как «трудовое перевоспитание кулачества», так и организация «трудоиспользования спецпересе-ленцев», в первую очередь в сельскохозяйственном освоении необжитых районов. Они либо уходили на повышение, либо переводились на другой участок, а 10% комендантов оказались под судом (с.189).
Для освоения Севера была создана специальная государственная программа по Нарымскому краю, согласно которой ОГПУ получало исключительные права контроля и руководства. По своим масштабам эта программа являлась одной из крупнейших, в ее реализацию было вовлечено от 10 до 15% общей численности спецпереселенцев страны. Автор отмечает колоссальные успехи по освоению края силами спецпереселен-
цев, но указывает на ее оборотную сторону - человеческую цену, заплаченную за эти достижения, а также затратный характер принудительной экономики (с.215).
О.В.Большакова
2004.04.021. БЛЭК К. ОТВЕТИТЬ ЗА ВАКХАНАЛИЮ: УПРАВЛЕНИЕ, ВЛАСТЬ И ПУТИЛОВСКАЯ ТРАКТОРНАЯ ПРОГРАММА, 1928-1930. BLACK C. Answering for Bacchanalia: Management, authority and the Puti-lov tractor program, 1928-1930. - Pittsburgh, 2002. - 45 р.
В работе американского историка Клейтона Блэка на примере Путиловского завода в Ленинграде исследуется проблема перехода СССР к новым принципам управления социалистической промышленностью. Автор обращает особое внимание на институциональные конфликты наверху, которые разворачивались главным образом между ВСНХ и Госпланом, с одной стороны, и Рабоче-крестьянской инспекцией (Рабкри-ном) - с другой, и на их связь с бурными дебатами внизу, на уровне отдельного предприятия.
Переход от смешанной экономики середины 1920-х годов к централизованному планированию выдвинул Путиловский завод на первый план в качестве единственного в СССР крупного производителя тракторов - «железных коней для сельского хозяйства, которое двинется из темноты прошлого в светлое социалистическое будущее», - пишет автор (с.8). Завод начал производить «Фордзоны-Путиловцы» в 1923 г., после того как инженеры разобрали американскую модель и скопировали ее, внеся некоторые изменения в конфигурацию. За первый год было выпущено только пять «ФП». На первомайском параде 1924 г. трактор проехал всего несколько кварталов и сломался. По мере расширения производства и устранения дефектов низкое качество первых путиловских тракторов продолжало оставаться главной проблемой. Зарубежные наблюдатели даже ставили под вопрос смысл производства трактора модели «Фордзон», который изначально был предназначен для использования на небольших фермах, а не на гигантских колхозных полях, к тому же давно вышел из употребления в Америке. Тем не менее производство продолжалось, и в 1927/28 хозяйственном году было выпущено более тысячи тракторов (с.8-9).
Как указывает К.Блэк, с самого начала план массового производства тракторов содержал в себе утопическую веру в то, что механизация сельского хозяйства является главным средством увеличения сельхоз-
