CC BY
3ОРИГИНАЛЬНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
УДК 316.52(571)
DOI https://doi.org/10.38161/2949-6152-2024-2-08-28
Виктор Иннокентьевич Дятлов - доктор исторических наук, профессор кафедры мировой истории и международных отношений, Иркутский государственный университет, Иркутск, Россия; профессор кафедры антропологии и этнологии, Национальный исследовательский Томский государственный университет, Томск, Россия. vikdyatlov@yandex.ru
Столицы сибирских автономий - миссия нациестроительства (динамика функций, статуса и этнизации городского пространства)1.
Аннотация. Реализация советского проекта нациестроительства предполагала решающую роль городов в формировании наций - городского продукта по определению. В рамках идеологии институционализации этничности они назначались столицами создаваемых национальных автономий и наделялись соответствующей миссией и ресурсами. Для формирующихся или только запроектированных наций Сибири это были или русские по составу населения города, или выращиваемые для этой цели на базе русских сел города новые. Политика коренизации стала инструментов выращивания в них титульной культурной и политической элиты, выстраивания городской инфраструктуры, адекватной статусу национальной столицы. В процессе реализации этой миссии сформировались города с особой культурой взаимоотношений, с большей, чем в обычных столичных городах, регулирующей ролью этничности. Общий генезис предопределил сходство рассматриваемых в статье столиц сибирских автономий - Улан-Удэ, Кызыла, Абакана, Горно-Алтайска. Не менее отчетливо видны и различия, которые демонстрируют различные результаты реализации стандартной общегосударственной программы. Причинами этих различий стали стартовые ресурсы (наличие города и городской традиции, европейски образованной титульной элиты, обладающей опытом политической и культурной мобилизации), демографический фактор, различная роль в общегосударственном модернизационном развитии.
Ключевые слова: советский проект нациестроительства, столица автономии, институционализация этничности, титульное население, коренизация, урбанизация, этнизация городского пространства, Улан-Удэ, Кызыл, Абакан, Горно-Алтайск
Capitals of Siberian Autonomous Regions - the Mission of Nation-building (Dynamics of Functions, Status and Ethnization of Urban Space)
Viktor I. Dyatlov - Doctor of Historical Sciences, Professor of the Department of World History and International Relations, Irkutsk State University, Irkutsk, Russia; Professor, Department of Anthropology and Ethnology, National Research Tomsk State University, Tomsk, Russia. vikdyatlov@yandex.ru
Annotation. The implementation of the Soviet nation-building project assumed the decisive role of cities in the formation of nations - an urban product by definition. Within the framework of the ideology of institutionalization of ethnicity, they were appointed capitals of the created national autonomies and were endowed with the appropriate mission and resources. For the emerging or prearranged nations of Siberia those were either Russian cities in terms of
© Дятлов В. И., 2024
1 В основу статьи положен доклад на конференции «Республики на востоке России: траектории экономического, демографического и территориального развития (10-11 июня 2018 г., г. Улан-Удэ)» [22].
population or new cities grown for this purpose on the basis of Russian villages. The rooting policy a tool for cultivating a titular cultural and political elite in them, building an urban infrastructure adequate to the status of the national capital. In the process of implementing this mission, cities with a special culture of relationships have been formed, with a greater regulating role of ethnicity than in ordinary capital cities. The general genesis predetermined the similarity of the capitals of the Siberian autonomous regions considered in the article - Ulan-Ude, Kyzyl, Abakan, Gorno-Altaisk. No less clearly visible are the differences that demonstrate the different results of the implementation of the standard national program. The reasons for these differences were starting resources (the presence of a city and an urban tradition, a European-educated titular elite with experience in political and cultural mobilization), a demographic factor, and a different role in national modernization development.
Keywords: Soviet nation-building project, capital of autonomy, institutionalization of ethnicity, titular population, korenization, urbanization, ethnization of urban space, Ulan-Ude, Kyzyl, Abakan, Gorno-Altaysk
У каждого сибирского города своя неповторимая история и собственный уникальный облик. Однако есть несколько городов, которые схожи в том, что являются не просто административными, экономическими и культурными центрами, но столицами национальных автономий в советскую эпоху и столицами национальных субъектов федерации сейчас. Эти города имеют разный генезис и историю. Они могли происходить и из старых острогов (как Абакан), и из сельских миссионерских центров, как Горно-Алтайск. За их спинами - разные традиции и разная длительность истории городской жизни. В советские годы они - тоже по-разному - осуществляли обычные городские функции, прежде всего производство городских товаров и услуг для прилегающей округи. Были центрами власти и управления. Локомотивами модернизации - через очаги промышленности, систему образования, культуры, медицины.
Однако на первый план выходила возложенная на них центральной властью политическая, идеологическая и культурная миссия. В рамках стратегии социалистического строительства они были назначены стать инструментами, фабриками по выращиванию наций - по определению городского продукта. Используя известную метафору о трансформации «крестьян во французов» [67], они должны были превратить патриархальные традиционалистские сельские общества в современные нации.
В основу советского проекта нациестроительства закладывался этнический принцип. Этничность институционализировалась, становясь ресурсом власти, механизмом формирования структур повседневности. Напрашивается гипотеза о том, что в столицах автономий фактор этнизации властных, культурных, экономических взаимоотношений, в механизмах формирования групп горожан и в их повседневных взаимодействиях будет заметнее, чем в городах, не обремененных подобных функцией. Иными словами, этнизация отношений зависит не столько от этнической структуры населения города, сколько от значения придаваемого этничности властью. А вслед за властью - обществом, обычными людьми [23].
Оставим за скобками важный дискуссионный вопрос: институционализация этничности и национально-территориальные автономии - это осуществление доктринальных принципов или результат политического прагматизма большевистского режима. Важен результат - реализация проекта формирования современных наций из сельского населения при решающей роли назначенных для этой цели городов. Или городов, выращенных специально для этой цели.
Столицы автономий наделялись соответствующими ресурсами - политическими, статусными и материальными. Создавались дополнительные каналы взаимоотношений с центральной властью и специальные формы представительства. Формировалась особая инфраструктура - политическая,
образовательная, культурная. Выстраивались социальные, образовательные, карьерные лифты для титульного населения.
В силу исторических причин город может менять свои функции и статус. Иногда внезапно и радикально. Крах европейских империй после Первой мировой войны, распад СССР и Югославии сделали многие провинциальные города столицами национальных государств. Радикальная трансформация их функций вела к огромным переменам национального и социального состава населения, к формированию новых элит, смене характера взаимоотношений и связей, радикальным переменам в языке городской жизни и в культуре. Уникальность столиц национальных автономий заключалась в том, что они были назначены центральной властью для реализации проекта, имеющего общегосударственное значение.
Для анализа и сравнения выбраны четыре сибирских столицы - Улан-Удэ, Абакан, Кызыл и Горно-Алтайск. По совокупности разных причин, традиционно входящий в эту группу Якутск требует отдельного рассмотрения. Но и эти четыре кейса представляют широкую палитру результатов реализации одной политики.
В статье ставится задача рассмотреть процесс реализации миссии нациестроительства в довольно разных сообществах. Оценить готовность города к выполнению столичной функции, способность национальной элиты к участию в реализации модернизационного проекта. Посмотреть, как изменились сами города, этническая и социальная структура их населения, образ жизни и характер взаимоотношений, организация городского пространства. Как модернизационные процессы этнически маркировались - и насколько это становилось фактором, формирующим отношения, связи, городскую повседневность, уклад жизни, специфическую культуру.
В принципе, процесс нациестроительства бесконечен, но результаты советского проекта оценить можно. Здесь возможен следующий набор индикаторов:
• урбанизированность (доля горожан в составе титульного населения республики);
• доля титульного населения в составе жителей столичного города:
• уровень его образованности (сравнительно с русским населением);
• доля в численности элиты города (властной, экономической, образовательной, культурной);
• социально-профессиональная структура и место в городском разделении труда;
• характер и уровень традиционалистских связей и отношений, их место в регулировании экономических, политических, культурных взаимоотношений и связей; общинный характер организации городской жизни - или его отсутствие;
• роль религии как маркера и механизма воспроизводства этнической культуры;
• язык городской жизни (русский или/и титульный);
• массовая культура (соотношение русского, общесоветского и коренного элементов);
• потенциал этнополитической мобилизации.
Уже одно это перечисление (а список открыт для продолжения) говорит о том, что по каждому индикатору необходимы специальные исследования и серии публикаций. Пока это изучено явно недостаточно и неравномерно от города к городу и от проблемы к проблеме. Такое состояние историографической ситуации также может стать важным индикатором результатов реализации проекта нациестроительства, как показатель уровня интереса местных сообществ и их элит к этой проблеме.
Формат статьи предполагает постановочный характер текста и опору на имеющиеся исследования, что не исключает, конечно, анализа источников. Композиция статьи выстраивается исходя из ее задачи: один раздел посвящен миссии национальных столиц. Процессу ее реализации в
каждой из них отводится специальный параграф. Сформулированные выше индикаторы послужат, насколько это возможно, основой структуры каждого из этих разделов.
Миссия
Задача радикального переформатирования советского общества на национальном принципе требовала, говоря современным языком, институционализации этничности и во многих случаях конструирования современных наций из сельских партикуляристских, зачастую кочевых или полукочевых племенных сообществ. Реализация такой задачи была невозможна без города - как локомотива модернизации и фабрики нациестроительства. А так как «собственных» городов у крестьянских сообществ не существовало по определению, необходимо было их выращивать, создавать в рамках самого проекта. Иногда на эту роль назначались существующие города.
В рамках проекта они должны были стать не просто административными центрами более высокого, чем раньше ранга, но столицами национальных автономий. Очевидное противоречие заключалось в том, что это были города или поселки с минимальным присутствием титульного населения, русские по составу населения, языку и культуре. Иногда и не города вовсе - что предполагало решение задачи их соответствующей трансформации. Патерналистскую функцию по выращиванию коренной политической и культурной элиты выполняли уполномоченные центральной властью представители элиты русской или русифицированной. В основе выбора города часто лежала случайность, соображения удобства власти или различного рода геополитические соображения.
Наличие или отсутствие национальной элиты (ее зарождающихся элементов) учитывалось, но не имело первостепенного значения. Однако, ее формирование в рамках политики коренизации было стратегической задачей. Коренизация [37] была не просто (для обеих сторон) прагматически циничным временным союзом советской власти с национальными элитами для победы в Гражданской войне и предотвращения сепаратизма. И не только инструментом продвижения проекта мировой революции.
Выращенные «национальные элиты, социалистические по содержанию» виделись инструментом установления внутреннего контроля, глубинной советизации формируемых наций. Механизмом их модернизации и интеграции в советскую социалистическую общность. В рамках коренизации выделялись квоты для «националов» при формировании властных структур, научной и творческой интеллигенции. Создавались образовательные лифты - квоты для обучения в вузах центральных городов, собственная образовательная инфраструктура - от краткосрочных курсов до университетов.
Целенаправленно формировалась столичная инфраструктура: полный набор бюрократических ведомств с соответствующим штатом чиновников и служащих, система высшего и среднего специального образования, этнически маркированные театры, музеи, национальная пресса и издательства. Под жестким контролем партийных органов действовали активные и влиятельные творческие организации. В обязательном порядке основывались академические институты с обязательным гуманитарным компонентом. Они не только готовили кадры для модернизации, но и вносили огромный вклад в подготовку и консолидацию местной административно-политической и культурной элиты, формировали национальный дискурс. По возможности строились промышленные предприятия.
Понятно, что для этого была необходима соответствующая городская площадка, столичный облик которой должен был демонстрировать успех реализации миссии. Даже уездный Верхнеудинск всего этого не имел. А дислокация министерств и других столичных институций в деревенских домах
села Улала (будущий Горно-Алтайск) могла только скомпрометировать саму идею социалистической модернизации и национального строительства.
Проще всего было начать с решением символической задачи. Радикально меняется топонимика, причем наряду с господствующим революционным компонентом выстраивается национальный. Топонимическая революция включала в себя и переименование самих столиц.
Реализуя новые функции, города радикально меняются как по составу населения, так и по характеру взаимоотношений. Власть, высокая и массовая культура, медицина, услуги, торговля, иногда промышленность формировали новую конфигурацию городского пространства. В Улан-Удэ, например, промышленные предприятия становились ядрами новых районов.
Целенаправленно воплощался в жизнь идеал социалистического города с правильной планировкой улиц, многоэтажными домами с современными коммунальными удобствами, комплексами по возможности помпезных административных зданий, памятниками, отражающими как революционную, так и национальную символику. Идеал города, предельно этатизированного по организации жизни [39], [40].
Ввиду ограниченности ресурсов в таком духе реконструировался (или создавался на новом месте) центр города. Частный сектор [18] оставался, иногда преобладал количественно - но уже наряду и в контрасте с ядрами современной городской застройки. Вытесняются приметы сельской жизни (огороды, домашний скот).
Статус столицы республики был явно выше статуса обычного областного центра и давал дополнительные политические и символические ресурсы. Особое представительство на федеральном уровне давало лоббистские возможности для города и бонусы для представителей местной элиты. Дополнительно финансировались из центра столичные функции и инфраструктура. Но унифицирующим костяком системы были партийные органы. Реальная власть принадлежала такому же обкому партии, как и в обычных областях.
Политика коренизации продолжалась до середины тридцатых годов, когда прежние задачи стали не актуальными (победа в Гражданской войне, установление плотного политического контроля над населением и территорией страны, мировая революция). Или считались решенными -модернизация, интеграция прежде патриархального, племенного сельского населения в единую социалистическую общность. Зато росло опасение набравших силу элит, имевших потенциал национальной мобилизации. Последовали регулярные чистки и приступы борьбы с буржуазным национализмом. Но со сворачиванием коренизации статус национальных столиц не был ликвидирован. И созданная инфраструктура продолжала воспроизводить культурные и административные элиты и национальные дискурсы.
Улан-Удэ - «советская столица национальной республики»
Выстраивание бурятской автономии проводилось в многонациональной стране как часть общего проекта институциализации этничности, где сложно и противоречиво взаимодействуют процессы нациестроительства в рамках всего государства и в отдельных национальных административно-политических образованиях.
Процессы нациестроительства в советской Бурятии2, динамика развития ее столицы [29], [45], [10], [2] хорошо изучены. В рамках советского проекта уездному торговому Верхнеудинску (с
минимальным присутствием титульного населения, русскому по составу населения и культуре) было поручено стать столицей создаваемой бурятской национальной автономии.
Какие же ресурсы имел для этого город? От прошлого ему досталась инфраструктура, в т. ч. железная дорога и депо, некоторая промышленность, развитая торговля, соответствующее население. Имелся немногочисленный, но мощный по интеллектуальному потенциалу и активный слой европейски образованной (через русский язык, культуру и систему образования) бурятской интеллигенции. Она получила большой политический опыт и влияние в ходе революции и Гражданской войны. Тогда же подросла и коммунистическая бурятская элита. Национальный эксперимент Советской власти объединил этот слой и город, в котором до этого буряты практически не жили [15]. На выбор повлияло также срединное положение между разделенными огромными пространствами и культурными различиями восточными и западными бурятами
Верхнеудинск был переименован в Улан-Удэ. Произошли изменения в его этническом составе и социальной структуре в связи с массовым притоком нового населения, значительную часть которого составляли буряты. За 1989-2002 гг. доля этой группы в населении Бурятии выросла с 24 % (249 500) до 28 % (272 910), а в Улан-Удэ - с 21 % (74 243) до 29 % (103 742) [46, С 109-110].
Сложилась классическая городская инфраструктура столицы: от органов власти до музеев и театров. Специально формировались новые социально-профессиональные группы: номенклатура, интеллигенция, городские средние слои, рабочие. Сельское население стало материалом для социальной инженерии. И все это происходило в контексте социалистической индустриализации.
Сложилась многоуровневая система образования - от детских садов до высших учебных заведений. По данным переписи 1970 г., доля лиц с высшим образованием у бурят составила 54 человека на 1 000 (у русских - 27 человек). В 1994-1995 учебном году буряты составляли 54,6 % студентов республики, их доля среди преподавателей вузов - около 70 % [16, С 111, 115].
Следствием стал высокий уровень социальной мобильности. По данным Комитета госслужбы, кадровой политики по работе с местными администрациями РБ (1995 г.), доля бурят среди руководителей министерств, госкомитетов и их подразделений была 52-65 %, среди судей городских судов - 71 %, в налоговых инспекциях - 72 %, в Бурятском научном центре - 68-82 % [46, С 144]. По оценке Ю. Б. Рандалова, среди собственников и руководителей закрытых акционерных обществ (АО) 62 % являются бурятами, в открытых АО - 40 %, в обществах с ограниченной ответственностью (ООО) - 47 %. Буряты составляют 52 % руководителей индивидуальных частных предприятий, 71 % владельцев фермерских хозяйств [13, С 569].
Развивается литературный бурятский язык, на котором публикуются СМИ и художественная литература. Устный народный эпос «Гэсер» становится письменным текстом, литературным произведением современного типа, базовым и унифицированным фундаментом культурной традиции нации. Огромное значение придается его переводам на русский язык [24, С 5-11].
Известный бурятский ученый и общественный деятель Т. М. Михайлов констатировал: «Буряты...в большинстве своем остались на земле предков, сохранили свой Дом. Под этим домом подразумевается, по сути, Республика Бурятия с ее центром - городом Улан-Удэ, ибо здесь средоточие национального духа» [43].
Столичные функции способствовали радикальной реорганизации городского пространства. Формировались элементы и маркеры не только социальной, но и этнической сегрегации. Старый Верхнеудинск (32 616 жителей в 1929 г.) состоял из деревянных (96 %) одноэтажных (95 %) домов, где не было водопровода, канализации (к 1940 г. электрифицировано только 40 % квартир и домов). Каменными были несколько многоэтажных купеческих домов, магазины и лавки. Лицом города были
Гостиный двор на центральной площади, базарная площадь, одноэтажные присутственные места, несколько храмов [47], [12, С 22-30].
В советские годы на окраине города был выстроен новый центр в конструктивистском стиле из комплекса административных зданий и культурных учреждений. Он символично расположен на возвышенности над традиционным центром и продолжается Проспектом Победы с «домами специалистов» для формирующейся элиты, преимущественно (но не обязательно) бурятской. На многих его домах - «сталинках» стены покрыты мемориальными досками, отражающими всю политическую и культурную историю республики. Это символ «настоящего города», контрастирующий с «частным сектором» [1]. Блестящий анализ символического значения нового центра - в статье Татьяны Скрынниковой [46].
В послевоенные годы начался массовый приток сельских мигрантов. Зачастую они концентрировались в отдельных районах, обычно пригородных. Б. Жимбиев описывает ситуацию, когда в 1960-е годы захватным методом возник пригород, получивший характерное неофициальное название «Шанхай». В основном его населяли буряты, которые воспроизводили элементы деревенской жизни - вплоть до содержания домашнего скота [68, P. 60].
Так формировались символы не только социальной, но и этнической сегрегации. Этническое маркирование элитных или, напротив, маргинальных городских районов было, конечно, совершенно неофициальным и во многом стереотипным. Но оно соответствовало общему тону отношений и взаимодействий, в основе которых лежал принцип институционализации этничности.
Официальные открытые (это важно для советского периода) установки на квоты для «националов» в составе элиты, этнически маркированные льготы и ограничения делали привычным и законным подобный взгляд и в других сферах жизни. Учет этнической принадлежности на всех уровнях (официальных и неофициальных) становился нормой.
Здесь возникает вопрос о наличии (или отсутствии) как минимум двух-общинного населения, в котором взаимоотношения между горожанами, их социальные связи детерминируются принадлежностью к группе, причем у каждой общины есть свои символы, лидеры, сети и отношения, зачастую - ниши в разделении труда, а также этнически окрашенные районы города, организованные по национальному признаку кланы - в политике, администрировании, профессиональной сфере, в криминале или молодежных группировках.
Вряд ли существует однозначный ответ на этот вопрос в силу текучести ситуация. Скорее можно говорить о противоречивых и не ярко выраженных тенденциях. На ранних этапах урбанизации буряты были новичками в городской жизни и культуре, хотя и с элитным статусом титульного населения. Они были и остаются в количественном меньшинстве. Им были свойственны социальные (элита - пауперы) и культурные (образованные - необразованные) разрывы.
Горожане сложно относятся к сельским мигрантам-бурятам, которых часто пренебрежительно называют головарами [14, С 133-148]. Но у приезжих существует острая потребность в совместных усилиях и коллективистских практиках для адаптации к городской жизни и для освоения ее ресурсов. Отсюда - активизация и инструментарное использование родоплеменных и семейных сетей и связей поверх социальных и культурных границ.
В 1990-е годы эти неформальные отношения были институционально оформлены созданием землячеств, зарегистрированных в качестве юридических лиц. По оценке Кэролайн Хамфри, «... хотя их публичные цели обычно связаны с развитием культуры, они играют также роль сетей взаимопомощи и инструмента лоббирования» [58, С 125]. Как территориально-родовые группы они привязаны к внегородским территориям, но их центры и лидеры находятся в Улан-Удэ. Отношение к
ним довольно противоречиво. Для одних это инструмент этнокультурной консолидации, маркер этнической идентичности. Для других - проявление трайбализма, родового противостояния, препятствие на пути этнической консолидации [13, С 577-587].
Не менее противоречива оценка этнической составляющей в деятельности молодежных группировок 1970-1980-х годов - важного института социализации нескольких поколений горожан [31, С 132]. Не случайно изложение в одной из газет города [38] текста статьи Кэролайн Хамфри по этой теме вызвало бурную и нервную дискуссию в интернете. Протест вызвал тезис о том, что «корни феномена - в конфликте между русской рабочей молодежью («городские») и бурятскими парнями из окружающей сельской местности («деревенщина»). Последние, в ответ на «расистское» презрение со стороны русских, демонстративно называли себя восточными кличками - «чанкайшистами» или «хунхузами» [58, С 269]. Масса откликов ветеранов движения и серия исследовательских статей (авторами некоторых были тоже ветераны) говорит скорее в пользу оценки Николая Карбаинова: «Если в 1960-1970-х годах для движений улан-удэнской молодежи было характерно деление их по социально-этническому принципу, когда чавы - это в основном жители рабочих поселков, русские, а чуваки - жители благоустроенных районов, буряты, то в 1980-х годах состав группировок становится всё более и более смешанным, вне зависимости от социального и этнического происхождения» [31, С 140].
С развитием рыночных отношений меняется конфигурация внутренних границ от внутригородского противостояния по районному и / или этническому принципу к отторжению «головаров» - новичков, сельских парней, агрессивно осваивающих городское пространство. Как пишут бурятские исследователи, «сегодня сельская молодежь, бросая вызов устоям городской культуры, делает это как будто в отместку за свою былую и вынужденную маргинальность. Свою чуждость нормам и условностям городской культуры они выражают в весьма агрессивной, вызывающей форме или, во всяком случае, настойчиво подчеркивают ее . В этом кураже сельчан культивируется комплекс абсолютной полноценности». Ответную агрессивность и неприязнь городской молодежи «вызывают не вообще сельские жители (половину сельского населения Бурятии составляют русские старожилы и староверы), а именно выходцы из бурятских улусов» [14, С 139].
Городская культура функционирует на базе русского языка, который в результате деэтнизируется, перестает восприниматься как собственность или маркер отдельных этнических групп или даже лингвафранко. Многие горожане говорят по-бурятски, во время переписей населения называют его родным, но, как отмечает крупнейший специалист по этой проблеме Г. А. Дырхеева, «. при относительно высоком проценте признавших родным бурятский язык количество активно им владеющих резко сократилось» [25, С 31]. Это можно интерпретировать как манифестацию этнической идентичности, показатель того, что переход на русский язык не признак ассимиляции, а показатель нового, синтетического качества бурятского сообщества. Есть, однако, и устойчивое мнение о том, что потеря бурятского языка, даже двуязычие с преобладанием русского языка - это прямой путь к ассимиляции [26], [25], [66].
Довольно многочисленные бурятские мигранты в странах Европы и Америки могут в зависимости от ситуации идентифицировать себя в качестве русских (выходцы из России, русскоязычные), монголов (как части монгольского культурного мира), сибиряков, буддистов и, конечно, бурят. Они воспроизводят и земляческий принцип самоорганизации, но уже по стране проживания [41, С 102 - 118].
Процессы модернизации ведут к формированию устойчивых групп городского населения поверх этнических границ - по стажу городской жизни, по уровню и качеству образования, по
профессии и сфере занятости. И без того не очень отчетливое этническое разделение труда в городской экономике постепенно размывается. Высокий уровень урбанизированности, образованности и профессиональной конкурентоспособности может вести к индивидуализации, утере интереса к жизненно важной ранее роли общинных связей при адаптации к городской жизни.
Укрепление индивидуально выстраиваемых взаимоотношений по профессии, образованию, социальному статусу и т. д., конечно, не мешает использованию в городской жизни родоплеменных и семейных связей - как дополнительного инструмента в борьбе за городские ресурсы.
Явно выражена тенденция формирования территориального сообщества, оценивающего столичный статус в качестве общего и ценного ресурса. Отсюда болезненная, этнически не окрашенная реакция на идею губернизации, укрупнения регионов, на тенденцию к утрате символических маркеров федерализма. В любом случае языковая и социокультурная ситуация, отражающая глубокие процессы преобразований в городе, не способствует формированию двух-общинной модели взаимоотношений.
Город стал мощным центром притяжения «титульного» сельского населения и формирования на его основе общности нового типа - «городских бурят». Их «новая» культура создается как результат сложного синтеза русского и собственного языков, культуры в жестких рамках городской экономики, социальной структуры, образа и стиля жизни. Это сообщество настороженно относится к новой волне сельских мигрантов, которые активно, иногда даже агрессивно, вторгаются в город, принося с собой элементы традиционализма и тенденцию рурализации, становятся самостоятельным актором взаимоотношений. И это значительно меняет вектор процесса нациестроительства. Происходит динамичное, часто конфликтное взаимодействие титульных горожан, русских и новичков - сельских мигрантов - в рамках, задаваемых городом, а также политикой власти.
Кызыл - рурализация и тувинизация города
Тыва и ее столица Кызыл - это особый случай, связанный с периодом независимого существования республики (1921-1944 гг.), когда был приобретен опыт протекторатной, но все же суверенной государственности с ее элитой, символами и атрибутами. Элита формировалась под жестким контролем Москвы, но более самостоятельно, чем в советских автономиях.
Столицей был назначен переселенческий русский Белоцарск (город с 1914 г.), переименованный в 1926 г. в Кызыл. Он был основан и населен российскими подданными, земледельцами и торговцами. Здесь отсутствовали традиции городской жизни и городское титульное население3. Тувинцы стали селиться в городе только с приобретением им столичных административно-политических функций. Уровень интеграции с пришлым русским населением был низок, современная тувинская городская элита только начала вырастать из племенного партикуляристского скотоводческого общества. Современная промышленность практически отсутствовала, связь с соседними российскими регионами осуществлялась через 250-километровый горный тракт. Миграционный обмен с ними был минимален.
Нескольких десятилетий развития в качестве автономной области, а затем республики в составе РФ не сгладили эту специфику. В Кызыле была создана вся положенная номенклатура столицы: титульная политическая и культурная элита, регулярное многоэтажное ядро города с
3 В 1915 г. в Белоцарске было 468, в 1921 г. - менее 200 жителей. К концу 1944 г население города выросло до 6,5 тысяч человек. htto://gorhwaLrUобщие-сведениЯистория-города-кьIзьша?ysdid=fomlz22s6k800015318 (дата обращения 15.12.2023)
комплексом административных, культурных учреждений и «домов специалистов», университет, научно-исследовательский гуманитарный институт, театры, музеи и другие, этнически маркированные институции. Художественная и публицистическая литература, пресса на тувинском языке и соответствующая полиграфическая база.
Однако не была преодолена транспортная оторванность, не реализован неоднократно обсуждавшийся план строительства железной дороги. На ранних стадиях находилось создание промышленности. Два крупнейших горнодобывающих предприятия находились в отдельных небольших городах, где жили преимущественно не тувинцы. Кызыл, единственный крупный город республики, оставался центром власти, услуг и торговли.
Чрезвычайно показательна динамика урбанизации, а также численности и национального состава столицы автономии. Доля горожан в составе всего населения выросла к 2018 г. до 54 % (174,7 тыс. из 323,1 тыс чел.)4. Это стремительный рост, учитывая, что в 1945 г. эта доля составляла 6,7 %, в 1959 - 30 %, в 1989 - 47 %., в 2010 - 53 % (163 402 из 307 930). Титульное население республики всегда было большинством: 1944 - 85 %, 1970 - 59 %, 1989 - 64 %, 2002 - 77 %, 2010 - 82 %. Доля городского населения в его составе выросла между Переписями населения 1970, 1989 и 2010 гг. с 16 % (21 458 из 135 306) до 30 % (59 454 из 198 448) и 47 % (116 408 из 249 299) соответственно 5.
Ускоренная урбанизация тувинцев и рост их доли в населении республики ярче всего виден в ее столице - Кызыле [51], [62]. В 1959 г. из 34 462 его жителей тувинцы составляли 12 % (4 098), русские 83 % (29 695). К 1989 г. доля русских сократилась до 64 %. В 2002 г. из 104 105 человек 58 % были тувинцы и 37 % - русские. В 2010 г. из 109 918 тувинцы - 68 % (72 804), русские - 37 % (30 388).
Из этих цифр вырисовывается хорошо знакомая по многим странам Азии и Африки картина урбанизации в начальной стадии модернизационного процесса. Высокая рождаемость и быстрый рост сельского населения, аграрное перенаселение, молодежный навес, массовый и стремительный отток слабо образованной и плохо знающей русский язык сельской молодежи в столичный город. Слабый миграционный отток за пределы республики.
Это делает критически важной проблему способности Кызыла адаптировать новичков, приобщить их к городской культуре и образу жизни. Город этот по российским меркам небольшой, новый, основанный и долгое время населенный преимущественно пришлым русским населением. Городской уклад жизни находится в начальной стадии формирования. До 50% населения проживает в частном секторе.
Рабочих мест в госаппарате, промышленности, сфере обслуживания, системе образования мало, к тому же они требуют отсутствующего у сельской молодежи уровня образования и квалификации. Система высшего и среднего специального образования, которая является мощным инструментом адаптации к городу сельской молодежи в Бурятии, развита количественно и качественно намного слабее, чем в Улан-Удэ [59].
Все это ведет к рурализации города, а учитывая почти полное преобладание среди сельских мигрантов тувинцев - к радикальному изменению его этнической структуры. Сокращение численности
URL: https://www.demoscope.ra/weekly/ssp/ras_myp_reg.php^aTa обращения 15.12.2023)
5 URL: https://www.demoscope.ru/weekly/ssp/rus etn 10.php?reg=67 (дата обращения 15.12.2023) URL: https://www.demoscope.ru/weekly/ssp/rus nac 89 gs.php?reg=83 (дата обращения 15.12.2023) URL: https://www.demoscope.ru/weekly/ssp/rus nac 70 gs.php?reg=83 (дата обращения 15.12.2023)
и доли русского населения - носителя городской культуры и образа жизни - также радикально ослабляет и без того слабую городскую традицию [60].
Важнейший результат этих процессов - огромные масштабы молодежной уличной преступности. Авторы доклада о состоянии преступности в регионах России (2020 г.) констатируют, что Тыва - самый криминальный регион страны. На 100 тыс. человек там приходится более 200 убийств и причинений тяжелого вреда здоровью (средний показатель по России - 40). Там один из самых высоких показателей по участию несовершеннолетних в преступлениях [32].
Город вырастил кланово организованную этническую административно-политическую элиту, распределяющую федеральные трансферты. Это давало ей возможность мобилизации сельского депрессивного населения и маргинализированных городских слоев [34], [9].
Результаты этих процессов отчетливо продемонстрировал кризис 1990-1991 гг. Даже на фоне общего кризиса в стране он выделялся остротой конфликтности и ее этнической маркированностью и потому бурно обсуждался в центральной и региональной прессе6. События неплохо описаны [4], [5], [44], поэтому можно сослаться на основные выводы.
Закрылись два крупнейших промышленных предприятия, тяжелый экономический кризис сельского хозяйства усугубился массовым скотокрадством, борьба за право распоряжаться усохшими дотациями центра приняла открыто клановый характер. Усиливается разгул преступности.
Радикально этнизируется политическая и общественная жизнь. Возникает много этнически окрашенных партий и общественных движений, в том числе и русских. Конкуренция за доступ к дефицитным городским ресурсам, экономические конфликты и чисто уголовные преступления начинают рассматриваться в контексте межнационального противостояния. Классические криминальные истории (убийства собутыльников, например, или драки на танцах) сразу трактуются как межнациональные столкновения и предвестник будущих погромов. Это вызывает этнически окрашенное напряжение и реакцию в форме митингов и других массовых действий.
Происходит залповый отток русского городского населения (около 25 тыс. в 1990-92 гг.) [60, С 289]. Не утихли споры о том, что послужило основной причиной - страх перед погромами или экономический кризис, закрытие промышленных предприятий, отсутствие перспектив и разгул преступности. Но при любом ответе понятно, что это заметно ухудшило качество городской среды и снизило адаптационный потенциал города.
В дальнейшем острота кризиса спала, но причины его сохранились. Когда в 2018 году в Тыве побывала член Совета по правам человека и обозреватель «Новой газеты» Е. Масюк [36], ее собеседники (как представители властей, так и оппозиционеры) обсуждали все те же темы: последнее месте в России по качеству и продолжительности жизни и первое - по рождаемости. Второе место по уровню безработицы, первое по количеству совершенных преступлений и по убийствам. Отъезд 43 тысячи русских за 2010-17 гг. Жалобы на дискриминацию русских в бизнесе и на государственной службе, на клановость и коррумпированность элиты, на выдавливание из публичной сферы и образования русского языка.
Горно-Алтайск: между селом и столичным городом
В 1922 г. была образована Ойротская автономная область (с 1948 г. Горно-Алтайская автономная область), преобразованная в 1990 г. в автономную Республику Алтай. Горно-Алтайск, ее
единственный город и столица, вырос из села Улала, миссионерского стана, населенного русскими и крещеными алтайцами. Газета «Советская Сибирь» писала: «Поселение носит характер деревни с невзрачными деревянными постройками, огражденными плетнем или жердями. Поселок мало приспособлен для роли столицы автономной области, эта роль как с неба на него свалилась. Все более или менее значительные здания заняты под учреждения, больницу, почту и др.» [56, С 44].
За 1922-26 гг. его население выросло с 3,8 тыс. до 5,6 тыс. человек. Можно предположить, что это прирост стал результатом притока кадров для формируемой автономии. Косвенно об этом свидетельствует острейший жилищный кризис и ситуация, когда министерства и ведомства ютились в деревенских халупах. О том, из кого начала формироваться элита автономии свидетельствует национальный состав Улалы (1926 г.): русские - 4 565 (80,3 %), алтайцы - 969 (17,0 %) [6, С 34 -38].
Статус города был получен в 1928 г., тогда же начали строить современный городской центр из преимущественно административных зданий, публичных мест и домов специалистов. В 1993 г. на основе педагогического института (существует с 1949 г.) основан государственный университет. Имеется Институт алтаистики, несколько институтов и филиалов институтов СО РАН, театр, музей.
Республика отличается малой численностью населения (1991 - 193,4 тыс., 2010 - 210,8 тыс.), самой низкой по РФ доле горожан в нем (29 % на 2021 г.). Численность населения Горно-Алтайска: 1927 - 5,9 тыс., 1989 - 46,4 тыс., 2002 - 53,5 тыс., 2010 - 56,9 тыс., 2020 - 65,3 тыс. Доля алтайцев в общей численности населения автономии составляла: 1926 - 35 601 (35,7 %), 1979 - 50 203 (29,2 %), 2002 - 62 192 (30,6 %), 2010 - 68 814 (33,9 %). Уровень их урбанизированное™ невелик: в Горно-Алтайске проживало в 2002 - 16,3 % алтайцев, в 2010 г. - 18, 4 % (12 689 из 68 814 тыс.). По переписи 2021г., алтайцы - 21 858 (33.90 %) жителей города [53], [27].
Как это повлияло на результаты реализации проекта нациестроительства? Насколько далеко зашли процессы формирования единой алтайской этнической общности из конгломерата партикулярных групп? Насколько алтайская культура и язык стали значимым компонентом городского сообщества? Насколько консолидирована и влиятельна алтайская элита, как велики ее возможности этнической мобилизации, претензии на политическое влияние и необходимые для этого ресурсы? Насколько этнически окрашены экономические, политические и культурные процессы и конфликты?
Для полноценного ответа на эти вопросы необходимы дальнейшие исследования. Пока же можно констатировать, что накануне создания автономии у алтайцев не было аналога бурятской активной и опытной европейски образованной культурной и политической элиты или сильной племенной верхушки как у тувинцев. По оценке М. В.Шиловского, «в отличие от Якутии, Бурятии, Казахстана в Горном Алтае и Хакасии не оформился устойчивый слой национальной интеллигенции с определенной системой взглядов, в том числе относительно перспектив развития родного этноса» [61].
Современная городская элита выращивалась вместе с городом. В рамках политики коренизации готовились национальные кадры. Алтайский язык стал довольно широко применяться в административной области, в сфере образования, просвещения и культуры. С 1923 г. Ойротское книжное издательство выпускает литературу на алтайском языке. В начале 1930-х гг. на алтайском языке издавались 3 областных и 1 аймачная газета. Начался процесс становления национальной литературы и искусства.
К настоящему времени невысокий уровень урбанизации алтайцев сочетается с существенными различиями между их северными и южными группами, а также наличием территориально, культурно и религиозно обособленного казахского населения Кош-Агача (12,1 тыс. в 2002 г.) [35].
Социологическое исследование А.П.Чемчиевой (2016 г.) ярко демонстрирует эти различия. По переписи 2010 г. в городе проживает 56933 чел., 23,1% - это алтайцы (13 129). Горожане составляют 18,8 % от общего числа всех алтайцев. 93 % горожан-алтайцев - это южные алтайцы. Подавляющее большинство - это выходцы из села в первом или (намного реже) во втором поколении. Свободно владеют языком своей этнической группы 27,4 % северных, но 81,2 % южных алтайцев. Хорошо знают обычаи и традиции 15,8 % и 33,6 %, обладают знаниями только о наиболее характерных обычаях и традициях 47,9 % и 60,1 % соответственно. Южные алтайцы почти все поддерживают связи с родственниками в селе, сохраняют высокую степень этнической идентичности. Хорошо знают обычаи и традиции и стараются им следовать, соблюдают традиции родовой эндогамии. Свободно владея русским языком, используют его на работе и в публичном пространстве, но дома общаются преимущественно на родном [63], [64], [65].
Тем не менее, проблема сохранения национальной культуры и языка является предметом глубокой озабоченности национальной элиты. Подведя итог своим полевым исследованиям, новосибирские социологи констатируют: хотя на республиканском уровне этому уделяется особое внимание (по Конституции Республики алтайский и русский языки равноправны, проводятся многочисленные алтайские праздники и т. д.), на деле происходит процесс угасания алтайской культуры. Алтайский язык не является обязательным предметом в школе, учебники не переиздаются, дети и их родители предпочитают изучение русского, как более практичного для дальнейшей жизненной карьеры. Издается всего одна газета на алтайском языке, на нем не дублируются вывески на русском языке [28].
Озабоченность кризисом национальной культуры стала одной из причин формирования процесса постсоветского «национально-культурного возрождения». На его первых этапах проводятся национальные праздники, возникают общественные организации по возрождению национальной культуры и языка. Уже в 1989 г. создается общество «Эне -Тил» («Родной язык»). Предпринимаются попытки возрождения бурханизма в качестве национальной религии. Интенсивно возрождаются традиционные родовые социальные формы - сеоки. Довольно быстро это движение политизируется под лозунгами возрождения алтайской государственности. Возникают алтайские, казахские и русские национальные общественно-политические движения [42].
По общей оценке, политизация и институционализация этничности не привела к заметной этнической напряженности и конфликтам на этой почве. Отношения между алтайцами и русскими большинство экспертов считают стабильными и мирными. Хотя выборы Главы Республики 14 сентября 2014 г. продемонстрировали заметное разделение электората по этническому принципу. Но выявлено несколько проблемных областей: непропорционально большое представительства алтайцев в органах власти, выстраивание трудовых отношений на основе родственных связей. Борьба за власть, по мнению экспертов, вызывает напряженность в отношениях между людьми разных национальностей [28].
Острые конфликтные ситуации обычно провоцировались вызовами извне. В 1986 - 89 гг. это была борьба против строительства Катунской ГЭС. Она объединила представителей всех этнических групп, но если для русских это была проблема экологическая, то для алтайцев - еще и этническая. Чрезвычайно показательно, что открытое сопротивление региональной элиты (отрицательное голосование Госсобрания), поддержанное массовыми митингами, предотвратили в 2006 г. присоединение региона к Алтайскому краю. Именно на этом событии и закончился, почти не начавшись, амбициозный проект «укрупнения регионов», которому центральная власть придавала огромное значение. Региональная элита продемонстрировала решимость борьбы за свои интересы,
способность к консолидации и к политической мобилизации населения. Но здесь происходила борьба за региональные интересы, что могло способствовать скорее консолидации элиты, чем ее этническому разобщению. Конечно при сохранении внутренних противоречий и конфликтов.
Сейчас автономия столкнулась с новым серьезным внешним вызовом. Горный Алтай становится туристическим центром общероссийского значения. Туристический поток превышает миллион человек в год. В условиях санкций и внешнеполитической изоляции страны весьма вероятно его дальнейшее увеличение. Это огромная цифра для малонаселенной республики, жившей до этого довольно замкнутой жизнью.
С одной стороны - это огромный шанс для края с неразвитой промышленностью, депрессивным сельским хозяйством и большими транспортными проблемами. Формирование туристической отрасли экономики ведет к притоку капиталов, внедрению новых технологий, созданию рабочих мест и увеличению отчислений в местные бюджеты. Это возможность значительного повышения жизненного уровня и качества жизни всего населения.
С другой стороны, с новыми капиталами и ресурсами в республику приходят новые люди, что неизбежно ведет к эрозии привычного образа жизни, прежней замкнутости и привычки к самодостаточному существованию. Неизбежно нарушение прежнего равновесия, в том числе и в этнической сфере. С новыми деньгами и людьми приходят новые нравы и конфликты. Сейчас это в первую очередь конфликты из-за земли. Ведется борьба против частной собственности на землю (или за ее ограничение по экологическим или иным мотивам) из-за опасений скупки земель посторонними для целей туризма.
Развитие туризма вызывает настороженность, а то и неприятие значительной части местного населения - и не только алтайцев. Для туризма, требующего безопасности, стабильности и гостеприимности местного населения, это серьезная проблема. И это огромный вызов для региональной элиты, поставленной в классическую для модернизации ситуацию, когда новые возможности сопровождаются новыми рисками.
Абакан - центр промышленно развитого региона
Хакасская автономная область была создана в составе Красноярского края в 1930 г. с той же миссией и с теми же ресурсами, что и другие сибирские автономии. С 1992 г. это самостоятельный субъект РФ. Республика Хакассия - промышленно развитый регион, важный узел железнодорожного, автомобильного и воздушного транспорта. Это предопределяет преимущественно городской характер ее населения (1991 - 73 %, , 2002 - 71 %, 2010 - 68 %, 2019 - 70 %7 ).
Столицей автономии стало село Усть-Абаканское, основанное в 1707 г. в качестве острога. В 1931 г. оно стало городом Абаканом. Численность населения города: 1926 - 3 000, 1979 - 128 311, 2002 -65 197, 2010 - 165 214, 2020 - 186 797 человек, сейчас это около 35 % всего населения республики.
В рамках политики коренизации здесь создавалась вся типовая инфраструктура столицы автономии. Имеются этнически маркированные учреждения культуры, Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова (ХГУ), Хакасский научно-исследовательский институт истории, языка и литературы (ХакНИИЯЛИ). В 1924 г. создается хакасский алфавит (на основе кириллицы), это способствовало формированию хакасского литературного языка. Доля хакасов с высшим образованием
выше, чем у русских - 22 % и 17 %, а доля горожан, занятых в науке, культуре, здравоохранении, просвещении - 21,5 % (1989 г.) [48, С 51, 53].
Тем не менее, можно осторожно предположить, что хакасам как группе не удалось реализовать ресурс титульного народа в той мере, как это наблюдается в других национальных автономиях Сибири. Город вряд ли стал «Домом хакасов», эпицентром национальной жизни - в т. ч. и в политическом и властном отношениях. Скорее, в обычном российском центре высоко индустриализированного и урбанизированного региона сформировался сегмент городской жизни, выстроенный вокруг обязательной для столицы национальной инфраструктуры, воспринимаемой как ценный дополнительный ресурс всем населением, независимо от этничности.
Одна из основных причин - демографическая. Слишком мала численность хакасов вообще, мала их доля среди них горожан, в т. ч. доля в численности населения Абакана. Если в момент образования Хакасской автономии хакасы составляли половину ее населения, то по переписи 2010 - 12 % (63 643). Доля в городском населении - 6,8 % (24 382 из 358 187). Доля горожан в общей численности хакасов: 38,8 % (24 382 из 63 643)8. В Абакане, по переписи 2021 г., хакасы - 22 416 (12,00 %), русские - 149 998 (80,30 %)9.
Прямым следствием этого стала ситуация с хакасским языком, которую практически все исследователи, политики и чиновники расценивают как кризисную или даже близкую к катастрофической. Его правовой статус, условия функционирования и развития обеспечиваются законами Республики Хакасия «О языках народов Республики Хакасия» (20.10.1992 г.), «Об образовании» (редакция от 24.06.1999 г.). Он преподается в 119 школах, в 17 национальных школах на нем ведется обучение в начальных классах. Однако, если в 1926 г. родным языком владели 96%, то в 1989 г. - только 76 %, в 2002 г. 69 %, а в 2010 г. - 58 % хакасов. В производственной и публичной сфере хакасский язык используется в отдельных областях, в сфере управления и судебно-правовой системе не используется вовсе, в частной жизни иногда используется наряду с русским. Хакасский язык занесен в Красную книгу исчезающих языков ЮНЕСКО [19], [20]. Активно дискутируется вопрос о том, ведет ли ситуация с хакасским языком, рост числа смешанных браков (до 35 % от числа семей хакасов [33], [55]) к утере национальной идентичности. В этом контексте обсуждается и то, что хакасы не имеют религии, которая могла бы маркировать этнической границы [8].
Позднее включение хакасов в урбанизационный процесс привело к необходимости их адаптации к уже сформированной русскими городской среде. Жители села, тесно связанные с горожанами, также активно усваивают именно этот тип городской культуры. Результатом миграции становится не рурализация города, как в Тыве, а приобщение к городской культуре и образу жизни не только мигрантов, но и сельских сообществ. Важна и миграционная открытость региона, когда нет острой необходимости выбирать для городской жизни Абакан. Тот же тип городской культуры, но с большими возможностями они могут найти в соседнем миллионнике Красноярске, в столичных мегаполисах.
В процессе урбанизации формируются элементы этнического разделения труда: в тяжелой промышленности с хорошей оплатой труда заняты в основном русские, а хакасы концентрируются в сельском хозяйстве, на мелких предприятиях легкой и пищевой промышленности с невысокой заработной платой. Это дает основание некоторым авторам говорить о неравенстве в этнической конкуренции на рынке труда [30], что может формировать чувство социально-экономического неравенства [52].
8 https://www.demoscope.ru/weekly/ssp/rus etn 10.php?reg=67 (дата обращения 15.12.2023)
9 https://bdex.ru/naselenie/respublika-hakasiya/abakan/ (дата обращения 15.12.2023)
В научных исследованиях и в общественно-политических дискуссиях постоянно присутствует мотив слабой представленности хакасов в органах власти. Это может говорить о серьезном недовольстве национальной элиты тем, что «в 1990-е годы в Хакасии не произошло этнополитической мобилизации (внедрение «своих»), подобной другим республикам (Татарстану, Башкортостану, Саха (Якутии), Туве и др.)» [30, С 17].
Оценивая доступ к властным ресурсам, авторы исследования этнополитической ситуации в регионе констатируют: «хакасы - представители титульного этноса, ощущали себя этническим меньшинством и жаловались на ущемление своих социальных интересов». По материалам их опроса в Абакане, более 60 % хакасов уверены, что русские имеют больше возможностей продвинуться по службе, 70 % - занять руководящую должность, 40 % - заняться предпринимательством. Авторы цитируют советника председателя правительства Республики Хакассии по делам религии Н. Волкова: «в республике складывается парадоксальная ситуация: Хакассия - исконная земля хакасов, но получается, что они-то здесь не самые главные... Я не призываю возвести хакасов на пьедестал, но должное титульному населению необходимо отдать, проявлять уважительное отношение к нему, живущему на этой земле испокон веков» [48, С 81 -82].
Проблемы, волнующие национальную элиту, способность мобилизовать сторонников на борьбу за их решение, демонстрируются практической деятельностью. Активистами хакасского национального движения «Тун» (возникло в 1988 г.) был созван Съезд хакасского народа (1990 г.). Затем эти съезды стали регулярными, в промежутках между ними действовал исполнительный орган Чон Чоби (Народный совет). Создаются (возрождаются) родовые структуры - от районных советов старейшин родов до общественного объединения «Движение родов Хакасского народа» (2003 г.). К лету 2000 г. провели родовые праздники-встречи более 200 хакасских сеоков (родов) [19], [7].
По оценке М. В. Белозеровой, на начальном этапе деятельности Съезда хакасского народа и движения «Тун» основным политическим требованием было изменение политического статуса автономии. Выход из состава Красноярского края и образование Республики Хакассия как самостоятельного субъекта федерации стал тем компромиссом, который устроил всю региональную элиту и позволил преодолеть намечающееся противоборство по этническому признаку [11, С 33].
Свидетельством преодоления конфликта стало подписание соглашения о сотрудничестве между правительством Хакасии и Чон Чоби (1997 г.). Республиканское правительство включило представителей Совета старейшин родов хакасского народа, Чон Чоби и других организаций в Координационный совет по межнациональным отношениям [21]. Национальная элита получила признанную властями нишу с закрепленными правами, площадку для политической и культурной самореализации и инструмент лоббизма. После получения автономией статуса Республики основными предметами ее озабоченности и сферами приложения усилий оставались проблемы языка, культуры и традиций, а также задача увеличения присутствия в элите региона.
В результате, в Республике Хакассия, где на второй срок избран губернатором коммунист и где сохранились элементы открытой политической борьбы, этническая элита не выступает ее самостоятельным актором, публично не выдвигает этнически окрашенных политических требований и этнически ориентированных лидеров.
Заключение
Феномен столиц национальных автономий Сибири был порожден советским проектом нациестроительства. Русские по населению и культуре города (иногда искусственно урбанизируемые
русские села и поселки) назначались центральной властью инструментом превращения сельского, родоплеменного населения в современные нации. Они наделялись ресурсами для выстраивания городской и столичной инфраструктуры и титульной политико-административной и культурной элиты.
Если сам проект нациестроительства интенсивно изучался и будет изучаться в силу его огромного воздействия на траекторию развития советского и постсоветских обществ, то роль городов, значение, придаваемое им авторами проекта, остается пока в тени. Поэтому важна для понимания не только динамика нациестроительства (т. е. результаты осуществления миссии), но то, как миссия отразилась на самих городах, какие изменения произошли в городском пространстве, насколько отличается характер взаимоотношений и связей в них от соседних областных центров.
В рамках одной статьи постановочного формата невозможно дать полную характеристику результатов реализации этого проекта. Но даже предложенные здесь очерки, первичное предварительное сравнение четырех столиц сибирских автономий показывает, что при несомненных сходствах выявились огромные различия.
Общим результатом стали сами города, по российским масштабам не крупные, но с регулярно выстроенными центрами, многоэтажными общественными, административными и жилыми домами, набором этномаркирующих символов (топонимика, этнические элементы в архитектуре, памятники), полной инфраструктурой национальной столицы - от университетов до театров и картинных галерей. Столичный статус предопределил соответствующий набор бюрократических структур и непропорционально высокую долю чиновников и служащих в составе горожан.
Сформировалось городское ядро титульного народа с высоким уровнем образования, современными городскими профессиями. В результате целенаправленных усилий именно в городе создан единый литературный язык, художественная литература и пресса на нем. Культурная и административно-политическая элита становится самостоятельным актором процесса нациестроительства. Однако возникают проблемы с родным языком - во многих случаях языком горожан становится русский.
Институционализация этничности, этнически регулируемый доступ к ресурсам предопределили ярко выраженную этнизацию отношений в городском сообществе на всех уровнях - во власти, в публичной сфере, в частной жизни.
При таком сходстве отчетливо проявились различные траектории развития четырех столиц. Верхнеудинск, ставший Улан-Удэ, является драйвером модернизации не очень развитого в экономическом отношении региона, инструментом выращивания современного, образованного, динамичного городского бурятского сообщества, его хорошо подготовленной и вполне конкурентоспособной культурной и политической элиты. Он успешно, хотя и не без проблем, адаптирует к городской культуре и образу жизни мигрантов из депрессивной деревни. Город стал центром национальной жизни бурят не только республики, но и соседних регионов. Этому не мешает (хотя и рассматривается как серьезная проблема) то, что произошел массовый переход на русский язык как язык города.
Кардинально иную «историю успеха» демонстрирует Кызыл, где достигнут высокий уровень урбанизированности и концентрации в городе титульного населения. Здесь, как и во всей республике, оно преобладает количественно. Титульная элита занимает ключевые позиции в области культуры и в системе власти. Город все больше становится мононациональным. Нет опасений относительно судьбы тувинского языка и традиции. Но это очень похоже на африканскую модель урбанизации, когда приток массы пауперизированных жителей села не сопровождается превращением их в горожан по культуре и образу жизни. Происходит скорее рурализация города.
Совсем иная ситуация в Хакассии. Абакан - центр высокоразвитого промышленного региона. Это столица национальной республики, в которой титульное население составляет незначительное меньшинство. Доля хакасов в городском населении также невелика, они в массе своей перешли на русский язык в публичной сфере. Однако в Абакане выстроен и эффективно функционирует предусмотренный статусом автономии институциональный сегмент национальной культуры, который рассматривается как общий ресурс всех горожан. Хакасская культурная и политическая элита занимает скромное, но защищенное традицией и общими интересами место в элите региональной. Совместными усилиями они добыли, в частности, статус самостоятельного субъекта федерации.
Горно-Алтайск. За несколько десятилетий режима автономии в окраинном, транспортно изолированном, высокогорном регионе сформировалось немногочисленное, по преимуществу аграрное общество с единственным небольшим молодым городом в качестве столицы. Доля алтайцев не превышает трети и всего, и городского населения. Внешние вызовы, угрожающие сложившемуся этническому и социальному равновесию, стимулируют формированию скорее региональной, чем национальной элиты, что не исключает, естественно, внутренних трений и противоречий.
Различия можно объяснить совокупностью факторов. Принципиально важны стартовые позиции -наличие (или отсутствие) европейски образованной культурной и политической элиты, уровень ее общественной активности и мобилизационные возможности. Влиятельность элиты традиционной и ее предрасположенность к переменам. Мощь традиционалистских отношений и связей. Предварительное наличие города и элементов городской культуры - или одновременное выращивание города и титульного городского сообщества.
Огромное значение демографического фактора - численность титульной группы, ее доля в общем населении автономии, динамика урбанизации и доля в населении города. Место автономии и ее столицы в общегосударственных экономических и политических процессах, включенность в общегосударственные проекты индустриализации, внимание центральных властей, подкрепляемое соответствующими ресурсами. Наличие предпосылок и собственных ресурсов для социально-экономической модернизации - развитость коммуникаций, развитость системы высшего образования. Большое значение имеет железная дорога или ее отсутствие.
Все это формирует характер города, его способность урбанизировать поток выходцев из села, приобщать их к городской культуре и образу жизни, формировать хорошо образованную и энергичную элиту, способную сформулировать интересы своего сообщества и отстаивать их, учитывая интересы других групп автономии. Четыре рассматриваемых столицы продемонстрировали различные модели реализации этой ключевой для нациестроительства проблемы.
Список литературы
1. Алексеева М.С., Галиндабаева В.В. (2014). Формирование конструктов элитарности в контексте процессов социальной сегрегации городского пространства (на примере проспекта Победы в г. Улан-Удэ) // Журнал социологии и социальной антропологии. Том 17, № 3. С. 20-32
2. Алексеенко А.Н., Аубакирова Ж.С., Дятлов В.И. (2022). Город в проектах нациестроительства: советская автономия в Сибири и суверенный Казахстан // Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social Sciences. №15(2). С. 204-219.
3. Амголонова Т.Д., Елаева И.Э., Скрынникова Т.Д. (2005). Бурятская этничность в процессе социокультурной модернизации (постсоветский период). Иркутск: Радиан. 246 с.
4. Анайбан З.В. (1999). Межнациональные отношения в Туве в 90-е годы (по материалам этносоциологических исследований). М.: Ин-т этнологии и антропологии РАН. Тув. ин-т гуманитар. исслед. 336 с
5. Анайбан З.В., Губогло М.Н., Козлов М.С. (1999). Формирование этнополитической ситуации. Том 1. Очерки истории постсоветской Тувы. М.: ЦИМО. 420 с.
6. Анкудинова Т.В., Гончарова О.А., Летов А.В., Ложкина Н.Н., Пустогачева Т.С. (2023). История становления служб и инфраструктуры Ойротской автономной области в 1922-1948 гг. Тамбов: Издательство Юконф. 84 с.
7. Артамонова Н. Я. (2016). Материалы Первого съезда хакасского народа как источник по истории Республики Хакасия // Документ. Архив. История. Современность: Материалы VI Международной научно-практической конференции, Екатеринбург, 2-3 декабря 2016 г. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та. С. 329-332. (ht:tps:Mar.шfu.ш/bitsteam/10995/44224/Щais 2016 81.pdf?yscПd=k|kbh1o76629627340). (дата обращения 15.12.2023)
8. Артемова И. (2007). Отношение к мигрантам в бинациональных регионах Сибири // Мигранты и диаспоры на Востоке России: практики взаимодействия с обществом и государством. М.; Иркутск: Наталис. С. 204 - 214.
9. Байыр-оол М. С. (2010). Проблема клановости и тувинские правители// Новые исследования Тувы. № 2 . С. 272 - 282.
10. Балдано М., Дятлов В., Кириченко С. (2017). Город, ставший Домом. От уездного Верхнеудинска к столичному Улан-Удэ // Дружба народов.. № 6. С. 225 - 235 .
11. Белозерова. М.В. (2008). Проблемы интеграции и национального самоопределения коренных народов Южной Сибири (1920-е гг. - начало ХХ1 в.). Автореф. дисс... докт. ист. наук. Томск. 53 с.
12. Бреславский А.С. (2012). Постсоветский Улан-Удэ: культурное пространство и образы города (1991 - 2011 гг.). Улан-Удэ: Изд-во Бурятского гос. ун-та. 156 с.
13. Буряты (2004) /Отв. ред. Л.Л.Абаева, Н.Л.Жуковская. М.: Наука. 633 с.
14. Буряты (2008) : социокультурные практики переходного периода. Иркутск: ИНО-Центр (Информация, наука, образование). 346 с.
15. Буряты (2017) в этнополитическом пространстве России: от империи до федерации. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН. 320 с.
16. Варнавский П. (2007). Этничность и индивидуальные стратегии освоения образовательного пространства в Бурятии// Система высшего образования в социальном развитии Центральной Азии. М. - Иркутск: Наталис. С. 107 - 132.
17. Варнавский П.К., Дырхеева Г.А., Скрынникова Т.Д. (2003). Бурятская этничность в процессе социокультурной модернизации (конец Х1Х - первая треть ХХ веков). Иркутск: Оттиск. 244 с.
18. Григоричев К.В., Дятлов В.И., Тимошкин Д.О. (2023). «Частный сектор»: не-городские пространства и сообщества российского города. Иркутск: Изд-во «Оттиск». 128 с.
19. Грошева Г.В. (2007). Этничность в научном и политическом дискурсе современной Хакассии (конец ХХ -начало ХХ1 в.)// Вестник Томского государственного университета. № 303. С. 61 -68;
20. Гусейнова А.В. (2015). Этнодемографические и языковые факторы хакасской этнической идентичности// Приволжский научный вестник. № 10 (50). С. 46 - 49
21. Дроздов А.И., Степанов М.Г., Карачакова О.М. (2019). Государственная национальная политика в Хакасии в 1990-е годы// Проблемы социально-экономического развития Сибири. № 4. С. 90-96.
22. Дятлов В.И. (2018). Столицы сибирских автономий: советский проект нациестроительства и этнизация городского пространства // Республики на востоке России: траектории экономического, демографического и территориального развития: сб. науч. ст. по итогам Всероссийского научно-практического семинара (10 - 11 июня 2018 г., г. Улан-Удэ)/ отв. ред. А.С.Бреславский. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН. С. 238 - 247
23. Дятлов В.И. (2015). Этнизация общественного пространства: причины и механизмы процесса// Вестник Томского государственного университета. История. № 5 (37). С. 9 - 15.
24. Дугаров Б.С. (2007). Бурятская гэсэриада - песнь во времени и пространстве// Абай Гэсэр Богдо хан. Бурятский народный эпос. Агинское: Изд-во БНЦ СО РАН. С. 5 - 11.
25. Дырхеева Г.А. (2002). Бурятский язык в условиях двуязычия: проблемы функционирования и перспективы развития. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН.189 с.
26. Дырхеева Г. А. (2003). Языковая ситуация и языковое законодательство в Республике Бурятия. М. : Изд-во РУДН. 50 с.
27. Екеев Н.В., Екеева Н.М. (2007). Современные этносоциальные процессы в Республике Алтай // Этносоциальные процессы в Сибири / Под ред. Ю.В.Попкова. Новосибирск: Сибирское научное издательство. С. 127 - 131.
28. Ерохина Е. А., Мадюкова С. А., Персидская О. А. (2015). Межэтническое сообщество Республики Алтай: этносоциальные и этнокультурные процессы// Философия образования. № 1(58), С. 165 -177.
29. История Бурятии (2011): в 3 т. Т. 3 - ХХ - ХХ1 вв. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН. 464 с.
30. Карамчакова И. Р. (2010). Этносоциальные процессы в Хакассии в постсоветский период. Автореф. дисс... канд. социол. наук. Санкт-Петербург. 24 с.
31. Карбаинов Н.И. (2009). «Эй, хунхуз, куда идешь?! Здесь братва и ты умрешь!»: «уличные войны» в Улан-Удэ // Молодежные уличные группировки: введение в проблематику. М.: Институт этнологии и антропологии РАН. 340 с.
32. Козлова Д. (2021). Социальный проект "Если быть точным" выпустил доклад об уровне преступности в регионах России, и как на него повлияла пандемия// Новая газета, 22 июля.
33. Кривоногов В.П. (2017). Динамика национально-смешанной брачности у хакасов во второй половине XX -начале XXI века // Научное обозрение Саяно-Алтая. № 4 (20). С. 75 - 84.
34. Ламажаа Ч. К. (2010). Клановость в политике регионов России. Тувинские правители. Санкт-Петербург : Алетейя. 206 с.
35. Ларина Е., Наумова О. (2008). Кош-Агачские казахи-мигранты// Вестник Евразии. № 2(40). С. 44 - 65.
36. Масюк Е. (2018). Что мы знаем о Тыве. Здесь растет лучшая в стране конопля, русский язык преподают как иностранный, а китайцы чувствуют себя как дома// Новая газета. 26 сент.
37. Мартин Т. (2011). Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР, 1923 - 1939. М.: РОССПЭН; Фонд «Президентский центр Б.Н.Ельцина». 666 с.
38. Махачкеев А. (2010). Молодежные банды Улан-Удэ // Информ Полис, 19 янв. (ЦРЪ: https://www.infpol.ru/122029-molodezhnve-bandY-ulan-ude/). (дата обращения 15.12.2023)
39. Меерович М.Г. (2014). Расселенческая доктрина России: сегодня и 100 лет назад. Иркутск: Изд-во ИГУ. 227 с.
40. Меерович М.Г. (2014а). Типология жилища соцгородов - новостроек. Иркутск: Изд-во ИГУ.263 с.
41. Миграции (2017) и диаспоры в монгольском мире: стратегии и практики транскультурного взаимодействия. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН. 414 с.
42. Михайлов Д. (2016). Идеологема возрождения и конструирование алтайских национализмов // Антропологический форум. № 31. С. 63 - 85.
43. Михайлов Т.М. (1996). Национальное самосознание и менталитет бурятского народа// Современное положение бурятского народа и перспективы развития. Улан-Удэ. С. 18 - 25.
44. Москаленко Н.П. (2004). Этнополитическая история Тувы в ХХ веке. М.: Наука, 2004. 222 с.
45. Панарин С. (2005). Этнополитическая ситуация в Республике Бурятия// Байкальская Сибирь: из чего складывается стабильность. М. -Иркутск: Наталис. С. 23 - 94
46. Петрова Е.В. (2009). Русское население в этносоциальной структуре республик Сибири. Улан-Удэ: Изд-во Бурятского государственного университета,. 332 с.
47. Плеханова А.М. (2016). Верхнеудинск в 1920-е гг.: от уездного города царской России к столице советской республики // Улан-Удэ - 350 лет. История, пространство, общество. Иркутск: Оттиск. С. 64 - 69.
48. Постсоветская Хакассия (2005): трансформационные процессы и этнорегиональные модели адаптации / Отв. редакторы М.Н.Губогло, Л.В.Остапенко . М., 484 с.
49. Скрынникова Т.Д. (2006). Улан-Удэ - советская столица национальной республики // Город в системе этнокультурных взаимодействий Байкальской Азии: материалы международного научного семинара -совещания. Улан-Удэ: Издательство Бурятского госуниверситета. С. 71 - 84.
50. Скрынникова Т.Д., Батомункуев С.Д., Варнавский П.К. (2004). Бурятская этничность в контексте социокультурной модернизации (советский период). Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН. 214 с
51. Тарбастаева И.С. (2018). Тува превращается в моноэтничный регион: риски и перспективы// ЭКО. № 5. С. 65 - 80
52. Тиникова Е.Е. (2020). Особенности этничности и межэтнических отношений в городской и сельской среде Хакасии // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. № 4. С. 533—548. (URL: https://doi.org/10.14515/monitoring.2020.4.735). (дата обращения 15.12.2023)
53. Тиникова Е.Е. (2023). Демографическое развитие Горно-Алтайска в 1928-2020-е годы // Исторический курьер.. № 4 (30). С. 192-202. URL: (http://istkurier.ru/data/2023/ISTKURIER-2023-4-14.pdf) (дата обращения 15.12.2023)
54. Тинмей Д.Л. (1999). Отравленные стрелы. Газетная война против Тувы в 1990 - 1991 годах и попытки разжечь ее позже. Кызыл : Новости Тувы. 197 с
55. Трошкина И. Н. (2019). Этнокультурные особенности современной хакасской семьи // Вестник НГУ. Серия: История, филология. Т. 18, № 7: Археология и этнография. С. 187-199.
56. Улала (1997), Ойрот-Тура, Горно-Алтайск. Страницы истории. Горно-Алтайск. 188 с.
57. Улан-Удэ - 350 (2016). История и современность. В 2 т. Т.2. ХХ - ХХ1 века. Иркутск: Оттиск. 364 с.
58. Хамфри К. (2010). Политические трансформации в азиатской части России (антропологические очерки). М.: Наталис. 384 с.
59. Харунов Р. (2007). Стратегия доступа к высшему образованию в Туве// Система высшего образования в социальном развитии Центральной Азии. М.; Иркутск: Наталис. С. 190 - 202.
60. Харунов Р. (2007а). Русская диаспора в Туве// Мигранты и диаспоры на Востоке России: практики взаимодействия с обществом и государством. М.; Иркутск: Наталис. С. 275 - 294.
61. Шиловский М. В. (2021). Горный Алтай в контексте этнополитических процессов в Азиатской России 19171918 гг. // Современное историческое сибириведение XVIII — начала XX в. Вып. V. СПб.: ЛГУ им. А. С. Пушкина. С. 91-104.
62. Ширап Р. О. (2019). Социально-демографическое развитие г. Кызыла в 1940-1960-е гг.// Вестник Тувинского государственного университета Выпуск 1. Социальные и гуманитарные науки, № 4 (52). С. 76 - 80.
63. Чемчиева А.П. (2012). Алтайские субэтносы в поисках идентичности. Новосибирск: Изд-во ИЭАТ СО РАН. 254 с.
64. Чемчиева А.П. (2019). Этнокультурная идентичность коренных народов Алтая: символическая актуализация. Этнокультурная идентичность народов Сибири и сопредельных территорий. 2019. С. 160-162;
65. Чемчиева А.П.( 2020). Этнокультурное развитие южных алтайцев в современном городе // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Том XXVI. С. 848 - 852.
66. Языковое (2016) сознание и языковые установки жителей приграничных районов востока России: на примере Республики Бурятия и Забайкальского края. М.: Наука. 174 с.
67. Weber, E. (1976). Peasants into Frenchmen : the Modernization of Rural France, 1870-1914. Stanford, Calif. : Stanford University Press, 1976. 615 p.
68. Zhimbiev B. (2000). History of the Urbanisation of a Siberian City. Ulan-Ude. Cambridge: The White Horse Press. 121 p.
